Звезды ведь тоже выгорают

Однажды со мной случилась странная и страшная штука. Я полюбил. Сейчас-то мне уже тридцать пять, у меня двое детей и жена красавица… но до сих пор меня мучает призрак моего прошлого…

Это было зимой. Я выходил из лифта с папой. Движения сковывал толстый комбинезон. Папа открыл дверь лифта (лифт у нас старый-старый, такие не в каждом старом кино можно увидеть) и сказал: «выходи». Я уже собирался сделать шаг, но у двери стояла ОНА. Длинные волосы, припорошенные снегом с улицы, не успевшим растаять, карие глаза, оранжевый такой пакетик в руках, джинсы (не то что мой комбинезон, в котором я как неуклюжий увалень!). Она ждет. Ждет, пока освободиться что бы поехать на свой этаж.
Папа слегка, аккуратно подтолкнул меня в спину и я вывалился из маленькой кабинки. Она мне улыбнулась. ОНА! Я не верил что такая взрослая, такая красивая, такая… необыкновенная, женственная, снизойдет до какого-то мальчишки в толстом комбинезоне и нелепом шарфе. Улыбка ее обнажила ровные-ровные, белые-белые, необыкновенной красоты зубы, лицо утратило прежнюю угрюмую задумчивость. Теперь она была не сурово женственной леди, а девушкой еще не в полной мере женщиной, но уже далеко не девочка.
Я смотрел на нее и, как дурак, не мог найти что сделать. Даже улыбнутся в ответ новыми зубками не получилось. Я растерялся, как теряются перед великими людьми простые смертные. Я просто смотрел на нее пытаясь запомнить каждый изгиб ее ресниц, каждую эту ресничку, улыбку, глаза, брови, красное от мороза лицо, капельки растаявшего снега в волосах… Она уже стояла в лифте, папа подгонял «Илья! Пойдем!».
-Пока! – помахала она рукой и заулыбалась еще шире, еще приветливей. Хлопнула дверь, но она еще смотрела на меня. Я замахал в ответ и – не может быть такого! – в ее глазах сверкнула искорка, разжегшая во мне огонь любви.
Так я первый раз встретил ЕЕ.

В следующий раз я увидел ее весной, два года спустя. Конечно, детская память не долгосрочна. Но воспоминания о НЕЙ должны быть вечными, как солнце. Мне было уже три с половиной. Увидел я ее мельком, в гипермаркете, она шла с коляской, рука об руку с каким-то полу мужчиной. То есть о его половой принадлежности я не берусь утверждать, что он был женщиной, о нет! Он был парнем в ТОМ отношении. А вот как сказать не парень уже, не юноша, но еще не мужчина?? Я видел ее издалека, но ошибиться не мог! ЕЕ улыбку я не спутаю ни с чьей другой улыбкой на свете.
Тогда я разочаровался во всем мире. Если та, единственная, которую я любил, идет с другим человеком… Мне было несравнимо больно и несравнимо счастливо. Она улыбалась счастливой, довольной улыбкой. Наверное со мной, маленьким, не умеющим толком разговаривать, было бы не так весело и интересно. Ей хорошо с другим. Ну и пусть хорошо. Значит и мне нечего переживать.

Мне было шесть. Опять тот же лифт. Мы только зашли в парадную, как услышали, что лифт закрывается. Но он не уехал. ОНА подождала нас, что бы нам потом не ждать, пока она доберется до своего этажа, потом ждать пока лифт спуститься… Она приветливо распахнула дверь и мы зашли.
-Здравствуйте, - обратилась она к моему папе. – Привет, малыш!
И прозвучало это «малыш» вовсе не как обращаются к малолеткам. Нет, прозвучало как обращается к любимому девушка, когда тот подарил ей цветы или плюшевого медведя при встрече, а она ему «Привет, малыш!»
Я хотел было сказать «Привет!» Но потом подумал, что ей уже никак не меньше двадцати, а как я, молокосос могу дерзнуть сказать ей «привет!». Пока я думал, папа ответил за меня.
-Он малообщительный у нас.
-Здравствуйте, - наконец, выдавил я.
-А вы говорили, - она опять улыбнулась той улыбкой, какой улыбнулась тогда, когда мне было всего полтора года. – Как дела, малыш?
-Хорошо, - ответил я, шепелявя и изменяя слова до неузнаваемости.
-Как у отца дела? – отвлек ее мой папа.
Девушка махнула рукой.
-Плохо все.
-Знаешь, вот моя визитка. Или пусть даже спуститься. Опрокинем бутылочку-другую пива, побеседуем.
-Да а когда ему придти?
-Да хоть сейчас.
Вечером пришел ЕЕ папа. Он был похож на нее. Глаза были хоть и голубые. Но все равно как у нее. Нос тоже такой же. И лицо такое суровое, когда не улыбается. А улыбался он редко. Не то что дочь. Но все равно они были очень похожи.
Потом я не интересовался ничем. Хотелось ее видеть. Но я чувствовал, что еще года на два или три опять мы будем разлучены.

