Коридора не хватит, чтобы уйти.
Целой жизни не выйдет за пять минут.
В нашу тихую гавань пришли дожди,
И мы будем смотреть, как они идут.

Станет горче надолго забытый чай.
Остывание рук, обречённость плеч.
Ты родным вышел резко и невзначай,
Я привыкла случайное счастье беречь.

По кирпичику складывать тяжело,
Проще всё разбросать и начать с нуля.
Только если бы не было января,
От которого этот катился ком.

Был январь снежен, пасмурен, как стекло,
На которое плакали сто невест.
И теперь, надевая своё пальто,
Я смотрю сквозь него – и сдыхаю без.

Боже, как же глупы. Не хватает слов,
Чтобы в счастье сложить то, что не смогли.
Наше счастье – трепещущий кит на мели,
Наше счастье не прыгало выше голов,
Наше счастье летать-то почти не могло,
Нам согреть, разглядеть бы, - да нет, не вышло.
Мы к дрейфующей льдине лепили его,
Мы учили летать его – вниз – и с крыши.

Коридора не выйдет – решающий шаг
Под язык, как таблетка, - спасающе-горький.
Ну какая я дура. Какой ты дурак.
Это наши дожди. Улыбайся и мокни.

Он выходит в свой сад – и поливает дерево.
Оно пустит к весне свои почки, и, может быть,
его дочь или сын соберут эти вишни и, верно,
Добрым словом помянут того, кто успел полить.

Его внуки придут на качели, повешенные на ветке,
Раскачают до неба, а, может быть, даже выше.
Его внуки сумеют разбить эту затхлую клетку
сплетен, ссор и долгов – и почувствовать, даже услышать

звук воды, пробивающейся по венам
слабой почки, случайно себя возомнившей деревом.
И тогда постепенно, конечно же, постепенно,
смогут люди любить… даже тех, кто не любит, наверное,

Даже тех, на кого мы не смотрим возле подъезда.
Даже тех, кого с дрожью обходим мы в переходах.
Даже тех, кто устал и ответил нам слишком резко.
Даже тех, кого вовсе любить не пристало, вроде.

Даже тех, кто стремлением к этой любви раздражает,
Даже тех, кто подобной любви никогда не видел,
Даже тех, кто скучает, - увы, не по нам скучает,
Даже тех, кто обидел, до боли, увы, обидел.

Даже тех, кто забыл. Даже тех, кто запомнить старался.
Даже тех, кто пытался, но на полупути сломался.
Даже тех, кто кричал, что в любви не нуждается вовсе.
А особенно тех, кому наша любовь как воздух.

Не пройти мимо тех, кто отчаянно вжался в угол,
Стать опорой моста. Стержнем стать. Стать холстом. Подать руку.

Это бредни и блеф. Так природой, увы, не отмерено.
Он мечтает о лучшем. И поливает дерево.

Не у его двери я сбрасывала туфли,
Шагнув на старый, полувыцветший палас.
Дрожали люстры, и созвездья тухли
В оконной раме. И пузырил квас
На кружевной салфетке серой кухни.

Палитра скомканной казалась и замшелой.
И маятник качался, как дурак, -
И вторил мыслям.

И дыханье тлело.
Всё в такт – тик-так,
Тик-так,
Тик-так,
Тик-так.

И плавились светила у предплечья,
Стараясь удивить, стал лёд огнём,
Когда шептала мгла о чём-то вечном,
Но не о нём,
Но не о нём,
Но не о…

Днём, увы, закончилось всё, и не начинаясь,
И блеклым брызгам фонаря палас был в тон.
Я каялась, смущалась и старалась –
Не для него.

Дин-дон,
Дин-дон,
Дин-дон.

Сколько в жизни ни случается
Общих драм,
Всё делить не получается
Пополам.

Разделилось всё на прочное
И битьё.
На чужое одиночество
И твоё.

Говорили, будем лучшими –
Не смогли.
Говорили, всё получится –
Подвели.

Оправдались, оправдали –
И не болит.
Раз залезли в это сами,
Построим быт.

Перемалывали, тёрли,
Под пресс – раз пять.
Только так и не решили,
Кому слеплять.

Всё молились о терпении
С долей скепсиса.
Полагали, отражение.
Нет, рефлексия.

Я постарела за две недели.
А город мчался, скрипя зубами.
Звенели пробки, трамваи рдели
Над перетянутыми мостами.

И горожане в защитных робах,
Раскрыв антенны своих зонтов,
Ловили письма земле от Бога
Косыми строчками проводов.

Светили фары, бросали искры.
Ночь обрывалась полоской света.
И я не то чтоб была слишком чистою,
Но грязь на белом была заметна.

