необходим
Когда я тебя выжигала полусладким, ромом и водкой,
Мир ставал не таким уж гадким и куда ровнее походки.
Но на утро в бреду похмелья я истошно стонала : «воды»,
И все рушилось снова, когда мне протягивал кружку не ты.
Когда я тебя выжигала ЛСД у кого-то в прихожей,
Было жутко страшно, знаешь, прям мурашки волной по коже.
Все вокруг становилось вдруг черным, стены рухнули эхом громким,
Я котенком бездомным дрожала, я искала тебя в потемках.
Когда я тебя выжигала бесконечными трассами фена,
Мне тебя становилось так мало, что, удвоив запас непременно,
Я бежала не зная куда, да мне было почти охуенно,
Только мысли вегда быстрей... Я сдалась им, как военопленный.
Когда я тебя выжигала, задыхаясь запретным дымом,
Ненадолго ставало легко, я смеялась, меня накрыло.
Но когда в самый яркий приход я вдруг слышала твое имя,
Мне хотелось тот час умереть, будь своей это или насильной.
Ты был прав, когда говорил, что друг друга мы выжечь не сможем,
Ты пожизненно необходим внутримышечно/венно/кожно.
Мир ставал не таким уж гадким и куда ровнее походки.
Но на утро в бреду похмелья я истошно стонала : «воды»,
И все рушилось снова, когда мне протягивал кружку не ты.
Когда я тебя выжигала ЛСД у кого-то в прихожей,
Было жутко страшно, знаешь, прям мурашки волной по коже.
Все вокруг становилось вдруг черным, стены рухнули эхом громким,
Я котенком бездомным дрожала, я искала тебя в потемках.
Когда я тебя выжигала бесконечными трассами фена,
Мне тебя становилось так мало, что, удвоив запас непременно,
Я бежала не зная куда, да мне было почти охуенно,
Только мысли вегда быстрей... Я сдалась им, как военопленный.
Когда я тебя выжигала, задыхаясь запретным дымом,
Ненадолго ставало легко, я смеялась, меня накрыло.
Но когда в самый яркий приход я вдруг слышала твое имя,
Мне хотелось тот час умереть, будь своей это или насильной.
Ты был прав, когда говорил, что друг друга мы выжечь не сможем,
Ты пожизненно необходим внутримышечно/венно/кожно.
она точно знает
Он так спит, что весь мир замирает, чтоб посмотреть,
И она рядом с ним неживая почти на треть
До утра не смыкает уставших зеленых глаз,
Бережет его, неотесанный свой алмаз.
Он так спит, что ей хочется взять погасить луну,
Она делает тише мертвую тишину.
И хотя он как камень тянет ее ко дну,
Она просит его не оставить ее одну.
Он все спит... А она продолжает дотла гореть,
Чтобы им от его же холода не мертветь.
И пускай каждый нерв в его теле давно убит,
Она точно знает, где у него болит.
И она рядом с ним неживая почти на треть
До утра не смыкает уставших зеленых глаз,
Бережет его, неотесанный свой алмаз.
Он так спит, что ей хочется взять погасить луну,
Она делает тише мертвую тишину.
И хотя он как камень тянет ее ко дну,
Она просит его не оставить ее одну.
Он все спит... А она продолжает дотла гореть,
Чтобы им от его же холода не мертветь.
И пускай каждый нерв в его теле давно убит,
Она точно знает, где у него болит.
мой падший лэнд
Приезжай ко мне, мой хороший, в мой падший лэнд,
молчаливей, чем сто «Сайлент Хиллов» и «Мертвых душ».
Я повешу лучшую с фоток твоих на стэнд,
Констатируя, «вот он прибыл в мой Мулен Руж!».
Для тебя здесь, мой сладкий, будет чистейший джин
Или виски... И, как ты любишь, сильнейший гаш.
Я сама угощу тебя, пылкий мой, лучшим из вин,
И разденусь без слов на вопрос «Может, все же дашь?».
Приезжай ко мне, мой далекий, здесь так темно,
Все закрыто давно, опечатано. Знаешь ли,
Ты единственный тут посетитель. Ты - тот, кого
Здесь так ждут, чтоб зажечься, вечерние фонари.
