Неутихающая боль (новелла) ©

Опять пришла ночь. Как жутко лежать в пустом доме, смотреть в темный потолок и слушать тишину. В доме, кроме нее, ни единой живой души. В окно льется лунный свет, оставляя на полу светлое пятно. Тихо на улице, нет ветерка, не шелохнется ни веточка, ни звука. И в доме притихли ходики, не скрипнет половица. Тишина обступает, давит на уши. Не заснуть. Это время, когда встают тени прошлого, вся жизнь вновь проходит перед глазами. Почему-то в последнее время вспоминается не сын, так рано покинувший ее, не родители, не муж – те, кого она проводила в последний путь, а вспоминается тот, чью фотокарточку бережно хранила, завернув в белую тряпицу, все долгие-долгие годы.

… Когда фронт подступал к их станице, она пошла работать в воинскую часть. В их прачечном отделении трудились женщины разных возрастов. Была баб Дуня, пришедшая сюда, чтобы прокормить своего единственного внука. Сын бабы Дуни служил командиром на границе, а сноха жила вместе с ним в пограничном гарнизоне. Сережку, внука, баба Дуня привезла на Кубань перед самой войной. Снохе предстояло родить, и Сережка уговорил родителей отправить его на каникулы на юг. И вот теперь мальчик носил воду, дрова, топил печь – помогал бабушке и получал за это заслуженный паек.

Анна, молодуха двадцати семи лет, следовала за мужем-капитаном по пятам. У нее была «слепая любовь»: она не могла без него жить, детей у них не было, поэтому она, окончив работу, бежала к мужу, часто под артиллерийским огнем, рискуя жизнью, выслушивала его упреки, но возвращалась счастливая.

Были среди них и женщины с детьми, нанявшиеся на работу, пока рядом с домом в школе, находился госпиталь. Они часто получали письма с фронта, читали их вслух, вместе радовались, плакали и ждали.

Сама она никого не ждала. Перед войной окончила школу, жила с отцом и мачехой. Сюда ее устроила подруга: мачеха в тяжелое военное время не желала кормить «дармоедку».

Однажды поздно вечером, когда женщины разошлись по домам, да и она собиралась уже уходить, принесли ворох окровавленной одежды для стирки. В госпиталь вновь поступили раненые. Она взяла вещи и стала укладывать в корыто, чтобы залить водой и наутро уже отмыть раскисшую кровь. Вдруг под рукой что-то хрустнуло. В кармане одной из гимнастерок лежала фотография, маленькая, любительская. Но того, кто был на карточке, она не забудет никогда. Ей улыбался симпатичный паренек. Открытое лицо, русые волосы, белозубая улыбка. А глаза! Они смеялись, лучились от счастья. В их уголках были чуть-чуть заметные морщинки. Нет-нет, морщинки не от возраста (парнишке на вид было лет девятнадцать-двадцать), а от смеха. Лицо притягивало. Оно вдруг сделалось ей таким удивительно родным. Сердце учащенно застучало, ноги подкосились, и она присела на краешек скамьи.

Сколько она так просидела, держа в руках фотографию, с бьющимся сердцем, с широко открытыми глазами, она не помнит. Знает, что она встала с решимостью найти этого теперь столь дорогого для нее человека.

Она зашла в госпиталь. Знала каждый метр, недаром проучилась здесь десять лет. В классах, теперь больничных палатах, приглушенно горел свет. Она обходила каждую койку, вглядывалась в лица лежащих. Кто спал, кто тихо ей улыбался, а кто метался в бреду, стонал. Она поправляла одеяла, подавала воду, ласково успокаивала. Но того, кого искала, не было. В операционной горел свет, суетились люди. Вышла медсестра, покачала головой, вздохнула: «чудом остался жив, осколок прошел около самого сердца».

Потом, когда переносили солдата в палату, она узнала: это был он. Утром она упросила главврача взять ее в госпиталь санитаркой.

Дел было много, она носилась по бывшей школе, как никогда за годы учебы не бегала: старалась успеть сделать все. Ее звали то в одном конце палаты, то в другом. Но ни разу не было, чтобы, проходя мимо койки, где лежал ее любимый, она не остановилась. Она чутко ловила из далека ее дыхание: как он? А ночами вначале сидела, а потом главврач распорядился – дали ей небольшой тюфячок, лежала около его постели. Сон ее был короткий, с перерывами. Даже когда спала, держала его за руку. И однажды почувствовала легкое пожатие. Она подняла голову: на нее смотрели эти удивительные глаза. Лицо было бледное, похудевшее, но глаза так же, как и на фотографии, смеялись. Он улыбнулся ей, подмигнул.

Дальше было ощущение бесконечного счастья. Ее дни были загружены работой, но она не нала усталости. Каждую минуту она видела его улыбку, чувствовала на себе его взгляд. Окружающие отмечали, что она похорошела. Да она и сама это знала. Любовь ее красила. Она любила и была любима.

А вокруг говорили о скорой эвакуации. Фашисты прорвали нашу оборону. Бои стремительно приближались к станице.

Подогнали санитарный поезд, стали переводить туда раненых. Ее любимый уже мог потихоньку ходить и поэтому ждал, когда они вместе поднимутся в вагон. Она металась среди больных, подавала носилки, укладывала раненых, перевязывала вновь поступивших. За этой суматохой не сразу услышала приближающийся гул.

Она и сейчас помнит этот ад: крики людей, вой самолетов, визг падающих бомб, грохот орудий, взрывы – и вокруг черный дым. Казалось, наступила ночь – самая страшная ночь в ее жизни. Она в панике бегала вдоль состава, который уже трогался, и не могла найти своего любимого. Вдруг чья-то рука подхватила ее и поставила на подножку вагона. Она почувствовала около уха горячее дыхание и слова: «Все будет хорошо». И вдруг он обмяк. Она втащила его в вагон, на спине расплывалось большое алое пятно. «Мессер» (как рассказывали ей позже), заходя на очередной круг, полоснул пулеметной очередью вдоль состава. Если бы нее любимый, который подтолкнул ее и прикрыл собой, она не жила бы. Это он подарил ей жизнь.

Перед смертью он пришел в себя, открыл глаза, долго внимательно на нее смотрел, а потом улыбнулся своей замечательной, чудесной улыбкой и сказал: «Будь счастлива…».

Что было потом – она не помнит. Нет, помнит – это была постоянная боль, будто кто-то вынул ее сердце. Она так и осталась на этом санитарном поезде. Всю войну прошла. Боль притупилась, но не ушла. Она научилась жить с этой болью: и замуж вышла, и сына родила, и прожила долгую жизнь…

И вот теперь лежит она, восьмидесятидвухлетняя старуха, одна в большом доме, слушает тишину и ждет, когда вновь (а в последнее время все чаще) приснится тот, единственный, придет к ней, улыбнется, подмигнет, протянет руку и позовет с собой.