Кулак сжимала, распятье мяла –
И, может, этим была грешна.
Дождь лил. И в кончиках его жала
Был яд острее слов и ножа.

Дрожали листья, скамейки мялись,
Сил не хватало на покаяние.
Я так запуталась. Так сломалась.
Кулак сжимая в своём кармане.

А оставалась такая малость.
Но вышли карты – и нечем крыть.

Ты был так близко, что мне казалось,
Мы даже можем поговорить.

По земле всё бураны снежные
Наметают сугробов груды.
Где-то в юрте живёт Белоснежка
И по-прежнему верит в чудо.

Нос курносый, в веснушках колени
И две чёрных блестящих косы.
Белоснежка пониже оленя
И немного повыше лисы.

У неё есть моря и просторы,
В треугольнике шкур – рассвет,
Горизонт и на западе – горы.
У неё есть весь мир. Мамы нет.

Сколько птиц навивает гнёзда
И зверей роет норы в лесу!
Никогда не бывает поздно
Для руки, что сотрёт слезу.

Сколько звёзд в глубине небосвода,
Далеко – не достать, как ни прыгай.
Неужели никто не подходит
Для простых её ласк и игр?

Вот олени становятся кругом
И рога нагибают к земле.
«Защити, сохрани от вьюги,
Обними меня, обогрей».

Сколько прячется в тундре морошки,
Сколько мчит гребешков вода.
Белоснежка клянётся хорошей
Оставаться всегда, всегда!

Говорят, за горами, в яранге,
Где ни троп, ни деревьев нет,
Ясноглазая есть шаманка,
Что прядёт голубой рассвет.

И в оленьей упряжке небо
Долгой ночью она объезжает
И бросает с небес самоцветы,
И в падении они сияют.

А весною домой приезжает,
Только стол для нее не накрыт,
И её там никто не встречает,
И очаг для неё не пылает,
И никто её не обнимает
И как ждал её не говорит.

Нужно это менять непременно!
Ведь у всех должен быть кто-нибудь.
Белоснежка накормит оленей
И с рассветом отправится в путь.

Ветры злятся, обратно хочется.
Но сильнее их вера в хорошее.
Одиночество плюс одиночество –
Это каждый раз что-то большее.
_______

И никто никогда не видел
Её больше в приморском селении.
Только ходит молва среди жителей,
Что с тех пор ночи стали светлее.

И когда заблудившийся путник
Был в буран готов сдаться к утру,
То каким-то немыслимым чудом
Он всегда выходил к костру.

Если в тот момент ты успеешь,
Небо выдаст свои секреты.
В облаках различить сумеешь
Тень упряжки – и два силуэта.

Ветры дуйте и звёзды горите!
Всё сбывается когда-нибудь.
Если вдруг ты их тоже видел,
Улыбнись – и продолжи путь.


© Copyright: Аня Gata Кравченко, 2016

Небо серой затянуто гладкой плёнкой
И под ней закипает, бурлит, как море.
Виноградные лозы хранят, как ребёнка,
Мой пустующий дом, заслоняя собою.

Старый дуб осыпает своё убранство.
Он – опора, и прочность, и постоянство.
Его профиль сморщен, и гол, и чист.
Я ищу глазами тот самый лист.

Мой главнейший козырь зажат в кармане.
Веет жжёной листвой и дождём с востока.
Я сестра, и дочь, и жена, и мама.
Я не смею мнить себя одинокой.

Я не прячу рук и глаза не прячу.
Сад отходит ко сну, обнажаясь томно.
Я бунтующий луч, я сегаловский мальчик,
Я хочу ощущать, удивляться и помнить.

Сколько в пальцах деревьев запутанных судеб,
Сколько странных историй рассказано небу.
И, возможно, уже никогда так не будет,
Как сегодня, вот здесь, под коричневым пледом.

Как сегодня в моей обесточенной жизни,
Когда чаши весов дребезжат еле-еле,
Когда солнце часами на западе виснет
И читается Андерсен на качелях.

Всё забудется, переболит. И на рану найдётся бинт. И хороший придет Айболит – всё простит тебе – и исцелит. Может, будешь потом вспоминать: сосны, окна, трюмо и кровать. А быть может, забудешь, как знать, что вела себя, словно…
Гладь очертело чернящей воды. Окунаешь – не видно стоп. Ты, наверное, мизантроп, раз под пальцами видишь льды. Раз под нотами видишь холст, раз под деревом видишь пень.

После рук его будет день,
когда станет тебе не до сна.
После глаз его будет лень
выкарабкиваться из дерьма.

Губы – ягоды, пальцы – вешенки. из себя выжимаешь грешное, вытесняешь и гонишь, как лешего – он скребется в груди… ветра б свежего, чистой совести, стёжки ровной бы. Ото всех бы закрылась холодом – отлила сквозь кольцо да оловом –

Если б, кроме него, – запомнила б.

