А они все такие живые...

а они все такие живые, такие настоящие, радостные донельзя, спящие в простынях, что я кажусь себе обглоданным скелетом, тронь - и я осыплюсь в серый ненужный прах. И у них все так четко, все так отлаженно, мысли спутаны, пальцы сжаты, что хочется выть на прохожих, стать невидимой, выйти из дома и без разбору идти куда-то. А эти ребята зовут к себе, освобождают мне место рядом, просто пытают щенячим взглядом... я боюсь заразиться этой беспричинной радостью, чтобы потом, когда-нибудь в глубокой седой старости, не проснуться среди ночи и не рвать волосы на голове...


и все дороги ведут к тебе. Вот такой вот он - мой великий Рим, моя вечная и единственная печаль. Я не знаю, откуда у меня в голосе берется такая сталь, когда ты так болезненно близко, так глубоко... Я устала. Скажи, а когда уже будет легко?


а они все такие живые. Я не завидую. Просто пусто в груди и тревожно. Покрыто инеем все, что было, когда я была одной из них. И в чужих лабиринтах квартир от окна до порога, я считала, мечтала - может, скосят хоть полсрока, отпустят раньше, перестанут купать меня в явной фальши. Я мечтала добраться до своего Рима, чтобы тихо сказать - видишь, я сильная. Я все же смогла, любимый.


я не значусь в реестрах выживших после взрыва.
меня нет среди списков погибших, наверно, тоже.
я застряла между этим и вышнем миром,
чтобы ночью прижаться прохладой к горячей коже.