Исповедь отца

Никто в нашей семье не любил осень. Ну, только может быть, сентябрь, когда все деревья стоят такие золотые, красивые и солнце не палящее, а нежное и немного грустное. И она тоже не любит. Она вообще мало кого любит кроме сына и матери. Может еще мужа. А меня она не любит. И дождь, который идет сейчас она тоже не любит, она спрячется в плед, возьмет чай с малиной и будет пить его, смотря «Девять жизней Нестора Махно» или «Адмиралъ». Какие еще она фильмы любит? Не знаю. Исторические. Может, посмотрит тот фильм, который я ей скинул недавно? «Сумерки». Фильм, конечно, о любви юной девушки и вампира. Но для меня это был фильм совсем о других, более важных для меня, вещах. О безответной любви отца к дочери. О том, что он не мог ее выразить словами и поэтому менял ей резину на машине, а когда дочь во спасение отца отослала его куда подальше, какую боль он пережил! Вот так и я переживаю, что она совсем забыла обо мне.
Когда-то она, не я, доискивалась моей любви. Хвастала достижениями и ночью, когда плакала в подушку, твердила, что все что она делает для того что бы я ею гордился, что бы я уважал ее и ценил. А я не ценил. Но любил. По-своему, неумело, но любил и очень сильно. Просто много не понимал.

Однажды она пришла прямо с лекций домой. Вообще она жила в общежитии, потому что прописки не было, мы просто снимали квартиру. Сейчас квартира есть и у нас, и у нее. Она просто удачно вышла замуж.
Она трещала о каких-то непонятных формулах, о строении ДНК, РНК, об химических формулах и чем-то еще совершенно нецелесообразном, больше смахивавшем на бред ученого старого дядьки доктора наук, который говорил слова, понятные только ему и таким же ученым старикам, и то – не всем.
-Понимаешь, то есть, говоря проще, если перекодировать бактерию гриппа, но наоборот, то есть не саму бактерию а ее ДНК, то выходит новый штамм, после чего…
Тут, запалившаяся, она обожглась чаем, а я мысленно возрадовался. Пока она говорила «говоря проще» я хоть немного уловил суть ее монолога.
-Черт! Неприятно. Так вот, этот штамм со временем даст все возможные вирусы гриппа, потом мы к ним подберем сыворотки, специальные готовые антитела, сделанные в лаборатории! Только понимаешь, вирус – он же без ядра, он вообще может проникнуть в клетку, поэтому…
В тот день, плавно перетекший в вечер ее было невозможно заткнуть. Она болтала не умолкая, окрыленная предстоящим успехом. Именно тогда я понял, почему два года назад жена прятала от меня лишнюю тысячу с зарплаты. Что бы вот так пришла дочка и говорила вот такие умные вещи, а мы сидели и гордились.
Но, хотя я и понял это, гордость меня не распирала. Я был зол. И сам не мог объяснить почему. Зол на нее, на жену, на грипп и ДНК, на этот торт, что принесла она, на младшего ребенка, я был зол на весь мир, поэтому оставил их и ушел к компьютеру.

Сейчас, вспоминая этот случай, понимаю, что это была самая страшная, бессовестная черная зависть. Так стыдно себе в этом признаться. Собственной дочери завидовал. Это же надо так. Сейчас такого нет. Нет никакой зависти или злобы. Есть только глухая тоска, чашка кофе, сигареты и компьютер. Еще десять лет назад, когда только купили его, я к нему пристрастился. С тех пор в минуты дикого отчаяния, как сейчас, когда барабанит дождь, когда дома, дорога, деревья, поребрики и машины превращаются в серую массу. Всегда помогал. Но не сегодня. Сегодня была особая тоска, от которой, как не убегай, не убежишь, и хоть в какой клетке – двух- трех - четырехкомнатной – не прячься, все одно: тоска нагнетает, идет по пятам за твоими мыслями и в какой-то момент обгоняет их, что бы впредь оставлять свой особый запах, отравляющий все полости организма, а главное – все чувства кроме одного. Брошенности, одиночества, ненужности. Просто старый процессор, который пора заменить. На мужа.