Это слабое, это вешнее. Становись для него нетленной. Самой чистою, самой нежною. На три дюйма выше колена.
Погружаешься в пьяную радугу и обрывки случайных слов.

Не виню тебя. Помню,
Как это –
На три сотни случайных стихов.

Где-то там бьют хвостами киты в горизонт.
Город спрятан в каштанах, абрикосах, сиреневой мгле.
Где-то там всё случится, обязательно заживёт
То, что даже случайно, лёгким шрамом, осталось во мне.

Всё залечится солями, выплеснется на пляж,
Всё погаснет закатом солнца крупного, словно мир.
Всё останется в прошлом. И рассудок мой, будто паж,
Жизнь подаст виновато, словно где-то недочинил.

Я сотру в себе сосны. Я сотру в себе каменный смог.
Я сотру в себе город, раскалённый июльской пылью.
И ту слабую сетку до уключин знакомых дорог,
Что вели меня к тем, кто меня никогда не любили.

Я сотру в себе воздух, асфальт и кольцо бордюра.
И фонтана печать, в трёх шагах от фонтана – урну,
Блеклый свет фонаря, алкоголика у киоска,
Звон об землю рубля, громкий мат – и после

Я сотру в себе всё, что когда-то недосказала.
Всех родных, всех любимых,
Шелест куртки и грохот вокзала.
Твёрдый взгляд, быстрый пульс, наизусть все стихи,
Губы, плечи.

Ради дня, где прибой
Смоет всё. И мне станет легче.

В этой весне не предвидится пропастей,
Колкостей, громкостей и потерь.
Шероховатость блокнотных ёмкостей,
Ручкой издавленных.
Что теперь?

В этой весне и тепла не предвидится.
Ни аномальной жары, ни торнадо.
Только – внезапно –
С друзьями прощание.
Слишком сухое.
Наверно, так надо.

Мы напрощались, наверное,
в рухлядь,
мы навстречались, наверное,
поровну.
Я запрещаю себе думать:
полно,
Что в этом будет,
лишь грязь,
только ругань.
На прикроватном держу обойму.

Я запрещаю себе быть спонтанной.
Я запрещаю себе вспоминать.
Только смотрю на окно в прорезь спальни.
В рамах зеркалятся стол и кровать.

В этой весне не предвидится пропастей.
Я их сумела вполне обойти.
Не вспоминать. Это шрамы. Всё малость. И…
С чем ни встречаемся на пути….
……………………………………………………….
В этой весне не предвидится горестей.
Вы не читаете. Я не виню.
Просто, на всякий, я наши повести
Выжму. Запомню. И сохраню.

Не приезжай, словно к маме,
Словно к ламе или к врачу.
Не приезжай. Это странно,
Но я больше тебя не хочу.

Сбросить – и не расстроиться.
Выдохнуть – оправдаться.
Что-то же там построилось
Слабым нажатием пальца.

Правда не стоит вопросов.
Больше мне не пиши.
Парки бросаются соснами
В верхние этажи.

Небо настолько глубокое –
Тонешь, не хватит слов.
Мир разлетается окнами
В серое море дворов.

Сморишь – и тянет отчаяться.
Сжаться. И задрожать.
Пальцы стола касаются -
Целое море ежат.

Целое море всех шрифтов прощания
В каждой пульсации света.

Эта секунда нехватки дыхания
Будет моим секретом.

Прошу тебя, ты только не грусти.
Я буду ждать тебя у дома ровно в два.
Я занавешу окна все и зеркала
И хлам всех прошлых дней сожгу дотла.
И стану ровной урной на пути,

Что, как барьер, стоит меж твоим прошлым
И тем, что будет дальше, что найдёшь ты
В моих глазах и облаке волос,
Размытых тёмной лужей на подушке.
Я тайны мироздания на ушко
Буду шептать тебе, хороший мой, ты тоже

Будь моим новым миром, миром без войны,
Без слёз и горя – где весна и солнце.
Да нам другого ведь, увы, не остаётся.
Мы созданы для счастья. Нам придётся
Его из сотни вариантов выбирать.

И не хочу я, право, больше знать,
Что будет завтра: там смятенье и молва.

Лелею предвкушение обнять –
И буду ждать тебя у дома ровно в два.

Эта весна истрепала нас всех сполна.
Серые блики ложатся на спины прохожим.
Я понимаю, что крайне тебе нужна.
Ты понимаешь, что жить без меня не можешь.

Можем дурацки ломаться и строить проблемы,
Можем раздуть пожар из случайной искры.
Мы половинки, которые постепенно
Стали друг другу в чем-то синонимом жизни.

