Запах женщины

Запах женщины
Удивительная штука человеческая память!
Что только в ней не хранится. Иногда кажется, что она, втупую, как видеокамера, записывает всю нашу жизнь от начала и до конца. Все, абсолютно все, туда попадает. И увиденное, и услышанное, и цвета, и запахи, и наши мысли, и наши чувства, и ощущения, и впечатления, прочитанные книги, просмотренные фильмы… все, ну, абсолютно, все.
Вот только не выходит нашу память взять и прокрутить, как кинопленку, в поисках нужного места. Видимо наш мозг настолько медленный, что прокручивать «ленту памяти» он будет со скоростью записи, и на просмотр жизни потребуется целая жизнь. Нет у него «ускоренного воспроизведения».
Поэтому, вспоминая что-либо, мы используем какие-то опорные точки, то, что как говорится, врезалось в память, тем самым сокращая объем поиска. А уж потом, найдя нужную, начинаем ходить вокруг-да-около нее.
Вспоминание – интереснейшая игра ума. Вспомнить, на самом деле можно все – и запах, и цвет, и силу ветра, и номер дома мимо которого проходил, и марку автомобиля, который притормозил рядом – надо только постараться. Вообще, вспоминание схоже с восхождением на вершину. Хотя бы даже по тому, что умению вспоминать надо учиться. Причем учится долго и упорно. Тренироваться не раз и не два. Не каждому это по силам, но, если освоишь это умение, то не перестаешь удивляться тому, насколько же емка наша память.
Подобно альпинисту, вспоминающий находится в полной неопределенности, где-то между небом и землей, зная лишь то, что двигаться надо вверх. Но как?..
Вот он шарит рукою по поверхности склона, которая, как назло совершенно гладкая. На которой не за что зацепится, а те, случайные выступы, которые нащупывает рука, обламываются и падают вниз, в никуда… Очень похоже, когда мучительно пытаешься выудить хотя бы какой-то мельчайший штрих, сохранившийся в памяти. Что это – лицо, слово, а может время года, здание, звук, запах – что угодно, что угодно…
Найдя его, и закрепившись на нем, можно искать следующий. А найдя несколько штришков в своей памяти, можно на них подтянутся повыше, выуживая все новые и новые подробности из своей памяти. И так, шаг за шагом, продвигаться к вершине своих воспоминаний.
А при определенной тренировке можно вспомнить не только под каким деревом мы стояли, но и как светило солнце, и как сильно дул ветер, и что она говорила, и что ты отвечал, и даже покрой пальто случайно проходившей мимо женщины.
Интересно, что воспоминания бывают как осознанные, когда мы, как говорится – вспоминаем-тужимся, поскольку нам или надо вспомнить или мы просто хотим вспомнить. А бывают воспоминания неосознанные, нежданные, порою даже нежеланные, выискиваемые нашим подсознанием, как будто бы без нашего хотения. Но это мы так думаем, а на самом деле… на самом деле это даже не воспоминания, это то, что мы не хотим забывать, то, что мы БОИМСЯ ЗАБЫТЬ, несмотря на то, что такие, непрошеные, воспоминания порою причиняют жестокую боль. Они, как стрижи, летают по небу нашего подсознания и мы, внутренне, постоянно следим за тем, как бы они не улетели.
Стоит только спрятаться от дождя под дерево и вот уже вспоминается, что тогда был ТАКОЙ ЖЕ дождь и мы стояли ПОД ТАКИМ же деревом, ты смотрела на дождь, а я смотрел на тебя и видел во всем мире только твои чудесные волосы и впитывал их запах!
Застряла чья-то машина в снегу – на память приходит – как мы шли поздно вечером, зимою и ты сказала – помоги вытащить... Как я толкал изо всех сил эту разнесчастную «Волгу», бахвалясь перед тобой своей молодецкой силою, а ты смеялась, отряхивая с шапки мелкий легкий предновогодний снежок.

