Втянулась в тебя, как в дурную привычку,
До тихого бреда, надрывного плача,
Вслепую почти...Экономлю на спичках?
Любовь изначально, ты знаешь, незряча.
Любовь изначально, ты знаешь, ранима,
Зачем же на раны соришь многоточьем
Изысканно-щедро? Как в мех нафталином
Чтоб дольше хранился. Боишься непрочно?
Пустое, поверь. Опасенья напрасны.
Ты в сердце корнями - от этого душно.
Давайте, лечите меня! Я согласна!
Вливайте по капле настой равнодушья!
Быть может тогда посмотрю я иначе
На вид из окна, что до пресности скучен,
Вдруг солнце замечу и снова заплачу,
Но только от радости... Правда, так лучше?
И, грея в ладошках пугливую нежность,
Привыкну шутя к твоему опозданью...
И чья-то любовь возвратит меня - прежней,
А та, что к тебе, потеряет названье.
Втянулась в тебя... Согласись, беспричинно?
До боли в висках... И сама-то не рада...
А все же, ты знаешь, любовь излечима.
Почти. Как хандра по утрам. Шоколадом

С ним ужасно легко хохочется, говорится, пьется, дразнится; в нем мужчина необретен еще; она смотрит ему в ресницы– почти тигрица, обнимающая детеныша.

Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые; замолкает всегда внезапно, всегда лирически; его хочется так, что даже слегка подташнивает; в пальцах колкое электричество.

Он немножко нездешний; взор у него сапфировый, как у Уайльда в той сказке; высокопарна речь его; его тянет снимать на пленку, фотографировать– ну, бессмертить, увековечивать.

Он ничейный и всехний – эти зубами лязгают, те на шее висят, не сдерживая рыдания. Она жжет в себе эту детскую, эту блядскую жажду полного обладания, и ревнует – безосновательно , но отчаянно. Даже больше, осознавая свое бесправие. Они вместе идут; окраина; одичание; тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.
Ей бы только идти с ним, слушать, как он грассирует, наблюдать за ним, "вот я спрячусь – ты не найдешь меня"; она милая почти красивая. Только безнадежная.

Она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая; солнце мажет сгущенкой бликов два их овала. Она всхлипывает – прости, что-то перенервничала. Перестиховала.

Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь, как смеешься, как прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя все что ни любовь – то выкидыш, я уж думала– все, не выношу, не судьба. Зачинаю – а через месяц проснусь и вою – изнутри хлещет будто черный горячий йод да смола. А вот тут, гляди, - родилось живое. Щурится. Улыбается. Узнает.

Он кивает; ему и грустно, и изнуряюще; трется носом в ее плечо, обнимает, ластится. Он не любит ее, наверное, с января еще – но томим виноватой нежностью старшеклассника.

Она скоро уедет; оба сошлись на данности тупика; «я тебе случайная и чужая». Он проводит ее, поможет ей чемодан нести; она стиснет его в объятиях, уезжая.

И какая-то проводница или уборщица, посмотрев, как она застыла женою Лота – остановится, тихо хмыкнет, устало сморщится – и до вечера будет маяться отчего-то.