молчаливей, чем сто «Сайлент Хиллов» и «Мертвых душ».
Я повешу лучшую с фоток твоих на стэнд,
Констатируя, «вот он прибыл в мой Мулен Руж!».
Для тебя здесь, мой сладкий, будет чистейший джин
Или виски... И, как ты любишь, сильнейший гаш.
Я сама угощу тебя, пылкий мой, лучшим из вин,
И разденусь без слов на вопрос «Может, все же дашь?».
Приезжай ко мне, мой далекий, здесь так темно,
Все закрыто давно, опечатано. Знаешь ли,
Ты единственный тут посетитель. Ты - тот, кого
Здесь так ждут, чтоб зажечься, вечерние фонари.
Вот так
Я не умею больше тебя любить, Я отвыкаю выть, прекращаю пить.
Как не старалась - мне тебя не изменить, хоть целой жизни не хватит тебя забыть.
Я отвыкаю звонить и просить придти, я забываю слово «не уходи».
Слишком уж я хороша для тебя, прости... Я напиваюсь, только чтоб не доползти ни до тебя, ни до твоей дверИ.
Сломана психика, сломано сердце – бери, только не ври мне о тухлой, гнилой любви.
Ну тебя к черту, больше не приходи.
Как не старалась - мне тебя не изменить, хоть целой жизни не хватит тебя забыть.
Я отвыкаю звонить и просить придти, я забываю слово «не уходи».
Слишком уж я хороша для тебя, прости... Я напиваюсь, только чтоб не доползти ни до тебя, ни до твоей дверИ.
Сломана психика, сломано сердце – бери, только не ври мне о тухлой, гнилой любви.
Ну тебя к черту, больше не приходи.
Забери меня, мама, отсюда
Здравствуй, мама, позволь мне прилечь на твои колени,
Хоть ни разу еще не просила себя пожалеть.
Ты прости, что дрожу, я боюсь даже собственной тени
И не знаю, что делать и как разучиться терпеть.
Мам, я знаю боль синяков, по которым бьют дважды,
По которым ногой со всей дури и без причин.
Я боюсь человека, который мне дорог и важен,
И не дай кому Бог узнать про жестокость мужчин.
Мам, мне больно лежать и ходить, на мне ссадин повсюду,
Не могу никому рассказать, да никто не поймет,
Мам, родная, прошу, забери меня, слышишь, отсюда,
Если б только ты знала, как сильно он меня бьет…
Хоть ни разу еще не просила себя пожалеть.
Ты прости, что дрожу, я боюсь даже собственной тени
И не знаю, что делать и как разучиться терпеть.
Мам, я знаю боль синяков, по которым бьют дважды,
По которым ногой со всей дури и без причин.
Я боюсь человека, который мне дорог и важен,
И не дай кому Бог узнать про жестокость мужчин.
Мам, мне больно лежать и ходить, на мне ссадин повсюду,
Не могу никому рассказать, да никто не поймет,
Мам, родная, прошу, забери меня, слышишь, отсюда,
Если б только ты знала, как сильно он меня бьет…
что-то между
Это что-то между огромной занозой в коже
и замерзшим простуженным воздухом в легких с утра,
когда ты в сотый раз норовишь напоить меня ложью,
а я все же держусь за край твоего рукава.
Это что-то между стрельбищем в Афганистане
и внезапным крушением тысячетонного корабля,
Когда врешь «у меня все прекрасно, спасибо, мама»
и сползаешь по стенке на пол, бессильно дрожа.
Это что-то между уснуть, никогда не проснувшись
и считать свои дни, не досчитывая до ста,
Когда ты начинаешь опять обнимать, вернувшись,
и клянешься, что больше не будешь врать никогда.
и замерзшим простуженным воздухом в легких с утра,
когда ты в сотый раз норовишь напоить меня ложью,
а я все же держусь за край твоего рукава.
Это что-то между стрельбищем в Афганистане
и внезапным крушением тысячетонного корабля,
Когда врешь «у меня все прекрасно, спасибо, мама»
и сползаешь по стенке на пол, бессильно дрожа.
