Поезд на Солнце

… И где-то так глубоко внутри ты вдруг понимаешь, что это мель …

Я помню это напряжённое от долгой игры лицо парня лет так двадцати пяти в одном из переходов минского метро. Около недели я ходила мимо него, но уже знала, где и в какой позе он сидит на чехле для своей старой гитары, как закидывает голову назад, увлечённый своей игрой, о чём поют его улыбка и тёмные глаза, чуть выглядывающие из-под непослушных волос…

Он пел не из-за денег, а для себя. И, наверно, для других. Сев в турецкую позу, парень отдавал всю душу и сердце своей верной музыкальной «подруге», что была подругой уже много лет. И мимо проходили люди, пролетали чьи-то обрывки нужных и не очень фраз, словно река, без начала и конца, текло время …. А он сидел, будто бы на пустынной остановке, и, словно ждал поезда, который отвезёт его на Солнце. И он чуть медля войдёт в вагон, оглянётся на жизнь, что оставляет после себя, и, тяжело вздохнув, порвёт обратный билет.

Его песни были мне незнакомы, но от них веяло знакомыми философскими мотивами. Это были песни человека, разочаровавшегося в себе. И я, останавливаясь неподалёку и прислушиваясь к низкому с хрипотцой голосу, пыталась высмотреть то же настроение и на его лице. Но парень лучисто улыбался. И это было каждый день. Словно именно сегодняшний день был самым лучшим, словно скоро приедет долгожданный поезд в никуда из ниоткуда….

Он любил смотреть в одну точку, чаще всего в потолок грязноватого перехода метро. И тогда непослушные волосы откидывались в сторону, а тёмные глаза будто стекленели. И в эти моменты даже игра его, всегда завораживающая, становилась холодной….
Иногда голос замолкал. И в передышках очередная сигарета падала недалеко от гитариста. Он, вновь улыбаясь, устраивался поудобнее и начинал играть.


И не успеваешь сказать «Смотри!»,
А жизнь растекается, как акварель…
И где-то ТАК глубоко внутри
Ты вдруг понимаешь… Что это мель.


Однажды, вместо того, чтобы вновь взяться за помятую пачку сигарет, он устало осмотрелся по сторонам, что-то выискивая тёмными глазами, и остановил свой взгляд на мне.

Я, как всегда, стояла у стенки, опершись на неё плечом, и задумчиво разглядывала парня. Сегодня спешить было некуда, поэтому я и решила остановиться. Никто из проходивших мимо людей не обращал внимания ни на молодого гитариста, удивлённо уставившегося на меня, ни на странную неподвижную девушку, рассматривавшую в свою очередь того. Парень широко улыбнулся и засверкал глазами. Я отстранилась от стенки и, приводя себя в порядок, краснея, сделала вид, что кого-то или чего-то жду, всё так же искоса глядя на молодого человека. Он торопливо взял гитару и увлечённо запел что-то о любви…. Затем остановился. И подозвал меня к себе, помахав рукой.

- Ну, что? – весело спросил он, осматривая меня с ног до головы, всё ещё сидя на полу.

- Эмм…. Да ничего, - улыбнулась я.

- Нравится?

- Сама не знаю… - честно ответила я, - Двоякое впечатление.

- А что так? – удивился парень.

- Песни грустные. А лицо у тебя такое… Счастливое порою…

Гитарист глубоко вздохнул и, сложив инструмент в чехол, встал. Парень оказался выше меня на голову так точно. Он отряхнулся, одел ручки чехла на плечи, чуть встряхнул головой и, крепко схватив меня за руку, произнёс:

- Пошли.

- Куда?!

- Да не бойся, я не маньяк, - засмеялся он, - Покажу кое-что.

- Да у меня как-то времени нету….

- Это недалеко.

И не дожидаясь моего согласия, он потащил меня на выход из перехода, в совершенно другую сторону от той, куда мне надо было идти позже….

