Хозяйка и ее человек.

Люди – существа странные. Говорю вам об этом с полной уверенностью, потому как наблюдаю за ними не первый год. Сам я кот. Приятно познакомиться. Нет, хозяйка обозвала меня Пушком, но разве может взрослое умное могучее и невероятно красивое животное мужского пола быть каким-то… пушком? И хоть хозяйку я люблю, но на имя не откликаюсь принципиально. Только на «Иди кушать».

Но речь не обо мне, а как раз о хозяйке и ее человеке. Хозяйка у меня статная, милая, но дура дурой. Приходит к ней по вечерам, значит, человек ее – «любимый мужчина» по-человечьи, — и начинают они ругаться. Посуда, видите ли, грязная, внимания не уделяет, однообразие осточертело. Она орет, словно я по марту, а человек кивает и, чувствую, носом клюет. Потом тоже начинает орать. Глупый же. Хватай самку за шкирку – и в постель. И пусть орет себе. Удовлетворенная женщина злой не бывает – это по телевизору так говорили.

Ан нет. Человек покричат, вещи соберет, дверью хлопнет и уйдет. А эта дурында, только что лично выгнавшая мужика за порог, пускается в слезы. И визжит как резанная. Смотреть противно.

— Гад он, — разговаривает она с прибором, называемым людьми «мобильным телефоном». – Собрал шмотки и ушел. Надеюсь, навсегда…

Не знаю, что ей отвечает странный прямоугольник, но плачет хозяйка только сильнее. А потом укутывается в плед – дурная, жарища же на улице! – наливает чашку кофе и всю ночь напролет смотрит тоскливые фильмы. А на улице белые ночи! Белые ночи, дура! Иди и ищи нового человека! Я, когда выглядываю из окна, десяток таких вижу. Только ловить успевай. А потом за шкирку и…

— Пушок, хоть ты меня не бросишь, — вздыхает хозяйка, высмаркиваясь в простыню. – Не уйдешь.

А я бы и смотал подальше, но куда? Кто кормить будет, шерстку вычищать, концерты бесплатные закатывать? Да и на кого я ее, ненормальную, брошу? Она ж несамостоятельная – пока не поскребешься в дверь на кухне, и покормить не додумается.

И всю ночь она плачет. Под конец даже жалко становится. Хочется найти ее человека да покусать его. Или написать в туфли. А утром неожиданно он к ней приходит. Сонный, злой, зевающий. И начинает рассказывать, как ему плохо без нее, как он готов неделю мыть посуду, только бы пустила.

А она – дурная! – дверью хлопает перед его носом и опять идет рыдать. Я уж и в дверь скребусь, и визжу, и хвостом машу, чтоб впустила его. А она смотрит на меня и грустно головой качает:

— И ты мучаешься, бедный. Кастрировать тебя надо, чтоб по женщинам не страдал.

Ду-у-рная!

Человек может приходить еще раза три. С подарками, руганью, родителями хозяйки, уверяющими, что лучше человека она никогда не найдет. Так если б она искала. Только ревет и жрет. Уже на корм мой покусилась, начала им хрустеть. Чую, не выдержит мое сердечко такого безобразия.

Как говорят в телевизоре: Дурдом!

Но всегда случается четвертый раз. И эта разжиревшая немытая идиотка додумывается впустить человека в дом. Тот приходит с кормом для меня, едой для идиотки, вкусными цветами на тонких стебельках – мои любимые! – и долго просит прощения.

Даже я уже передумываю писать ему в дорогие ботинки. Да и она вроде как прощает. Смотрю, за шкирку он ее таки хватает. Ну, мужик же! Чего сразу не додумался?

А я рад за них. Прыгаю вокруг, мяукаю от счастья, скребусь в дверь, если закрывают. Посмотреть хочу на их счастливые морды.

Они впускают, но потом смотрят на того, кто все коготочки обточил от волнения за них, и задумчиво так изрекают:

— Кастрировать его надо. Чтобы не мучился.

Тьфу! Вас бы кастрировать, человеки.