Мое безумие

Ночь. Очень, очень тихо. В большом доме все уже спят. В темноте отчетливо ощущаются запахи, особенно один – его. Он до сих пор щекочет мне ноздри. Губы, по вкусу как сливовый компот; шершавые руки, едва касающиеся меня. И тишина… Густой, вязкий мед забытья, мое место радости и мук, мой собственный рай и ад. Я корю себя за то, что произошло тогда, и молю, чтобы это повторилось снова.
Как цветной, футуристический сон в ясную звездную ночь. Я знаю, куда ведут эти звезды, я вдыхаю один запах со всем живым, что меня окружает. Млечный путь тогда был особенно ярок, а отблески костра выплясывали красные тени на коже. Это была вторая ночь, когда мы были вместе. Их было всего одиннадцать. Так мало, и так мучительно много.
Воспоминания, калейдоскопы чувств настолько сильных, что могло бы хватить на целую жизнь. Может, так оно и будет, ведь нет никого, равного ему. Безумие, от начала и до конца, его не объяснишь, не уйдешь от этой боли, снедающей тебя дни, месяцы, годы. В этом мучительно-сладком бреду невозможно спастись. Остается только отдаться ему, откинув назад голову, прижаться настолько тесно, чтобы не понять, где кончаюсь я и начинается он. Эта страсть негасима, она и сейчас течет по моим венам обжигающим огнем любви. У нее красный цвет. Цвет пламени, заката в сельской глуши, цвет первой крови, окрасившей мои губы.
Мы хотели быть осторожными, чтобы никто не знал. Но не заметить такое невозможно.
Ветер обдувал мою разгоряченную кожу там, где он нечаянно коснулся, когда забирал с работы. Было уже темно, и огромный город высыпал перед нами все огни. Они мелькали как разноцветные фонарики на карусели детства, и мы мчались неведомо куда, быстрее, еще быстрее, так, чтобы сам ветер не смог догнать нас. Я иногда не могла отличить, где его руки, где губы, все тело было одним сплошным его творением. Он помогал мне появиться, как я помогала обрести форму еще не рожденным глиняным фигуркам.
Я вижу, как легкая улыбка освещает его лицо, и сама начинаю тихонько улыбаться.
В четвертый раз мы плыли на теплоходе. Он давно не стригся, и поэтому его волосы разлетались в разные стороны под порывами влажного теплого ветра. Мы танцевали тогда, снедаемые невероятной, острейшей нежностью друг к другу. В тот вечер между нами не было физической близости, но я никогда не была ближе к нему, чем тогда. Гарри Мур, его Parisian walkways, строчка “I remember Paris in forty nine”… все оно живо во мне сейчас. Гораздо живее меня.
Было еще семь ночей, как горящие звезды упавших в мое сердце, чтобы навсегда выжечь след от той любви. А потом мы расстались.