Мы остановились во дворах, и вправду неподалёку от шумной улицы. Несмотря на то что звуки проезжающих машин и громкие голоса людей раздавались всё так же отчётливо, место было несколько пустынно и слишком тихо. Парень отпустил наконец-то мою руку и замер на месте с каменным выражением лица, глядя куда-то в окна одного из домов. Я поджала губы и стала ждать, когда он выйдет из своего «транса». В конце концов тот очнулся, и, вяло улыбнувшись, наклонился ко мне, указывая на окна пятого этажа дома напротив, с жёлтыми стенами и тёмными, наверняка грязными, подъездами.

- Видишь то окно?

- Мг, - кивнула я в знак согласия.

Гитарист осмотрелся по сторонам и, найдя то, что ему нужно было, сел на ближайшую скамейку. Я робко подошла к нему и села рядом.

- Там живут моя бывшая девушка и её сын….

Он лучисто улыбнулся в противоречие своим тёмным глазам, в которых, казалось, скопилась вся боль человеческая и нечеловеческая, и добавил, сглатывая ком, застрявший в горле:

- Мой сын.

Я помялась немного, перебирая пальцами друг о друга, и неуверенно спросила:

- А почему ты не с ними?

- Странно, не правда ли? – вновь улыбнулся он, оглядываясь на меня и похлопывая ладонью по чехлу, - У меня девушка и сын, а я шляюсь в переходах метро и бренчу всякие там песенки на гитаре.

Было в его тоне что-то такое, что выражало презрение в данный момент не только к самому себе, но и в большей части к моему якобы непониманию всей сути дела. Я раздражённо покачала головой и выдавила из себя что-то наподобие:

- Ну, почему же…. Поссорились. Или…. Живёте в разных квартирах, - холодно уставилась я на всматривающегося в меня парня, сама зная, что смысл совсем в ином.

- Поссорились, ха…. – отвернулся он и, расстегнув чехол, взяв гитару в руки, грустно спел уже знакомую мне строчку:

- И где-то Так глубоко внутри ты вдруг понимаешь, что это мель….

Я ровно сидела и, практически не дыша, молчала, ожидая продолжения пока ещё скудной по содержанию истории.

- Я бросил её, как самый последний козёл, когда узнал, что она беременна. Испугался мальчик. И убежал.

Из подъезда вышли двое и, не оглянувшись на странную парочку в виде нас на скамейке, вышли из двора, что-то увлечённо обсуждая. Парень продолжал:

- А она не гордая. Скромная такая, тихая…. В слезах ползала у меня в коленях и умоляла остаться хотя бы ради ребёнка. Готова была даже на свободные отношения, лишь бы маленький знал своего отца не понаслышке. Говорила: работать одна буду, только не уходи, Саша….

Парень нервно повернулся ко мне, будто бы жалея о том, что назвал мне своё имя.

- А я убежал, - он резко встал и стал ходить туда-сюда, пытаясь снова улыбнуться голубому небу над своей взлохмаченной головой.
- Ты её любишь? – шёпотом спросила я, прерывая тишину и тут же пожалела об этом: Саша в один миг потерял свою весёлую улыбку и спокойное выражение лица. Он, наверно, хотел было кинуться на меня, но удержался: замер, как статуя, и совсем не как статуя прожигал сконфуженную меня своими тёмными глубокими глазами.

- Глупый вопрос, не так ли? – саркастически спросил он, - Наверно, ты и сама уже поняла…. Ты только внешне на неё похожа, оказывается…. – и он подкинул ногой средних размеров камушек, лежавший на пыльной земле.

Я обиженно спросила:

- На кого?

- На неё! – вызывающе произнёс Александр, указывая на окно пятого этажа дома напротив.

- Ты думаешь, я бы привёл тебя сюда, если б не это? – продолжал он ехидно, - Думаешь рассказал бы? Да ты бы и по сей день слушала мои глупые песенки и думала, «От чего же он такой странный? И грустный и весёлый!» - скорчил он рожу, глядя на меня сверху вниз.

Я покраснела и отвела взгляд в сторону, на старую детскую площадку. Саша увидел, куда я смотрю, хотя смотрела я туда совершенно не из интереса, и быстрым шагом подошёл к скрипящей на ветру обшарпанной карусели. Даже издалека я видела, как засияли необыкновенным счастьем его глаза.