Это что-то между уснуть, никогда не проснувшись
и считать свои дни, не досчитывая до ста,
Когда ты начинаешь опять обнимать, вернувшись,
и клянешься, что больше не будешь врать никогда.
мое счастье
И он снова внезапно молчит,
смотрит четко и пристально,
словно ищет акулий плавник, стоя на пристани
и я чувствую, как меня нежность давит неистово,
и как сердце из камня крошится, словно графит.
А когда он, проснувшись, целует мои запястья,
обжигая таким теплом, о котором нигде не прочесть,
я, что всю жизнь боялась мечтать о счастье,
начинаю вдруг понимать - оно все же есть.
смотрит четко и пристально,
словно ищет акулий плавник, стоя на пристани
и я чувствую, как меня нежность давит неистово,
и как сердце из камня крошится, словно графит.
А когда он, проснувшись, целует мои запястья,
обжигая таким теплом, о котором нигде не прочесть,
я, что всю жизнь боялась мечтать о счастье,
начинаю вдруг понимать - оно все же есть.
Все в порядке
Я люблю не тебя, не цветы, не трехсотое милое платьице.
Не мечтаю о чудном домике.
Моя мама звонит, как всегда, по пятницам
И пророчит мне, кто бы услышал, судьбу алкоголика
К моему тридцатнику.
Я так горько ей улыбаюсь, стараясь без палева
«Ну, чего ты опять начинаешь, и так не сладко»
И всегда ведь пытаюсь казаться шелковой тканью ей,
А выходит лишь серого цвета дешевая жатка.
После третьей крепленного я стаю больно шаткой...
Все в порядке.
Правда. Мне долго еще до тридцатки.
Не мечтаю о чудном домике.
Моя мама звонит, как всегда, по пятницам
И пророчит мне, кто бы услышал, судьбу алкоголика
К моему тридцатнику.
Я так горько ей улыбаюсь, стараясь без палева
«Ну, чего ты опять начинаешь, и так не сладко»
И всегда ведь пытаюсь казаться шелковой тканью ей,
А выходит лишь серого цвета дешевая жатка.
После третьей крепленного я стаю больно шаткой...
Все в порядке.
Правда. Мне долго еще до тридцатки.
ключицы
Я бы давно наплевала на родственников,
на друзей, на докторскую
и другие свои незаконченые труды.
Мне не в первой, знаешь, рвать незримые нити и даже морские узлы.
Я б изменилась из робко-правильно-доброй
в блядско-жесткую
и улетела бы к черту туда, где зимой не замерзают пруды.
А толку?
Я бы давно вырвалась с этих сетей,
перестала бы волком
смотреть из-под густо накрашеных черных ресниц,
полюбила бы птиц
и, может быть, даже детей...
Но увидев ямку между любимых ключиц
Я же вновь упаду и разденусь до самых костей.
на друзей, на докторскую
и другие свои незаконченые труды.
Мне не в первой, знаешь, рвать незримые нити и даже морские узлы.
Я б изменилась из робко-правильно-доброй
в блядско-жесткую
и улетела бы к черту туда, где зимой не замерзают пруды.
А толку?
Я бы давно вырвалась с этих сетей,
перестала бы волком
смотреть из-под густо накрашеных черных ресниц,
полюбила бы птиц
и, может быть, даже детей...
Но увидев ямку между любимых ключиц
Я же вновь упаду и разденусь до самых костей.
мазохизм
Знаешь, вот честно признаюсь, тайком
я даже хочу этой боли
и твердый внутриаортальный ком
от «извини, не сложилось».
Я даже готова купить себе соли
и честно всегда посыпать, чтобы вечно кровило.
Боже, хоть ты обьясни толком весь механизм,
скажи мне на милость,
зачем я хочу потерять того, кто стал моим миром
и как мне изгнать этот чертов душевно-больной мазохизм?
я даже хочу этой боли
и твердый внутриаортальный ком
от «извини, не сложилось».
Я даже готова купить себе соли
и честно всегда посыпать, чтобы вечно кровило.