Будет дурацкий дождь, будет солнце ёрзать
В мягкой постели туч над заборной гладью,
Будет шутить и, лениво поморщась, солнце
Будет дразнить котов и усы им гладить.

А мы друг другу выскажем всё сполна.
Можем забрать ключи и вернуть ключи.
Только я буду знать, что я не одна.
Только ты будешь слушать, пока молчим.

Хлопнула дверью. Ушла. Пять минут. Вернулась.
Ты будешь дуться дольше – до первой ласки.
Может, весь смысл в этом, когда, целуясь,
Ставишь реальность выше банальной сказки?

Просто весна. И апрельская бьет гроза
В окна домов и смывает остатки пыли.
Я понимаю, что без тебя нельзя.
Ты понимаешь, что лучший из тех, кто были.

Так и сидим. Понимание бьётся в нас,
В что-то единое ловко слепив наши части.

Может быть, здесь, может, именно здесь, сейчас
Целое счастье. Громадное целое счастье.


© Copyright: Аня Gata Кравченко

Больше солнца, весны и веры.
Больше жизни в глазах и красок.
Ты предложишь мне томик сказок
За скрипучей и маленькой дверью.

Нежность бьётся в руках синицей –
Дай ладонь, поделюсь кусочком.
Обещаю тебе не сниться
Ни в обеденный, ни в полуночный.

А потом получилось время.
Перевру – не поверишь в жизни.
Ты сказал: «Может быть, до тризны»,
Я в кульке подбодрила бремя,

Потрепала, по холке погладила,
Бремя выгнулось так доверчиво.
Я шепнула ему: «До встречи», -
И оно со мной, право, ладило.

Ты настолько во мне сильнее,
Ты настолько во мне всё глубже,
Что в груди место уже и уже,
Словно что-то растёт там и зреет.

Смяты губы, разглажены плечи.
Ночь на срыве – артерий пламя.
Я звоню в твою дверь и маме.
Потому что лишь это лечит.

Мне казалось, роднее, чем ныне,
Невозможно и не бывает.
Бог смеётся – и отпускает.
Нежность падает вниз и стынет.

Я себя в неё, как в обёртку.
И дышу на неё, чтоб остаться.

Если ты мои три четвёртых,
Не имею я права сдаться.

Где время то, когда хватало слов,
А в целом их не нужно было вовсе?..
Ночь, смог, «Гранатовый альбом» Сплинов, -
И терпкая, чуть пасмурная, осень?

Присыпанная хвоей и дождём,
Швыряющим к скамейкам свою мелочь.
Мне никогда так ласково не пелось
И никогда так не молчалось ни о чём.

Горящая листва под сапогом.
И звёзды, звёзды! – звёзды в каждой луже.
И кто-то был до рвенья лёгких нужен.
И кто-то был зонтом мне и плащом.

Молчали крыши, и балконы задержали
На хрупкой ржавчине незыблемость былого.
И было всё до дрожи в пальцах ново –
И пальцы, не касаясь, задрожали.

И хлёстко дождь нанизывал, бросал, -
И плёл браслет ненужный на предплечии.
И всё казалось «по-расплатистому» вечным
За каждой капли необдуманный удар

В его ладони. Распластался мир стеною.
И задавил сотню слонов и черепах.

Мой мальчик, это, видимо, мой страх, -
Что все умрут.
А нас осталось двое.
© Copyright: Аня Gata Кравченко

Я люблю тебя долго-долго.
Дни и годы, столетья, эпохи.

Мне казалось, такое давало
Сил скрести первобытным крохи
С кочерыжек обледенелых,
Убивать, приносить в свой дом.
Или вовсе не это, наверное.
Или вовсе я не о том.

Мне казалось, в Средневековье
Умирали за это рыцари.
И за это носили оковы,
И об этом тайком Данте мыслил.
И там брызгали тоннами крови –
И красиво платки взлетали.
Только, видимо, что-то не вспомнили,
Ну, а что-то тайком замяли.

Мне казалось, что в этом да Винчи
Начертил свой прославленный код.
И добавил свою Беатриче,
Чуть загадки долив ей в рот.
Что почти что на треть античности
С бородатым младенцем Джотто.
Но ты сразу отмял эти личности,
На диване, после работы.

Я сказала себе – ты загадочен.
В роде Рочестера и Дарси.
Феминизм мой завял в двадцатых.
Ну, и незачем дальше стараться.

Я тебя провожала на всех фронтах,
Я на всех тебя флангах встречала.
Я тебя создала.
Из основы меча,
Что росла во мне изначально.
Только не было войн, и побед тоже нет.
В двадцать первом другие битвы.
Мы растим в себе свет между строчек газет.
И он слишком, похоже, хлипкий.