Я часто думал, как у нее с тем парнем? Любит она его? Или они уже давно не ходят взявшись за руки? Я не знал. Но любовь распирала меня уже шесть лет. Вспоминая ее волосы, губы, ресницы, мне хотелось хоть как-то придать им плоть. Так я начал рисовать. Уже в четыре года родители отдали меня в школу искусств. В пять лет я лучше всего рисовал не натюрморты, не кошек, не собак, а безымянную красавицу с длинными волосами, пушистыми ресницами, с печальным взглядом, с улыбкой или без. Я стал рисовать ее не только в гипермаркете, не только в лифте (конечно, я не рисовал сам лифт). Позже, лет в семь-восемь я стал рисовать ее дома, за письменным столом, как она делает уроки или учит лекции с института, рисовал ее в кресле с кошкой на коленях. Рисовал карандашом, гуашью, акварелью, маслом. Я рисовал как только мог. Иногда она получалась особенно хорошо. Но не было ни одной неоконченной картины.
Еще я начал рано читать. Читал в основном про любовь. Перечитал из родительской библиотеки много книг, в том числе «запретных», которые родители прятали от меня. Я вычитывал такое, что и представить себе не мог. Но нигде не нашел о том, что может существовать любовь между людьми с разницей в возрасте как у меня и у НЕЕ.
В семь лет я рассказал маме. Это было в ноябре, бил дождь в окно, папа опять задерживался на работе.
-Мам, а ты знаешь я влюбился… - я говорил тихо, что бы мама поняла что это серьезно. Но она снисходительно улыбнулась.
-И кто она?
-Я нее знаю ее имени, - мама явно отнеслась к моим словам без должного уважения.
-Как так?
-Я просто несколько раз видел ее и понял что люблю ее.
-И какая она?
-Красивая очень.
-Она твоя одноклассница?
Я был в первом классе.
-Нет, мам. Она уже не ходит в школу.
Тут мама не на шутку перепугалась.
-То есть как – не ходит?
-Она уже закончила школу.
-Так она же старая для тебя?
-Нет, мам! Что ты! Она такая… к сожалению, я с ней даже толком не смог с ней поговорить.
-Вы разговаривали? Когда?
Похоже, мама понапридумывала себе всяких ужасов про гипноз детей.
-В лифте, она поздоровалась и спросила как дела, но папа не дал нам поговорить.
-Она живет в нашем доме?
-Да. Ее папа работает у нашего папы.
-А…. я ее знаю! Она, конечно, хорошая, но…
-Спасибо, мам. Я пойду.
И я ушел в комнату. Зря я маме все рассказал.