Он мне никогда не нравился ее муж. О нем я узнал, когда она была на третьем курсе. На дворе стоял солнечный июнь и дочка, счастливая закрытой сессией принесла бутылочку шампанского. Ей позвонил на мобильный ее парень и тогда я в первый раз для себя открыл страшную истину: я для нее перестал существовать. Она посмеялась в трубку, сказала что сегодня не может к нему приехать.
-Не сегодня, сегодня я у мамы.
Я у мамы. Эти слова отозвались гулким эхом в моей голове.
У мамы.
Мамы.
Не у родителей, не дома, не с семьей.
У мамы.
Это стало ударом. В этот раз злости или зависти не было. Была глухая боль, ночью сменившаяся тоской, ноющей и всепоглощающей как голод, а в холодильнике только позавчерашний борщ, потому что позавчера не дали зарплату, а завтра платить за квартиру. Вот и не ешь этот борщ, хотя кушать хочется очень-очень.
Тогда я пытался вспомнить какие-то приятные моменты. Как покупали ей те дорогие сапоги, как покупали платье на выпускной бал, как покупали босоножки. Все приятное было связано с покупками. В девятом классе, когда у нее был выпускной, я был на работе. В одиннадцатом я наорал на нее и она ушла из дому в слезах, смывая дорогой макияж, который ей сделали в салоне. Десятый класс я старался не вспоминать. И восьмой тоже. Когда она под предлогом «подлечится в санаторий» сбегала из дому. Седьмой класс и раньше я не помнил ее вообще. Какие-то отрывки, когда я лежал в больнице, после аварии с переломами позвоночника, когда сулили инвалидное кресло. Она в тот год стала отличницей. Я это помню.
Я у мамы. Ну у мамы, так у мамы.
-Кто звонил? – спросил я, как будто просто так.
-Парень мой, - небрежно бросила она и хотела было продолжить очередной сложный разговор о своей практике в больнице, как я снова ее перебил.
-Антон?
-Какой Антон? Пап, ты что? Я с ним рассталась еще когда только на первом курсе была. Еще только начинала учиться.
-Да? А с этим ты сколько??
В это еще один удар. Она уже три года как не встречается со своим Антоном. Я помню его. Такой милый мальчик. Курсант, любил мою дочку до потери пульса. Как же она его бросила? Что же с ним сталось? Он же умрет, наверное без ее любви. Хотя, если уже три года почти прошло, он наверное уже мертв. Или сумел жить без нее.
-С Вадиком я уже два года с лишним. Я скоро вообще из общежития съезжаю к нему жить, - она говорила это так обыденно и просто, что я даже разозлился.
-Как это съезжаешь? А родителей спросить?
-Пап, мне двадцать один год, наверное я могу принимать сама решения?
-Он хоть любит тебя? – спросил я обреченно.
-Конечно, папочка, любит.
-Сильнее чем Антон тебя любил никто тебя никогда не полюбит, - я тогда просто встал и ушел из-за стола.
Я чувствовал, как она с матерью перекинулась взглядами, мол, вот уже три года как с Антоном рассталась, а он до сих пор не знает…
С тех пор я ее Вадика и не люблю. Огромный парень, плечистый… Так крепко обнимает мою дочурку. Не то что Антон, который нежно так держал ее за руку, заглядывал в глаза, выискивая любовь, которой и в помине не было. Да и быть не могло. Не любила она его. Не любила. А жаль.

Наконец, тоска стала совершенно несносной. Я должен был немедленно объясниться перед дочерью. Я взял трубку и набрал ее домашний. Гудок-второй и вот уже звонкий голосок зазвучал на другом конце провода:
-Да?
-Привет, родная, как ты?
-Папа?
-Да, я.
-Привет, пап! Да все хорошо! А ты как? Случилось что-то?
-Нет, я просто хотел пригласить тебя в гости сегодня. Ты сможешь?
-А сколько сейчас? Пять часов? Ну да, хорошо. Когда мне подъехать?
-Как можно быстрее.
-Хорошо. Пока.
-Пока.
Она поставила телефон и забыла выключить микрофон.
-Вадик! Я к маме, посидишь с Сашей?
Опять к маме. Она с тех пор (а может и раньше) только и говорила «к маме». Но я привык. А еще я хотел увидеть трехгодовалого внука. Я позвонил ей на мобильный телефон.
-А могла бы ты и Сашу с собой захватить? Я давно с ним не общался.
-Да, конечно. А что ты на сотовый телефон звонишь?
-Домашний занят.
-А, наверное опять мимо базы попала. Ну ладно, пока!
Я отключил сразу два телефона.

Три года назад, когда я ехал в роддом за ней, я по дороге встретил парня. Он шел один по дороге в военной форме. Шел он мне на встречу, фуражку держал в руках. Узнать его было совсем не трудно. Это был Антон. Прошло почти семь лет, как они расстались. Или даже больше. А он совсем не изменился. Только пролегли морщинки в уголках глаз.
-Антон?
-Здравствуйте! – меня он тоже признал сразу же.
-Куда ты идешь? Может подбросить?
-Да никуда я не иду. Да и вы в другую сторону. Куда?
Я увидел что он до сих пор любит ее. Я знал, что делаю ему больно, но с другой стороны, он теперь знал, что с ней случилось.
-А я за ней. В роддом.
-Мальчишка?
-Мальчишка.
-Вы ей потом привет передайте?
И он пошел.
С тех пор я не видел его, но слышал, что он уехал во Владивосток. И еще, что он женился на некой Ксении Андреевой, старше его на несколько лет.
Ксения Андреева была тоже моей дочерью. От первого брака. Но он не знал об этом. И никто ему об этом не собирался говорить. Просто мы похожи все трое друг на дружку.

Когда она приехала, дома был только я. Жена ушла в магазин. И мы беседовали с дочерью. И я долго ругался про себя, что не могу складно выразить все то, что чувствую. Но она меня поняла.
Я достал ее старый блокнот. Там, кроме формул метилацетата, были еще кое-какие выражения из книг, найденные в Интернете колкие фразочки и собственные мысли. Среди них была одна, что ранила меня каждый раз все сильнее.

Ни один мужчина не может заставить меня плакать, кроме отца.

Она простила, но видать я поздно спохватился. Слишком поздно. Когда пришла жена она быстро ушла в комнату и они стали о чем-то щебетать, а я остался в огромном чермном кресле, развернулся к монитору и загрузил какую-то игру, что бы разгрузиться.
В нашей семье никто не любит осень, потому что она скверная. Потому что в скверную пору творятся самые скверные дела.

Ни одна женщина не заставляет меня тосковать, кроме дочери