А потом отдавалась, как та, что впредь
Осознала, что можно всё.
И бросала все чувства, как рыбу,
- в сеть,
Где случайный – и друг, и ничто.

А однажды и сплюнула, и замолкла,
Вдруг на белом увидев кровь.
«Я люблю тебя долго-долго».
Боже, разве все это любовь?...

И любой не предвзятый психолог осознает и даст ответ.
Твой затылок. Твой локоть спросонок.
И ответа, выходит, нет.
Я так долго его искала, что однажды нашла –
И забыла.
И дай Бог, чтобы не вспоминала.
Чтобы жить, человеку мало
Одного на земле светила.

Но есть то, что в любые поддержит века.
И, увы, никогда не остынет.
Непонятное то, когда вроде, - рука, -
И ты знаешь, что грань так четка и хрупка –
До него - миллиметры.

И мили.

Здесь иногда встают стеною эти льдины.
И свет не пробивает их. Темно.
Зима неслышно проплывает мимо
И белым парусом скребёт моё окно.

И я хочу, чтоб снег занёс мой дом
По самый край холодной острой крыши.
И я надеюсь, что останусь в нём,
Не слыша никого, никем не слышима.

Густая серебристая метель –
Прекрасный фон для вскормленной усталости.
Наверно, лучше дать ей вырваться теперь.
Ты хлопнешь дверью. Я за ней останусь.

Я заварю покрепче чай, сотру следы
И сумку соберу, как будто в трансе, –
Не осознавши большей теплоты,
Чем шелест пуговиц под кончиками пальцев.

И буду ждать звонков и незвонков –
Как доказательство любви или забвенья.
Не ожидая слов, не помня слов,
Не принимая ни таблетки утешенья,

Я стану тешиться смирением своим,
Кичиться стану своей болью напоказ.
Я наложу толстенным слоем яркий грим
Паяца, жизнь перевирающего в фарс.

Не понимая в глупости своей,
Что каждый раз весна сменяет зиму.
И что не нужно отпускать любимых,
И что бороться нужно за любимых.
И каждый раз весна зимы сильней.


© Copyright: Аня Gata Кравченко

Зима подошла степенно. И тихо, пока ты спишь.
Из неба растут антенны. На метр повыше крыш.
И пахнет прохладным кофе. Корицею и коньяком.
Несбывшееся ты бросил. Оставив его на потом.

Зима подошла степенно. Не ждал-не гадал, но узоры.
И чертишь по ним смиренно «хочу-не хочу» – и споры,
И склоки, и преткновения. Фу, гадко. Все собрано в кучу.
Зима подошла осознанно.
Так лучше. Так, право, лучше.

Зима подошла, подышала на окна, на подоконники.
Нашла между рамами жало осы, перешедшей в покойники.
И что-то творить пыталась, чертила, играла, грезила.
Смогла-не смогла. Устала.
Почти что венок. Повесила.
Прошлась сверху пальцами, выдала –
Рождественское настроение.
И чудо подохло на выдохе,
Исчерпанное смирением.

И там, в предвкушении сказки, рожденной из недр памяти,
Воскреснут случайные образы, на струны души подавят, -
И будешь пытаться ты сам воскресить увядший цветок на ленточке,
Чтоб кто-то побыл несмышленым на миг,
Чтоб взял кто-то – и за тебя воздвиг.
Раздвинув мосты, сдвинув стрелочки.

Ловить на ладонях снежинок вязь, искать в безысходном желанное.
И каждый свой миг превращать в подстрасть незыблемому,
Постоянному.
И, вечность спустя, пропустить момент, когда кто-то где-то вспомнит,
Что он лишь снежинка, ломавшая свет, что мир возомнил законным.

Зима подошла смиренно. Спокойно. По краю крыш.
Поверь, чудеса бывают.
Но ты их,
Увы,
Не творишь.

Самое снежное утро. Тень серебра на ветвях –
Что в тебе память, как будто, -
Страх?

Самая прелая осень. Дрожь кирпичей под мостом.
Что будет в горле, коль спросит, -
Ком?

Самая мудрая проседь. Самая вечная мгла.
Самая светлая осень –
Нити сожжет до тла.

Парки метались, боролись. Прыгали выше голов.
Что оставалось, кололось?
Любовь?

Высветлело, отсеребрило. Речка покрылась льдом.
Что там, о чем ты молила?
Что не сбылось – потом.

Выбелило ладони. Крыши повыше громаздились.
Что не свершилось – напомнит,
Что показалось – подразнится.

Нежность – холодная, синяя.
Нежность с клешнями краба.
Будь же живой, воскреси ее,
переверни хотя бы.