С тех пор я больше ни разу не заикнулся по поводу моих чувств к «старой» дочери папиного подчиненного. Я с тех пор видел ее еще раз. Она шла со своим папой из магазина, а я из детсада. Мне было пять. Она опять поразила меня красотой грации. Хотя лицо было угрюмо. Как она была похожа на отца! Ее брови, поджатые губы… Они зашли в парадную, когда мы только подошли к поребрикам. Я заставил сердце уняться и подумал, что это очередной подарок-издевка судьбы. Но время шло и наши папы стали не просто коллегами, но и друзьями. Как-то мы пришли к ним в гости. Тогда-то я и узнал, что она закончила уже учиться на врача, была детским хирургом. Мне было уже двенадцать. Но я хранил любовь к ней. Рисовал ее и писал ей стихи в тетради.
Вообще я уже рос красивым парнем. И в классе меня любило примерно половина девчонок. Белые кудряшки, легкая улыбка, чувство юмора, обаяние, рисую, пою, пишу стихи, много читаю о любви… все это приковывало ко мне девчонок даже из старших классов. Но все это мне подарила ОНА. Но ее не было. Поэтому у меня не было никого. И вот я у нее дома. Ее кровать, ее стол. Но ее нет. Ее мама моей рассказывает о дочери-враче, которая лечит деток. А у меня уже зреет коварный план о самоувечии и о том, как я попадаю в больницу и вот она, заходит в палату ко мне… Она же хирург… что если я сломаю руку? Ведь этого достаточно??
Вечером я долго не спал. Рисовал больничную палату, себя с гипсом, но меня почти не видно. Большую часть картины занимает ОНА. В белом халате, с красивой улыбкой, которая дарит безнадежным больным надежду на спасение, на дальнейшую жизнь.
Я смотрел на рисунок. Она была великолепна.

Не судьба была мне сломать ни руку, ни ногу. На физкультуре я сбежал с одноклассниками и весь урок бегал под осенним дождем, а потом загремел в больницу с воспалением легких. Надо сказать, что болел я крайне редко, а в больнице и вовсе был в первый раз. Ко мне приходили родители и иногда одноклассники, чуть чаще одноклассница и несколько реже старшеклассницы. В палате мальчишки завидовали. Восхищались моими рисунками в тетради, завидовали им. А мне не было дела до них. Я сидел на кровати и смотрел в окно. Я специально занял место у окна, что бы случайно не упустить ее. Но ее не было. Дни шли, я не поправлялся, но ни температура, ни другие недуги не могли согнать меня с насиженного места. В том числе врачи и родители.
Однажды, когда ко мне пришел Пашка, мой самый близкий друг. Мы болтали и прикалывались друг над другом, как открылась дверь в отделение. Прошла ОНА, даже не бросив взгляда.
-Здравствуйте! – бросил я против воли.
ОНА неожиданно резко повернулась.
-Привет, малыш! – и собралась было уже уходить.
«Не узнала!» - промелькнуло в голове.
-Как ваш папа?
«Дурак! Что я несу?!»
ОНА остановилась и обернулась.
-Спасибо, все хорошо. А вам что с того?
-Извините, мы давно не виделись, я Илья, сосед ваш…
-Ах! Здравствуй, извини! Не узнала! Богатым будешь. А ты болеешь что ли? Чем это?
ЕЕ голос звучал как журчанье ручейка в тихой лесной чащи, да посвист соловья в той же чаще.
-Да вот легкие простудил.
-Ох ты, дурачок.
ОНА смотрела на меня и, казалось, видела насквозь. Не только душу, но и тело. ЕЕ взгляд, был взглядом опытного врача.
-У меня дела, еще свидимся, пока, малыш!
-До свидания! Я буду вас ждать!
-Обязательно загляну еще к тебе в палату.
ОНА ушла, а потом перевели Гришу в хирургическое. Жаль, не меня. Но это лишнее. Я продолжал смотреть в окно, а она так же не появлялась. Только через три дня, она пришла ко мне. У нее не было ни бананов, ни апельсинов, ни яблок, ни даже сока. Зато она принесла с собой фарфоровую фигурку языческого бога и рассказала красивую историю о том, как он остался единственным в роду, отомстил за погибших отца и мать, о том, как нажил врагов и друзей, а за подвиги был отправлен на небо.
-Я читал эту книгу.
-И я читала.
Они болтали и смеялись, ОНА была подобно языческой богине из той книги, о которой они говорили. Но вот она встала, ушла. И не появлялась еще три дня.
За эти три дня я изрисовал весь альбом, где она была представлена в самых разных образах она была представлена то ангелом, то демоном, то в облаках, то на лугу… Рука не знала покоя. Рождались стихи и даже песни. Уже три года я учился играть на гитаре. Может, я кажусь вам идеальным? Но нет. Я ни бум-бум в алгебре, а кабинет директора уже стал как родной. Я хамлю учителям и постоянно дерусь с мальчишками – и старше, и младше меня. Да, я рисую и играю на гитаре, пишу стихи и пою, да я прочел много книг, но уже с пятого класса меня начали гонять за курение, да за мной бегают девчонки толпами, но…
Я перечитал стихи. Нет, не достойны ЕЕ. Но я не рву своих произведений. Обычно они позже мне кажутся не такими уж и безобразными.
По песчинкам текло время. И каждая песчинка тянулась огромным барханом. Но всему случается конец. Настал конец и моим мучениям. Пришла ОНА.
-Привет, малыш! – она потрепала меня по волосам и села на край кровати. Белый халат смотрелся как сарафан, оттеняя загар так, как обычно это делают черные вечерние платья, волосы были собраны в тугой конский хвост на затылке. Я пытался запомнить ее всю. Что бы рисовать ее именно такой. Лучше – невозможно, а вот хуже… Я буду стараться нарисовать ЕЕ именно такой.
Она о чем-то спрашивала. Я отвечал и тоже спрашивал. А потом я взял ее руку. Казалось, она не придала этому значения.
Наконец, я решил ей приоткрыть свою одиннадцатилетнюю тайну.
-Знаешь, я тебя нарисовал.
-Правда??
-Да, вот смотри.
Она взглянула на рисунок. Рядом с ней, он казался блеклой подделкой.
Передо мной сидела идеальная женщина. Она изменилась с тех пор, как я ее первый раз увидел. Теперь это была женщина лет тридцати, плюс-минус года два. Скорее минус.
-Меня еще никто не рисовал такой красивой. Даже Би.
-Би? Это имя такое?
-Да, это мой одноклассник бывший.
-Какое странное имя.
Передо мной вырос соперник, конкурент. Я не мог с ним сражаться за теплое место в ЕЕ сердце, но мне казался ее недостойным. Хотя бы потому что рисовал ее даже хуже чем я. И я уже ненавидел его.
-Он просто вьетнамец. Но рисовал он очень красиво, хотя не так классно как ты.
-Значит он Вас не любил, - сказал я.
-Конечно, не любил.
Я изумился.
-Он был очень красивым, но такой дурачок, каких поискать, он мне никогда не нравился.
ОНА разговаривала со мной так, как будто я был равным ей, а не мальчишкой. И за это я любил ее больше. Потому что я действительно чувствовал себя… не то что бы достойным ее, но я мог говорить не только о мотоциклах и о том как «я классно вмазал ему».
ЕЙ, как мне казалось, было со мной не скучно. Я даже дерзнул подумать: «а вдруг она ответит?». Но тут же отогнал эту мысль и наслаждался просто тем, что она рядом так долго, как никогда до этого.