- Вот оно! – крикнул он, и голос его долго ещё раздавался громким эхом в пустынном дворе. Даже звуки такой близкой улицы не смогли заглушить всей торжественности его возгласа, - Вот оно – мой будущее! Мой сын, мой свет! Здесь он будет бегать своими маленькими ножками, звонко смеяться и радоваться этому долбанному небу! – Саша тыкнул вверх и, захлёбываясь своим, таким непривычным для меня гневом, продолжал:

- Он будет расти, играть, хорошо учиться и даже не знать о том, что у него такой жалкий отец, как я!

Александр перестал кричать и, подойдя ко мне, сжавшейся под его ледяным теперь взглядом, сказал:

- А где буду в это время я? Не знаешь ли? Я буду напиваться в своей грязной квартирке, сетуя на сломанную судьбу и страстно желая вернуть время назад! А через несколько лет…. Он встретит меня на улице…. Всего красного, опухшего и заросшего…. И в страхе отвернётся от меня.

- Ты плачешь? – спросила я, глядя на скривившееся от боли лицо, которое, казалось, постарело в эти несколько минут на тридцать лет, что аж мне стало страшно. Саша усмехнулся совсем не похожей на свою красивую и лучистую улыбкой и, не отвечая, отвернулся и вновь указал на окно:

- А там…. Там сейчас моё прошлое пеленает моё будущее... Она будет преследовать меня не только в кошмарах, как сейчас, но даже после моей смерти! И никогда, никогда в жизни не простит мне!

Я не знала, что сказать. Когда я шла за этим улыбающимся странным парнем, я не предполагала, что на меня сбросят столько информации и проблем. Но уйти сейчас было бы подлостью по отношению к человеку, который, пускай и немного грубо, но всё же открыл мне свою душу. И я осталась твёрдо сидеть на своём месте.

Мы долго молчали. И, верно, Саша ожидал какой-то – ну, хоть какой-то – реплики от меня, потому что каждый раз, когда я поднимала глаза на это беспокойное лицо, я встречала испытующий, пронзительный и ужасно тяжёлый взгляд.

- Я не ты, - с трудом начала я, - Но я бы просила прощения. Ещё раз.

- Она не простит.

- И ещё раз, - менее уверенно повторила я.

- Никогда.

- И ещё раз, - я перешла уже на шёпот.

- Ты так и не поняла?... – рассерженно бросил Саша, но я вдруг, сама от себя не ожидая такого, вскочив с места и чуть не уронив чехол и гитару на нём, в ярости заорала на парня, не боясь, что меня услышат в окнах пятого этажа:

- Так чего ты хочешь от меня?!! Жалости?! Гнева?! Я бы на её месте даже бы имя сына тебе не сообщила! Ты знаешь, как его зовут? – парень удивлённо кивнул, - Я думала, ты гораздо более сильный человек, чем тот, который сейчас стоит передо мной и распускает нюни, думая, что жизнь кончилась и что все виноваты, кроме тебя!

- Я так не говорил! – вскрикнул Саша.

- Зато ты так думаешь! – отвечала я.

С видом измотанного человека Александр лениво опустился на скамейку, не контролируя движения своего тела и стеклянным взглядом буравя землю…. Я отдышалась после громкого крика и наконец начала переваривать то, что напорола буквально минуту назад. Двор был бы всё так же пустынен для тех, кто вошёл бы сюда в эту минуту. Но мы – те, кто знали, насколько громко раздавались наши крики здесь – словно задыхались от недостатка кислорода и передозировки недавней громкости, что ещё долго витала в воздухе когда-то тихого двора. Я судорожно вздохнула.

- А ты хоть пробовал?

Саша горько улыбнулся, ссутулившись и чуть ли не сжимаясь в один маленький жалкий комок мяса, костей и боли, и более спокойно говорил:

- Нет. Но она не простит.

- Ты просто не пробовал. Ты трус.

- Я знаю. Наверно.

- Иди к ней и проси прощения.

Парень хотел было что-то возразить, но я нетерпеливо перебила, чувствуя, что ко мне приходит мысль:

- Ты сам говорил, как она молила тебя остаться! Ты что так и не понял?! Мало того, что она любила тебя больше жизни… Так она уже тогда простила тебе! Уже тогда!

