Завтрак у Тиффани

У мужчин ведь мало тем для разговора. Если не бейсбол - значит, лошади. А уж если мужчину не волнует ни то ни другое, тогда плохи мои дела - его и женщины не волнуют.


Если я и чувствую вину, то только потому, что морочила ему голову, а себя я не обманывала ни минуты.


Я ведь точно знала, что не стану звездой. Это слишком трудно, а если у тебя есть мозги, то ещё и противно.


Не хочу ничем обзаводиться, пока не буду уверенна, что нашла своё место. Я ещё не знаю, где оно. Но на что оно похоже, знаю.


Но это дешевка - носить бриллианты, пока тебе нет сорока. И даже в сорок рискованно. По настоящему они выглядят только на старухах.


-Ты его любишь?
-Я же тебе говорю:можно заставить себя полюбить кого угодно.


— Ко всему привыкаешь…
– Я – нет. Я никогда ни к чему не привыкаю. А кто привыкает, тому спокойно можно умирать.


Успех ее был понятен. Она олицетворяла победу над уродством – явление, порою более занимательное, чем настоящая красота, потому хотя бы, что в нем есть неожиданность. Здесь фокус заключался не в том, что она следила за собой или одевалась со вкусом, а в подчеркивании собственных изъянов – открыто их признавая, она превращала недостатки в достоинства. Каблуки, еще более увеличивающие ее рост, настолько высокие, что прогибались лодыжки; очень тесный лиф, хотя и без того было ясно, что она может выйти на пляж в одних плавках; волосы, гладко зачесанные назад, оттенявшие худобу, изможденность ее лица манекенщицы. И даже заикание, хоть и природное, но нарочно усиленное, ее только украшало. Это заикание было блестящей находкой: несмотря на ее рост и самоуверенность, оно возбуждало в мужчинах покровительственное чувство и к тому же несколько скрашивало ее плоские шутки.


Джин так же вреден кокетке, как слезы - намазанным тушью ресницам.


Я, наверно, безумно его люблю. Ты нас видела вместе. Как, по-твоему, я безумно его люблю?


Это банально, но суть вот в чем: тебе тогда будет хорошо, когда ты сам будешь хорошим. Хорошим? Вернее сказать, честным. Не по уголовному кодексу честным - я могилу могу ограбить, медяки с глаз у мертвого снять, если деньги нужны, чтобы скрасить жизнь, - перед собой нужно быть честным. Можно кем угодно быть, только не трусом, не притворщиком, не лицемером, не шлюхой - лучше рак, чем нечестное сердце. И это не ханжество. Простая практичность. От рака можно умереть, а с этим вообще жить нельзя.


По моей переписи он гражданин преисподней.


Все равно, дом твой там, где ты чувствуешь себя как дома. А я такого места пока не нашла.


А я, пусть я такая-сякая немазаная, но на друга капать не буду. Даже если они докажут, что он весь мир завалил наркотиками.


В день отъезда город захлестнуло ливнем. Акулы ещё смогли бы плавать в воздухе, но уж никак не самолеты.


— Отсюда до двери четыре секунды. Я даю тебе две.


— Я считаю, ты можешь переспать с человеком и позволить, чтобы он за тебя платил, но хотя бы старайся убедить себя, что ты его любишь.


Диких зверей любить нельзя: чем больше их любишь, тем сильнее они становятся. А когда наберутся сил - убегают в лес. Или взлетают на дерево. Потом на дерево повыше. Потом в небо. Вот чем все кончается. Если позволишь себе полюбить дикую тварь, кончится тем, что только и будешь глядеть в небо.


Они никогда не изменятся, потому что характер их сложился слишком рано, а это, как внезапно свалившееся богатство, лишает человека чувства меры.


В этом мире нам ничего не принадлежит. Просто мы и вещи иногда находим друг друга.


Когда она научилась делать вид, будто знает французский, ей стало легче делать вид, будто она знает английский.


– Слушай, бывают у тебя дни, когда ты на стенку лезешь?
– Тоска, что ли?
– Нет, – сказала она медленно. – Тоска бывает, когда ты толстеешь или когда слишком долго идет дождь. Ты грустный – и все. А когда на стенку лезешь – это значит, что ты уже дошел. Тебе страшно, ты весь в поту от страха, а чего боишься – сам не знаешь. Боишься, что произойдет что-то ужасное, но не знаешь, что именно.


- А я в Нью-Йорке.
- Какого черта ты в Нью-Йорке, если сегодня воскресенье, а завтра у тебя проба?
- Я в Нью-Йорке потому, что я никогда не была в Нью-Йорке.


- Конечно мы поженимся! Я еще ни разу не женилась...


Так и не узнаешь, что твое, пока не потеряешь.


Лучше глядеть в небо, чем жить там. До чего же пустое место, и такое пасмурное. Просто край, где гремит гром и все на свете пропадает.


Можешь разбиться для нее в лепешку, а в благодарность получишь дерьмо на блюдечке.


Пусть мое «Я» останется при мне. Я хочу быть собой, когда в одно прекрасное утро проснусь и пойду завтракать к Тиффани.


– Милый, как ты себя чувствуешь?
– Прекрасно.
– У тебя совсем нет пульса, – сказала она, щупая мне запястье.
– Значит, я мертвый.


– Нет, и вовсе я не холодная к-к-котлетка. Я человек с горячим сердцем. Это во мне главное.
– Прекрасно. Горячее сердце! Но если бы я была мужчиной, я предпочла бы грелку. Это гораздо осязательнее.


Мы просто встретились однажды у реки - и все. Мы чужие. Мы ничего друг другу не обещали.


- Он весь в этом. Застегнут на все пуговки. Страдает запорами...


Человеку должно быть позволено жениться на ком угодно. Вот ты бы пришел ко мне и сказал, что хочешь окрутиться с миноносцем, - я бы уважала твое чувство.


Кто тебя мог утешить – тому ты по гроб жизни обязан.


- Меня не интересуют мужчины моложе сорока двух. Одна моя знакомая идиотка все время уговаривает меня сходить к психоаналитику, говорит, что у меня эдипов комплекс. Но это все бред. Я просто приучила себя к пожилым мужчинам, и это самое умное, что я сделала в жизни.


— Все-то вы знаете. Где же она сейчас?
— Умерла. Или в сумасшедшем доме. Или замужем.


Ты же меня любишь. Меня все любят. Разве я не заплатил по счету за пятерых твоих друзей, а я их и в глаза раньше не видел! Разве это не дает мне права, чтобы ты меня любила? Ты же меня любишь, детка!