Ибо лед топит близкое,
Ибо огонь режет лед.
Ибо ты мой единственный.
Ибо все сны –
Не в счет.


© Copyright: Аня Gata Кравченко

Слабый снег припорошил дороги –
и у каждой, у пушистой, новый вкус.
Неуверенно судьбе навстречу ноги
Доставляют всего тела груз.
И заборы не отступят – не боятся.
Или лужа разлилась – почти река.
Можно падать, можно подниматься:
Мама держит – и рука ее крепка.

Первый класс – обложки, книжки. Знать бы,
Что шары доверят, был бы «заюшкой» ...
читать целиком »

Он ей пишет по осени: это такая жуть,
Невозможно ни выдохнуть, ни вдохнуть.
Она смотрит и снова не знает, куда бежать,
Потому что вокруг что ни порт, то его кровать.

Она снова прощается с кораблями,
Отправляя посылки – платки и спицы.
Если так уж дано было приключиться,
Довяжи, попрощайся, – и берег с нами.

И выходит потом на пустые отмели –
и находит бутылки с записками: «Вот те на,
У меня багровеют кораллы сотнями,
Приезжай, если вздумаешь, в ноябре».

И она улыбается, - это пошлина
За тот груз, что доселе никак не сброшенный,
Что, дождями омытый, пургой запорошенный,
Нити путает в рюкзаке.

Ей друзья говорят его: «Ты бы забыла.
Он пошел на корм крабам, и волны размыли
То, что было остатками. После прибило,
Опознали, - кольцо. Отпели».

Отвечает: «Я все это помню, знаю», -
Но стоишь вдруг на пирсе, у самого края,
И у ног расстилается четкая стая
Его пальцев и сухожилий.
И он пишет у ног ее: «Это такая жуть.
Невозможно ни выдохнуть, ни вдохнуть.
Приходи. Этот холод изъел меня до кости».

Она шепчет: «Ну нет».
И приходит.
И вновь грустит.


© Copyright: Аня Gata Кравченко

А еще я стала говорить со стеною, этажеркой и панно -
Провести рукою по стеклу - и запомнить отпечаток навсегда.
А еще я стала вспоминать всё забытое, что отжило давно.
Так - закутаться в сомненья до утра, сделать вдох и задержать -
- молчать.

А еще я стала замечать в комнатах не выключенный свет.
Вот всего-то слабый пальцев хруст - и весь город погружается во тьму.
А еще я перестала отвечать тем, с кем смысла спорить больше нет.
Улыбаюсь, отпускаю их - вместе с ними отхожу ко дну.

А еще я начинаю уходить, перестала удивляться, стала врать,
Меньше, чем до этого, но вдруг по-другому, как-то виновато.
А еще мне часто снятся сны. Я боюсь и не желаю засыпать.
Потому что там я что-то вне. Я слабее, но живее многократно.

А еще я стала уставать - ото всех, без повода, без сил,
Эмбрионом вжаться до кости в рыхлую беспомощность кровати -
Не искать. Мне это раньше было кстати.
Не искать. И опознать-то вряд ли,
Если кто-то б вдруг меня посмел найти.

А еще я начинаю слышать: "Стало не о чем с тобой поговорить".
Улыбаюсь, морщусь, вспоминаю - но искомое утеряно давно.
В каждой половице - новый хруст.
В каждой осени призыв: забыть и жить.
Прячься, кобра, на тебя растет мангуст.
И стена, и этажерка, и панно.


© Copyright: Аня Gata Кравченко

На улице было светло и холодно,
Светло и холодно в эти дни.
И пахли твои губы дождём и голодом,
И пахли твои руки смолой и оловом:
Меня из глины прошлого лепили они.

И всё было банально до настоящего.
Так томно падал лист, в каждом звуке - ты.
Всё от того, что миг был внезапно значим,
Всё от того, что многое было потрачено -
И мы были до нитки друг другу пусты.

И свет ложился нитями на предплечие.
И оставлял на нем суеверный штамп.
И бились мои губы по пульсу кречетом,
И ты предупреждал: "Не волнуйся, нече".. Там
Мой мир остался посланным всем чертям.

И черти растаскали его по комнатам
Соседним - мы были так безмолвны
В тот самый миг, когда нам сказать было нечего,
Когда ложился свет на родные плечи -

И лишь впитав твой вкус, я могла быть полной.

© Copyright: Аня Gata Кравченко

Всё идёт по плану, мой милый Джек.
И я точно знаю, что дальше будет.
Ты не тот, наверное, человек,
Чтобы разучить меня верить людям.

Вишня наливается с каждым днем.
Осень наступает на пятки гарью.
Мы на то, наверное, и живем,
Чтоб вдруг парой стать для какой-то твари.