Ирина, когда мы только что познакомились, жила в общежитии
МАДИ на Соколе, в шестом корпусе, на втором этаже, в тридцать девятой комнате, почти над самым входом.
Как-то в конце апреля она купила аэрозольный баллончик с дезодорантом. Казалось бы – мелочь, да тогда было не то время. Такая покупка была необычайно ценна, поскольку, В СССР, дезодорант как таковой, а уж тем более в аэрозоли, был необычайной редкостью. Множество девчонок приходили посмотреть, понюхать и понемногу побрызгаться. Баллончик переходил из рук в руки несколько дней и наконец – сломался. И как сломался!
Иринка взяла его в руку, направила на себя, нажала на кнопочку, раздался щелчок и палец соскользнул вниз вместе с отломившимся клапаном, а из образовавшейся дырки рванула мощная струя жидкости. Хорошо, что вверх, а не в лицо! Но, все равно, захлебнувшись брызгами и запахом, она инстинктивно ринулась к двери, отбросив баллон в сторону, где он еще некоторое время прыскал в разные стороны струей, как волчок, вертясь на полу.
Не прошло и минуты, как все закончилось. Баллон лежал неподвижно около кровати, но запах… Запах, яркий как солнце в пустыне и острый как нож, заполнил комнату и, в открытую дверь, потянулся по коридору. На шум и вонь стали сбираться соседи… Кто-то догадался открыть торцевые двери этажа, чтобы, по крайней мере, продуть коридор. Кто-то, прикрыв лицо тряпкой, добрался до окна и распахнул створки… в общем, ребята помогли… и к вечеру, когда я пришел, резкий запах выветрился из комнаты, но остался аромат дезодоранта, который, в малых количествах, приятен, но в таком объеме – был попросту невыносим.
Иринка две ночи ночевала у соседок, мыла пол, стены, шкаф, даже потолок, поскольку он был из крашеной в белый цвет фанеры. Поменяла все белье, кроме, естественно, матраса. Запах, конечно, ослаб, но, все равно, долго находится в ее комнате было трудновато. Начинало першить в носу, глазах и горле, непроизвольно вырывался какой-то собачее-лающий кашель. В общем – караул! Никакого огорчения от потери дезодоранта уже не было. Было единственное желание – сделать комнату вновь пригодной для жилья.
Тут подошли майские праздники, на которые Иринка уехала домой в Саратов, оставив окна открытыми настежь.
И, наконец, свершилось чудо – к ее возвращению, запах ослабел настолько, что стал даже очень-очень приятным, каким и должен быть запах в женском будуаре – ненавязчивым, но заметным и волнующим.
Хотя мы не так уж много дней провели вместе в этой комнате, но он как-то, сам собой, связался у меня с образом Ирины. Где бы я не был, стоило мне только вспомнить, только подумать о ней, как рядом со мною возникал этот тонкий, почти незаметный, аромат. И, если я, случайно, в толпе людей, ощущал подобный запах, то сразу же вспоминал ЕЕ, тридцать девятую комнату на втором этаже, нас, просидевших всю ночь обнявшись на окне и рассвет, который хотя и был виден только с другой стороны здания, зато превосходно отражался в окнах соседнего пятого корпуса.
А потом Ирина уехала. Мы продолжали встречаться, но, когда я оставался надолго в Москве один, то приходил сюда – на Второй Балтийский. И стоило мне только увидеть знакомые окна, как на меня накатывал волною знакомый запах – запах ЕЕ комнаты, запах нашего счастья. Казалось, что не только комната, а все вокруг пропахло иринкиным дезодорантом. Проходил ли я мимо торца здания или же шел вдоль фасада, пусть даже и уходил в сторону – к седьмому корпусу – все равно – запах и там преследовал меня, навевая сладостные воспоминания…
… которые иной раз были настолько сильны, что я не мог себя обуздать и входил внутрь, поднимался по широкой лестнице на второй этаж и приближаясь к тридцать девятой комнате, ощущал, теперь уже реально, знакомый, ставший родным, ее запах.