Саша молчал.

- Слышишь меня? Уже тогда! Иди и скажи ей, что ты чувствуешь. Скажи, как мучился. Как любил….

- Как люблю, - поправил парень.

- Скажи…. – шёпотом повторила я, заглядывая в лицо гитариста….

Загудел ветер, приглашая в тихий двор сквозняки и всё сильнее качая ветки деревьев. Голубое небо уже не казалось таким голубым, как то, в которое несколько минут назад гневно тыкал сидящий рядом со мной безнадёжно влюблённый и навсегда ошибившийся парень. Постепенно набегали тёмные тучи, лишь кое-где оставляя небольшие просветы в небе.

Александр думал. Я не знаю, сколько мы просидели в молчании, но точно знаю, что это молчание было самое важное из всех, что я «слышала» от своего собеседника, для Саши. Порою его лицо преображалось, как тогда, в переходе метро, и он снова сияющее улыбался, будто опять ждал заветного поезда на его собственное Солнце – окно пятого этажа дома напротив….

Чуть слышно закапал дождь, а мы всё сидели на старой скамейке под деревом. Вдруг Саша схватил гитару, еле сдерживая широкую улыбку….


...Под покровом темноты
Смотрю наверх, туда, где ты, -
Выше нет на свете высоты;
Дворы пусты,
Свели мосты,
И лишь коты
Со мной «на ты»….
Моя любовь на пятом этаже –
Почти где луна;
Моя любовь, конечно, спит уже –
Спокойного сна!....
Моя любовь на пятом этаже…

Радостная улыбка поползла по моему лицу без моей на то воли и я, будто чувствуя перемену в Саше, думала, что всё это странное, ко мне никаким боком не относящееся дело, должно скоро и счастливо закончиться. Я вновь посмотрела на гитариста, а затем на его инструмент, и вдруг вспомнила то, о чём давно хотела спросить.

- Что означает эта твоя песня?... Про мель….

Весёлые звуки гитары смолкли, и вновь повисла гробовая тишина. Я начала жалеть о сказанном: вдруг опять взорвётся – и пошло-поехало…. Но Саша сощурил глаза и очень-очень грустно, с такой грустью, которую я никогда не видела в глазах у людей, ответил:

- А жизнь растекается, как акварель…. Моя жизнь растеклась ещё быстрее. Когда я понял, что я ужасный подлец. Представляешь?! Всю жизнь чувствовать, что ты – целый мир! Море! Океан!... А потом нагадить в душу близкому человеку, покопаться в себе…. И обнаружить, что твой великий «океан»…. Всего лишь грязная лужица.

Я помолчала и встала с нагретой мною скамейки. Дождь всё ещё лениво накрапывал, так и не намочив как следует землю, да и небо стало гораздо светлее – даже светлее, чем было до того, как налетели облака. Саша посмотрел на меня каким-то странным взглядом, смысл которого я не могу понять до сих пор, а я улыбнулась в ответ и, наклоняясь к парню, сказала:

- Все совершают ошибки. Большие или малые…. Все. Без исключения. И абсолютно все имеют второй шанс.

Глаза парня засияли ярче солнца, несмотря на то что их глубокая темнота всё так же оставалась темнотой, а я сказала свои последние ему слова:

- Просто не все его используют. Не пропусти свой шанс…. Ну, а мне, - я взглянула на часы, - Уже пора.

И ушла.



Через день, рано-рано утром, когда я вновь шла по одному из многочисленных переходов минского метро, когда не было ещё даже на улице ни одного человека, я обнаружила, что место Александра пустовало.

В углу, у грязной стенки, валялась маленькая бумажка. Она привлекла меня только тем, что была чиста, как первый снег, и сложена аккуратным квадратиком, напоминающим недоделанный конверт.

А на бумажке было написано мелким почерком:


«И не успеваешь сказать: «Прости»,
Как страшная явь превращается в сон.
И счастлив, и веришь, летишь, летишь….
И вдруг понимаешь, что ты…. Прощён.


А сына, кстати…. Зовут Саша.»