Лист кленовый светел - в прожилках бел.
Я вдыхаю жизнь из осенней хвори.
Как же ты так смог, как же ты сумел
В свое время фарс называть любовью...

А сейчас пропахло все сентябрем -
Он в каждой скамейке и в каждой луже.
Как коньяк с подругой - и о больном.
В каждой строчке фальшь - нужен, нужен, нужен....

В каждой строчке - фальшь. Не могу писать.
Отвлекают. Господи, это земное...
Только помни, нам с тобой - эта кровать -
И нельзя задеть за, увы, больное, -
Ибо нет больного. Все отболело.
Если есть река, значит, будет мост.
Ибо все больное в пустой обойме -
Выпалил так искренне. Произнес.

Чист кленовый лист и светла дорога.
На ладони линии - целый век.
Знаешь, Джек, я все еще верю в Бога.
Вот такой я низменный человек.

У тропы ложится корявой поступью
Ржавый мох, касаясь моей ступни.
Я тебя не помню, мой Джек, но после -
Извини - и просто прими стихи.


© Copyright: Аня Gata Кравченко

Ночь ложится холодом на паркет.
Ночь бумагой морщится и сгорает.
Ты мне говорил – всё плохое – снег.
Значит, он когда-нибудь да растает.

Кто я – оптимист или пессимист,
Коль стакан мой пылью покрыт на треть?
Ты сказал мне – наша судьба – лишь блиц,
Если изловчиться и всё успеть.

Я построю стену – да только – толку?
Над стеной одно будет небо плыть.
Ты сказал мне, люди пусты на столько,
Сколько хватит мудрости в них вложить.

Мир, такой огромный, скупыми крохами
С ложки моей капал тогда на чай.
Ты сказал мне: если подумаешь плохо,
Ставь себя на место – и узнавай.

За окном дождинка неравный бой
Проиграла ёлочной чёрной клавише.
Если друг – то примет тебя любой.
Избегай всех тех, от кого скрываешь.
…………………………………………………….
Ты забыл сказать – в повтореньях – век,
Что не стоит ждать – в каждом миге – счастье.
Что за снегом выпадет новый снег,
И что в чем-то будет и он прекрасен.

Отношение к жизни – пустынный бурьян.
Он подвержен ветру и изменяем.
Счастье в том, что есть у тебя стакан.
И что он, наверное, наполняем.

Рассужденья об обществе – глупый повод,
Чтоб зачем-то себя показать иным.
Я считаю, сам ты на столько полон,
Сколько можешь отдать из себя другим.

Узнавать – согласна. Имело место.
Ну а если нет? Как тогда? Отсеять?.
Что лепились с тобой мы из сдобного теста
Не изменит востребованность пельменей.
Я могу заменить их, могу стараться,
Представлять, что на их бы я месте, допустим…
Но смогу только сдобой у фарша остаться,
А они будут так же, по-своему, вкусные.

Ты напомнить забыл, что случайное имя
Кипятком может жечь, как и слово крамольное.
Может, люди на то и бывают родными,
Что ты сделаешь всё, чтоб им не было больно?...
Что не в том понимание заключается,
Чтобы знать, что всплеснешь – а от брызг не попятятся?
А чтоб честно сказали – иди ты в задницу, -
И ты сразу поймешь – или хоть постараешься?

Вот такая нелепая философия.
Говорим об одном, утверждаем разное.
И у каждого всё ни фига не плохо.
И у каждого всё до фига прекрасно.
© Copyright: Аня Gata Кравченко

Мне говорят: «Слишком многих слушаешь
И слишком многим веришь».
Я прикрываю глаза и уши,
Приоткрывая двери.

Вот и украдкой суют под рёбра:
«Где же твоя циничность?»
Я прикрываюсь рукой. Я добрая.
Лечимся, как обычно.

Мне говорят: «Поменяй идеалы».
Я говорю: «Пора бы».
И пустяки превращаются в шрамы,
Лёгкие - в смог и жабры.

Я говорю: «Во мне есть та прыть, -
Не помогла никому».
Мне отвечают: «Тебе с этим жить».
Я говорю: «Умру».

Мне говорят: «Нифига не русалка,
Та по ножам ходила».
Я отвечаю: «Наверное, жалко,
Но не хватает силы».

Мне помогают, потыкав в бока мне,
Шепчут на ухо: "То самое".
Я соглашаюсь. И жду, ведь пока я
Что-то недосказала.

Детская сказка баяном играет.
Чистое сделалось мутью.
Я хочу вспомнить потом. И, кто знает,
Кто кого после осудит.
_________________

Если потом, пред вратами рая,
Спросят меня, что я сделала,
Я им отвечу: «Да них***», - и
Буду права. Наверное.