Однажды, когда я стоял у двери в мечтательном оцепенении, из комнаты вышла какая-то женщина и вслед за ней на меня пахнуло этим запахом, резко, как тогда, в мае.
– Какие на вас яркие духи – неожиданно сказал я.
– Ох! Не мои, – возмущенно ответила она – кто-то до нас жил, всю комнату загадил, уж мы мыли-мыли – так и не отмыли.
Бедняжка – она не могла понять, что для меня нет в мире запаха приятней, чем тот, от которого она так решительно пыталась избавится.
Через несколько лет мы с Ириной расстались, расстались навсегда, расстались по-дурацки, безвозвратно и теперь стоило мне только, пусть даже издаля, увидеть общежитьевские корпуса, как сердце начинало болезненно ныть. Я понимал, что счастье ушло и ушло навеки, что его больше никогда в моей жизни не будет и до самой смерти я буду жить без нее. Поэтому чтобы подавить нахлынувшую тоску, я опять заходил в корпус и поднявшись на второй этаж, осторожно, чтобы меня никто не принял за вора, стоял и может чувствовал, а может уже и просто вспоминал этот запах – запах моей любви.
Прошло лет пять и там поселили рыночных вьетнамцев, здание стало ветшать, штукатурка пообвалилась, рамы не закрывались, оно насквозь провоняло креветками и еще какими-то рыночно-вьетнамскими запахами пота и грязного белья.
Все это было как-то символично. Умирала любовь, умирало и здание, понемногу разрушаясь, подобно нашей памяти, которая с каждым прожитым днем, что-нибудь, да забудет.
Горько было смотреть на это разложение, но как-то раз я не выдержал и вошел. Ранее пустой холл у лестницы, где мы временами стояли, болтали, курили, был завешен стираным бельем, которое свисало почти до самого пола. Веревки были натянуты чисто по-восточному – хаотично и мне пришлось пролезать через них, как сквозь лабиринт. Было душно, полутемно и противно, Но, пересилив отвращение, я подошел к заветной двери. Теперь здесь был такой кавардак, что на меня никто не обратил никакого внимания.
Я распахнул дверь.
То, что я увидел не поддавалось описанию – тюки, громоздящиеся до потолка, полуголые, откровенно грязные, дети, то ли возящиеся, то ли играющие на полу, тряпки, тарелки, кастрюли – все вперемежку… и вдруг – тонкий на грани ощущения, сквозь креветочный дух, табачный дым, миазмы немытых тел, ко мне прорвался лучик знакомого аромата. Боже мой – сколько счастья! Я не понимал что это – мое воспоминание или же стены до сих пор хранят его. Да и какая мне до этого была разница. Пусть на мгновение, но былое счастье вернулось ко мне. Я уже не замечал, что стекла побиты, а подоконник загажен – я видел то, что помнил, что хотел видеть – чистую светлую комнату и ее, стоящую вполоборота ко мне, у окна…
И тут, как в страшной сказке, я увидел, что ко мне приближаются невысокие коренастые фигуры, мало чем похожие на людей… сладостное видение исчезло – осталась мерзкая реальность. Я повернулся и, не обращая внимания на пытающихся что-то спросить у меня на ломаном русском языке вьетнамцев, вышел из здания.
Больше я никогда не заходил туда, но каждый раз проходя мимо чувствовал ее запах. Это было уже наверняка – воспоминание.
Прошло еще около десяти лет и общежитие начисто снесли, построив на его месте новый, современный, дом. И, внешне, уже ничто не напоминает мне о былом, но я, все равно, стоит мне только оказаться поблизости, теперь уже совершенно точно – не чувствую, а вспоминаю – шестой корпус, тридцать девятую комнату, окно на втором этаже и этот милый, любимый, родной, давно исчезнувший, но сохранившийся навсегда в моей памяти, запах… и ЕЕ нежный образ.