На следующий день меня провели в хирургическое отделение и провели ряд анализов, и разных радиограмм. А еще на следующий день ОНА пришла ко мне угрюмая и – могло ли такое быть? – немного мокрыми глазами.
-Что-то случилось? – я не на шутку забеспокоился, но постарался не подать виду.
-Нет, просто с мужем поругалась.
-Ты не говорила что у тебя есть муж, - ответила она. Но я сразу понял, что она врет. А еще у меня дрогнул голос.
-Уже нет. Я ушла от него.
Я поспешил обнять ее. Прижать к себе покрепче. А она расплакалась еще сильнее. А потом успокоилась. Посидела у меня, гладила по волосам. А я отдал ей весь альбом с рисунками. Только один рисунок вырвал. Тот, где я и она целовались.
Когда она вышла из дверей, я видел, что она направилась не в хирургическое отделение, а в сторону непосредственно академии, на кафедру химии. Я открыл окно и выскочил вслед за ней.
Она вошла в одну дверь, а я в дверь рядом. Стены здесь тонкие, я услышу ее шаги. Но особо переживать не пришлось. Я тут же услышал ЕЕ голос и голос взрослого мужчины. Она снова плакала и говорила обо мне. Я не понимал ничего кроме одного: я скоро умру. Потому она плакала. А не из-за парня. По звукам я понял, что они пили. Наверное водку. Мужчина утешал ее, но слезы становились только горче. Она рассказывала ему обо мне. Оказывается, она тоже помнила ту встречу в лифте, одиннадцать лет назад.
-Дорогая, успокойся, - говорил он ровным, действительно успокаивающим голосом. – Может мы спасем его?
-Вы думаете это возможно? – даже смоченный алкоголем ее голос оставался волшебным.
-Я думаю, что ты сможешь это сделать.
-Ох… я так люблю его, так не хочу его потерять…
Меня шарахнуло током. Захотелось нажать на «стоп» и отмотать назад и послушать еще раз.
Почему-то моя судьба меня сейчас волновала менее всего. Сначала я переживал из-за того что она плачет и ей плохо. Потом я волновался из-за того что она плачет из-за меня. Теперь я понял, что она любит меня. Может, и не как мужчину. Но… все же любила.
-Я помогу, чем смогу, - пообещал мужской голос.
В моем воображении представился седой мужчина, похожий на ее дедушку. Хотя никогда я ее дедушку не видел.
Но все это рисовалось, когда я уже бежал обратно, в отделение. Сочетание слез и ветра больно отражалось на моих щеках. С трудом я забрался в свое открытое окно на втором этаже, бухнулся на кровать и заревел. Сам не знал от чего. От того что скоро умру? От того что плакала ОНА? Из-за того что плакала из-за меня? Успокоился я уже во сне.

