Меня уничтожит память. Часть 3. Глава 4.

Глава 4. Все мои звезды погасли.

Я часто вспоминаю детство. Покажите мне того человека, кто не видит годы своего юношества в малиново-рыжих цветах. Солнца, детского смеха, маминых песен. Ярких веснушек, которые кажутся дорогой в мир счастья. Я помню, как мамины руки ласково заплетают мне мои длинные волосы в косы, как вплетают в них цветы, и я хожу такая летняя, яркая, светлая, что до сих пор порою накатывают слезы.

По ночам я выглядывала в окошко, я помню. На небе светили звезды, переливаясь миллионами драгоценных камней. Иногда они гасли, иногда – мерцали с непередаваемо острой силой, но они были всегда рядом. И теплый воздух гладил по моим щекам, и ветер шептал мне колыбельную, и я засыпала у окна, до боли в глазах вглядываясь в звезды.

Я вновь полюбила небо. Теперь, через столько лет взросления и горя, боли и обмана, поступков, ложной мудрости и доверия. Я выхожу ночью на задний дворик, сажусь на горячую землю и обнимаю колени руками.

-***-

- Милая, скорее засыпай. – Теплый голос мамы щекочет мне ухо. Я улыбаюсь и жмурюсь.
- Мама, а как ты думаешь, звезды – это что?
- Мне кажется, это наши поступки, Эшли. И каждая звездочка – добрый поступок и ласковое слово.
- Но я ведь еще не совершала таких поступков? – Я заглядываю в любимые зеленые глаза.
- Но небо знает лучше. И оно показывает тебе всё то добро, что будет совершенно тобою, любимая.
- А мне кажется иначе…
- Как же? – Мама расправляет мое одеяльце и гасит свечу.
- Каждая звезда – это умерший человек. И они смотрят на меня…
- Рано тебе думать о смерти. Спи, малышка.

***

Целую неделю я живу ночами и улицей. Утро начинается с просьб о помощи, день проходит за работой, кусочек вечера с Дереком. И только ночь моя полностью, до капли. На выжженное сердце дует ветерок, чьи-то слова тускнут в тумане и лунном свете.

Неделю я живу, стараясь не думать о Кайде. Удивительно, но именно теперь о нем говорят. Идя по улице, я слышу разговоры девушек, Дерек пытался что-то рассказать о кареглазом мужчине перед сном, кто-то упоминает его имя, и оно влетает в распахнутую дверь ранним утром. Но я не позволяю себе впитывать эти фразы. И обрываю их на половине.

Всё абсолютно правильно: он меня не видит и не попадется на мои глаза, а я каждое слово, связанное с его именем, растираю по наждаку.

Я так люблю детство. Когда пышное платьице делало меня принцессой, а чистый смех спасал от любых тревог.

Я пыталась смеяться ночами – не получается. Смех настолько глух и мрачен, что Дерек приходил ко мне с пледом и насильно укутывал, умоляя так больше не кашлять.

Мне его жалко, Дерека. Он меня любит и верит во взаимность. Он работает на полях, а вечером приносит мне самый красивый, золотистый колосок, найденный им за день. Он дарит мне душистые синеватые букеты хрупких бутонов.

Он принимает мои поступки как истинно верные. И молчит даже тогда, когда знает, что я ошибаюсь. Но мешает мне оступиться без слов.

Позавчера он застал меня около маленького зеркала и с ножницами в руках.

- Милая, что это?
- Я хочу отрезать волосы.

Они очень выросли. Почти до плеч – их можно вновь заплетать в косичку. Как в детстве.

- А ты этого хочешь? Тебе идут длинные волосы.
- Хочу. – Я жестоко отсекаю одну прядь, и она рассыпается, не долетая до пола.

Дерек наблюдает за моей болезненной ловкостью с печальным молчанием. И только когда я придирчиво осматриваю свою новую стрижку, он позволяет себе легкую улыбку.

- Ну как? – Я и сама не замечаю, как трясутся мои руки. Не мне нужны эти перемены. Моя душа жаждет чистоты и непорочности. Легкости, которая никогда не посетит скованное сердце.
- Сзади неровно. – И он просто ровняет прическу, не оспаривая мое желание.

Странно, но волосы не помогают обрубленным крыльям. И как тянуло меня к огненному пеклу Ада, так и тянет.

А я ведь люблю детство. Светлое, звездное, мое. Не наше, не их, не чье-то, а моё.

