Жизнь – это длинный план-эпизод от рождения к смерти. Время от времени хочется при монтаже вырезать сцены.

Любить – значит играть в безразличие, заглушать биение сердца, говорить обратное тому, что чувствуешь. В сущности, любовь – это жульничество.

Решил изобрести антипонты, которые заложили бы основу для новых понтов.

Меня ломает не отсутствие Клер, это ломка по тому времени, когда меня без нее не ломало. Ломка – всего лишь передозировка пустоты. Я упрекаю жизнь вообще в моем существовании в частности.

Вот три фразы, которые следует произносить при разрыве с женщиной: «Я от тебя ухожу», «Между нами все кончено» и «Я тебя разлюбил». Пока они не произнесены, все еще поправимо. Можно сколько угодно ссориться и посылать друг друга подальше. Но в тот день, когда они ска-заны, пиши пропало. Эти слова производят эффект разорвавшейся бомбы – вылетели, не пойма-ешь. Словно код доступа в тупик, «сезам, закройся» любви.

, наши чувства вдруг устарели, и реанимировать их невозможно

Как, в сущности, легко испортить хорошие отношения – достаточно сказать: «Я тебя люб-лю».

– Софи, успокойся! Если ты не прекратишь орать, пойдешь туда, откуда вышла!

Любя себя, я очень рассчитываю на конец света.

Начиная с определенного возраста на все есть ответ. Любовь? «Живет три года». Верность? «Это не жизненная категория». Смерть? «Только она дает свободу». Успокаиваешь себя готовы-ми фразами. Начиная с определенного возраста все средства хороши, чтобы перестать думать.

Сейчас мы вынуждены выбирать между цинизмом и паранойей. Одни думают, что по-скольку нам все равно хана, то с паршивой овцы хоть шерсти клок: это коммерсанты, финанси-сты, телеведущие, рекламщики, гедонисты и нигилисты. Другие, опасаясь конца света, пытаются уберечь то, что еще не уничтожено: это писатели, противники глобализации, экологисты, поэты, зануды и брюзги

Можно долгие годы искать что-то или кого-то и в конце концов прийти к выводу, что на самом деле ты искал самого себя.
Атеист ищет то, чего не находит.
Художник находит то, чего не ищет.

То, к чему я стремлюсь, весьма туманно и не поддается определению, это – свободная жизнь


Будь собой. Ладно, но каким собой? Сколько меня? И кто из них – я?

– Глобально говоря, нет.


Жизнь – это длинный план-эпизод от рождения к смерти. Время от времени хочется при монтаже вырезать сцены.

Я педик, который спит только с женщинами. Я люблю иронию без цинизма, трезвость мысли без нигилизма, загул без чувства вины, вежливость без лицемерия, робость без позерства, щедрость без благотворительности, ночь без одиночества, улицы без машин, счастье без скуки и беспричинные слезы.

Я страдаю от нехватки депрессии. Самое смешное, что мои друзья часто говорят в мою защиту, что я не тот, за кого меня принимают, что за маской светского клоуна прячется совершенно другой человек. Одиночество, боль, крик о помощи… Я им крайне признателен, но порой я думаю – а что, если за маской ничего нет?

Придурки любят, когда им льстят. Умные – когда их критикуют.

Чем значительнее художник, тем вернее оказывается он в плену своих навязчивых идей».


Почему моя жизнь и мое творчество так тесно связаны между собой? Потому что я ставлю опыты на самом себе, как сумасшедший ученый, а потом записываю результаты. Я свой собст-венный подопытный кролик.

Критики (в отличие от художников) находятся в выгодном положении – они могут укрыть-ся в чужой реальности. Чей-то фильм, чья-то передача, чья-то книга, чей-то диск – прекрасное убежище, где можно не думать о себе. Критик не любит жить. У критика нет личных воспоми-наний – их замещают воспоминания писателей, художников. Чужие произведения защищают его от жизни. Искусство заменяет жизнь, которой у него нет. Число жителей нашей планеты, живу-щих по этому принципу, все время растет. Они пребывают в волшебном мире критиков, где ис-чезают проблемы, где песня о любви становится единственным источником печали, а весьма изысканные и столь же искусственные персонажи страдают вместо нас.

Нельзя общаться с людьми, которых ненавидишь, потому что в конце концов начинаешь их любить

Удовольствия – это все равно что фотографии. То, что мы воспринимаем в присутствии любимого существа, – это всего лишь негатив, проявляем же мы его потом, у себя дома, когда обретаем внутреннюю темную комнату, куда при посторонних „вход воспрещен“

Я так давно бегу, что не помню уже от чего.


Поговорим о трезвости взгляда, потому что, похоже, она стала наивысшим достоинством и вечной ценностью моего поколения. Скажу вам прямо, милые мои, трезвость не защищает от ре-альности. Теория несчастья не помешает ему произойти. Предупрежден – не значит вооружен. Например, мой любовный пессимизм не мешает мне бояться, что я буду страдать. Зная, почему мы грустим, мы, может быть, выглядим не такими идиотами, но грусть от этого не проходит. Вот так вот мы и живем, закованные в броню неразрешимых проблем. Мы считаем себя гениями, по-тому что точно знаем, что таковыми не являемся. Ни одно поколение не кичилось до такой сте-пени осуждением собственной дурости, так не хвасталось своими провалами и тщеславием, так себя не любило. Культ ясности мысли ведет к импотенции: это бесплодный ум. Никогда земля еще не носила на себе столь безропотную молодежь. Я беспрестанно возвожу в теорию свои по-литические и любовные неудачи. Ну и что из того, что я сознаю свою импотенцию? Трезвость мысли меня не изменит.

Любовь похожа на американские горки: сначала вверх, потом вдруг вниз, и снова вверх, и снова вниз, а в конце блюешь прямо на себя!

Я решил больше никогда не быть ни эгоистом, ни романтиком. Уверен, что стану отличным алкоголиком.

– Мне будет не хватать твоего цинизма.
– Это не цинизм, а честность