На завтра была назначена операция. ОНА пришла в палату как всегда неожиданно. Меня перевели в одноместную палату и больше не было любопытных глаз и вопросов, так замучивших меня наутро, после того, как я ввалился в окно посреди ночи.
-Я умру? – спрашивал я как можно спокойней.
-Я надеюсь, нет. Я сделаю все, чтобы ты не умер. Дети не должны умирать, - она прижалась ко мне и поцеловала в макушку, хотелось что бы это мгновение длилось вечность.
-Если я умру, я хочу что бы ты знала, что я тебя люблю.
ОНА молчала. А я больше не мог молчать.
-Я полюбил тебя когда был маленьким-маленьким. И всегда любил.
Я отдал ей все тетради со стихами и песнями, все рисунки, которые привез накануне.

А потом была операция. Она сама оперировала меня. И хоть я спал, я слышал, как она говорила мне о том, что все будет хорошо. И это были не пустые слова, а они имели даже какую-то физическую форму и силу. Они действовали. Все должно было быть хорошо.

Очнулся я не скоро. Но очнулся. ОНА больше не заходила ко мне в палату. А через месяц, как я вышел из больницы, мы уехали. Больше пяти лет не было от нее известий. И вот, когда мне было семнадцать, как ей в тот день, когда я встретил ее в первый раз мне пришло от НЕЕ письмо. Где она мне ВСЕ объяснила. Но любовь моя от этого не умерилась. Порой я думаю, что лучше бы я тогда умер. Но тогда я думаю, что в этом случае она бы очень страдала, и лучше я буду страдать чуть-чуть, нежели ОНА очень. И я жил, тешился этой мечтой, перебирая в памяти наши разговоры в палате по крупицам.

«Дорогой, мой милый Ильюша!
Тогда в палате ты признался мне в любви. Тебе было всего двенадцать. Одиннадцать из них ты любил меня и твои слова не подвергались никакому сомнению. «Любви все возрасты покорны» говаривал мудрейший, и был прав! Но больше чем я дала тебе я дать уже не смогу. И знаешь, дело не в возрасте. Дело в том, что я никогда бы не смогла тебя полюбить как-то иначе, нежели как своего брата. И знай, такая любовь будет с тобой всегда!
Моя жизнь обречена на несчастья, потому что я изначально сделала неверный выбор. Нет, я не о профессии, конечно. Я в личном плане. Я так и не разошлась со своим мужем, хотя давно собиралась. Да и не обо мне речь.
Я хочу что бы ты отпустил меня. Твоя любовь тянет меня ко дну так же стремительно, как валун, будь я к нему привязана веревкой. Но хуже эта любовь тянет ко дну тебя.
Прошу, не губи меня и себя!»

Она не подписалась. И я попробовал. Впервые завел себе девушку. Одноклассница, соседка по парке с восьмого класса. Мы начали дружить ровно тогда, когда пожелала она, а не я. С другими было бы наоборот, я это чувствовал и потому выбрал ее. Шестнадцать лет безумной безответной любви канули в лету. Теперь я был почти свободен. Ведь шестнадцать лет из семнадцатилетней жизни не вычеркнешь…

P.S. я больше никогда не рисовал ЕЕ…