Моим единственным талисманом в детство является маленький ребенок, иногда заходящий ко мне домой. Он светлым огоньком зажигает мое остывшее сердце своей улыбкой. Мы общаемся с Санни о людях, и она, кажется, понимает меня лучше меня самой.

- А почему вы такая печальная?
- Задумалась просто.
- Вас кто-то обидел? – Она обнимает меня своими тоненькими ручонками за талию и прижимается, словно стараясь согреть.
- Немного.
- А мне мамочка всегда говорит, что нужно прощать людей.
- Я так и сделаю.
- А папа считает, что нож в бедро – лучшее прощение, - продолжает малышка, всё так же сильно щекоча меня своим дыханием.

Я начинаю кашлять, а потом безудержно смеяться. Обещаю принести малышке пирожков и ухожу обратно в дом. На кухне сидит Дерек и копается в какой-то детали.

Всегда поражалась разносторонностью этого мужчины. Он вроде работает простым крестьянином, но перетащил в мой дом несколько массивных станков для заточки и разбора оружия.

- Ты вновь с Санни? – Улыбается мой муж.
- Да, она такая милая.

Дерек ехидно поглядывает на мой живот, словно зная, к чему я клоню свои симпатии к чужому ребенку. Но я вовремя отворачиваюсь.

- Хорошо, что ты не обижаешь несчастную девочку.
- Она такая замечательная. Как я ее обижу?
- И это похвально. До тебя все не воспринимали Санни. У всех своя жизнь, дела, заботы.
- У нее такая семья, что иногда даже не понимаю, зачем нужна я. – Я складываю пирожки в тарелочку.
- Какая семья, Эш? – Неожиданно перебивает меня мужчина. – Ее мать умерла года два назад, а у отца кроме неё еще и сын растет старший. Вот и бегает малышка…
- Но… Она же говорила мне о своей маме. Столько ее фраз пересказывала, советов вспоминала.
- Санни не совсем здорова. Ей мерещится, что её мать жива. Поэтому никто и не общается с этим ребенком. Она не понимает правды и настаивает на своем.

Не может быть, чтобы этой чудной мамочки у девочки уже не стало. Это настоящий обман, несправедливость, колющая до слез. Потерять маму в детстве и верить в ее существование – разве это болезнь? Я от злости чуть не роняю тарелку на пол. Одно маленькое существо потеряло детство и компенсирует его мечтами. Как можно его не замечать и считать ненормальной?

- Санни – нормальный ребенок, – шепчу я. – Она достойна счастья.

Я забираю эти чертовы пирожки и бреду обратно на улице к малышке, которую я считала счастливым человечком, но оказалось, что на ее долю горе выпало с самого детства. Но если другие стремятся что-то доказать Санни, то я просто поддержу.

Именно в тот день у нас с Санни и родилась обновленная теория звезд.

-***-

- Санни, о чем ты думаешь? – Я укутываю ребенка в одеяльце.
- Вы будете смеяться.
- Не буду, родная.
- О звездах…
- Я тоже часто думаю о звездах. – Рука гладит пушистые волосы. – Мне кажется, что они – это умершие люди.

Ребенок подскакивает на месте и довольно хлопает в ладошки.

- Мне тоже! А дорогие нам люди, которые уже погибли – они самые яркие.

Я восхищена фантазией этой малышки. Никогда не считала так, не рассматривала небо со стороны своих и чужих. Но ведь это так красиво.

- А для тебя, Санни, есть яркая звездочка?
- Да. – Ребенок тихонько всхлипывает. – Одна. Но мама говорит, что я не права, раз плачу над умершими.
- Твоя мама права. – Я стираю слезинку со щечки.
- А для вас есть такие звезды?

Я долго смотрю на небо. Но все «мои» звезды тусклые и туманные. Все мои родные живы. Все мои звезды погасли.

И я клянусь, что лучше было бы рассматривать созвездия, выискивая самую ослепительную точку, чем слепо щуриться, не видя звезд вовсе.

Все живы. Все звезды погасли, все чувства затоплены, выжжены.

И только осталось детство, хрупким хрусталиком смеха лежащее рядом со мной на теплой траве. Когда ночной ветер убаюкивает где-то недалеко кареглазого мужчину своими нежными песнями. А чьи-то тонкие руки не отпускают его даже во сне.

Прошла всего лишь неделя. Но я уже гасну.