© Copyright: Аня Gata Кравченко

Бывает, ищешь человека в пустоте.
По памяти, по мыслям, по сомнениям.
Казалось, вот он – волосы все те,
И сжатые ладони на коленях.

Казалось бы, прошло всего лет пять.
Казалось бы, легко всплывут те дети.
Но больше нечего тебе ему сказать.
И больше нечего ему тебе ответить.

Ты морщишься, бульдозеришь подсуть –
Ну вот же, было, дай мне право отыскать.
Находишь, чистишь, понимаешь – муть.
Не то опять.

Он был так близок, что, казалось, часть ноги.
Что оторвут – останешься калекой.
Но пролетела жалкая часть века –
И ты себя не видишь в человеке,
Что прятал свой обрубок в сапоги.

Вам что-то вспомнить бы – сейчас это не годно.
Вам бы сойтись на чем-то – но никак.
Вы столько лет несли себя в сегодня,
А вышло, превзошли себя на шаг.

И вы сидите, разделенные стеною.
Как перед камерой, как будто в шоу Трумана.
И с каждой стороны осталось двое –
Один реальный и один придуманный.

Всё тот же нос и интонации всё те,
Всё те же скулы, губы, руки, веки…
Не человек остался в пустоте,
А пустота укоренилась в человеке.


© Copyright: Аня Gata Кравченко

Я вынашиваю апрель.
У меня под рубашкой – стук.
Сквозняки из грудных щелей
Прикрываю стеною рук.

Через чёрную землю снов
Пробивается первый ячмень.
И под дулом семи ветров
Я вынашиваю апрель.

Я вынашиваю апрель.
Иногда он скребёт нутро,
Пластилином своих идей,
Водопадом своих людей,
Мойр голодных игрой петель
Забивает моё решето.
Я выдавливаю слова –
И они превращаются в звук.
И апрель, как сорняк-трава,
Прорастает в изгибах рук.
Он прорвётся потоком гор.
Не намеренно. Не теперь.
Странно. Холодно. До сих пор
Я ношу в себе свой апрель.

Рёбра мне разобьёт капель,
Постепенно, на раз-два-три.
Ото всех мной хранимый апрель
Разорвёт меня изнутри.

А еще я тебя люблю.
Прижимаюсь к плечу, отдуваю прядь.
Опустить паруса кораблю –
Да и незачем воевать.

Под ресницами – тишь да гладь,
Черти стелют дорогу снам.
Непокорно ложится прядь,
Не подвластна моим стихам.

Я сжимаю твою ладонь –
Ненарочитый временный плен.
И футболки твоей тепло
Обволакивает до колен.

Мой. Колючий. Родной. Долгожданный.
Моя светлая половина.
Солнце бьёт равнодушно в рамы,
Отворачиваясь невинно.

Наша пара минут накала,
Перенеженная до края.
Помнишь, мама моя сказала:
«Да зачем тебе дура такая?»

А сейчас мы стоим на пороге –
И глядишь с ноткою беспокойства
На пятно на твоей футболке,
На десятой твоей футболке.
Я их все доношу, не бойся.

Эх, преграды… Дела, свет дня, -
И «шлёп-шлёп» за спиной несмелое.
И наш сын вырывает меня,
Превращая нас в одно целое.

Всё, беги. Началось опять.
Да быстрей, он ревёт, беги.

А, ещё, я забыла сказать,
Мы тебя, как всегда, будем ждать.
Очень любящие. Твои.

И мне всё кажется, что кто-то за спиной
Тихонько плачет и зовёт меня проститься.
А город двери закрывает за собой
И забирает имена и лица.

А мне всё кажется, что стоит сделать шаг -
И прошлое вернётся. Вот перрон,
Вот лист, вот куст, дрожит трёхцветный флаг –
И пуст вагон.

Ну почему всегда так получается,
Что годы юности нам кажутся веками?
И мы к ним неизменно возвращаемся,
Чуть обретя основу под ногами,

Как пленники, прошедшие пустыню,
Солдаты, дедовщину повидавшие,
Мультяшный, у печи, с борщом, Добрыня,
Простые парни, олигархами вдруг ставшие,
И все в завязке – алкаши и проститутки,
И наркоманы, воры, игроки,
Комедианты, бросившие шутки,
Осевшие на суше моряки –
Нет-нет, кольнёт. Не то чтоб специально,
Не то чтобы хотели возвращаться…

О чём я. Город.
Лёд перрона под ногами.
Сейчас казалось бы смешным.
Но нет. Не в 20.
……………………………………………………..
И кажется, что я смогу быть глупой, -
И так же дико чувствовать и злиться.
Но Бог с усмешкой убирает лупу –
И исчезают имена и лица.