Боже, хоть ты обьясни толком весь механизм,
скажи мне на милость,
зачем я хочу потерять того, кто стал моим миром
и как мне изгнать этот чертов душевно-больной мазохизм?
простыни
Я хочу написать о тебе миллиарды строк...
Об упавшей ресничке, о жилах на передплечье,
И о том, что ношу под сердцем следы твоих ног,
И о том, как боготворю все твои увечья...
Видит Бог, о тебе каждый выдох и каждый мой вдох,
Видит Бог, ничего нет роднее, чем твои плечи.
Я могла бы писать о твоих темно-карих всегда,
И о том, как ревнив, как натянуты провода,
И о том, как однажды бессовестно я смогла
променять весь отчаянный мир на одно твое «да».
Я пишу, как хочу провести с тобой двести три осени,
как хочу быть любимой тобой до белейшей проседи,
как уже заебалась выбрасывать рваные простыни
под твой смех « малыш, купим новые, не беда».
Я хочу написать...рифмы валятся, словно осыпи..
Но они для тебя, как и простыни – ерунда.
Об упавшей ресничке, о жилах на передплечье,
И о том, что ношу под сердцем следы твоих ног,
И о том, как боготворю все твои увечья...
Видит Бог, о тебе каждый выдох и каждый мой вдох,
Видит Бог, ничего нет роднее, чем твои плечи.
Я могла бы писать о твоих темно-карих всегда,
И о том, как ревнив, как натянуты провода,
И о том, как однажды бессовестно я смогла
променять весь отчаянный мир на одно твое «да».
Я пишу, как хочу провести с тобой двести три осени,
как хочу быть любимой тобой до белейшей проседи,
как уже заебалась выбрасывать рваные простыни
под твой смех « малыш, купим новые, не беда».
Я хочу написать...рифмы валятся, словно осыпи..
Но они для тебя, как и простыни – ерунда.
как-то так..
Я научилась уже обожать каждую твою фотографию,
даже те, на которых ты сам на себя вообще не похож;
вывожу твое имя на сердце с изысканной каллиграфией..
Ой да ладно! я врач.., какой там почерк)… Один только ты разберешь…
Ты заставляешь меня пульсировать там внизу похлеще любой порнографии,
током пронзая меня и бросая в дрожь.
Я обожаю твои волчьи скулы
и то как ты нервничаешь, когда меня ждешь.
Если бы после крушения
я попала в морскую бездну с акулами -
это было б ничто по сравнению
с тем, что ты просто когда-то возьмешь и уйдешь.
даже те, на которых ты сам на себя вообще не похож;
вывожу твое имя на сердце с изысканной каллиграфией..
Ой да ладно! я врач.., какой там почерк)… Один только ты разберешь…
Ты заставляешь меня пульсировать там внизу похлеще любой порнографии,
током пронзая меня и бросая в дрожь.
Я обожаю твои волчьи скулы
и то как ты нервничаешь, когда меня ждешь.
Если бы после крушения
я попала в морскую бездну с акулами -
это было б ничто по сравнению
с тем, что ты просто когда-то возьмешь и уйдешь.
Я тебя так..
Знаешь,
ты продолжаешь
упрямо не/сниться мне
в ночи, которые из четверга да на пятницу…
Я извелась и ужасно устала молиться,
да к черту (!), и так ничего не наладится.
Валится
каждая кружка из рук, тут лишь думаешь «Боженька, дай мне не спиться»,
пока ты опять улетаешь первым ночным в эту..черт бы ее побрал..столицу.
Нежность моя к тебе раскаленною спицею
по позвоночнику ползает сверху и вниз.
Сердце - горячий песок, ожидающий бриз.
Мне остается лишь выгореть/выжечься/высохнуть…
Я тебя так.. что знаешь, аж трудно выдохнуть.
ты продолжаешь
упрямо не/сниться мне
в ночи, которые из четверга да на пятницу…
Я извелась и ужасно устала молиться,
да к черту (!), и так ничего не наладится.
Валится
каждая кружка из рук, тут лишь думаешь «Боженька, дай мне не спиться»,
пока ты опять улетаешь первым ночным в эту..черт бы ее побрал..столицу.
Нежность моя к тебе раскаленною спицею
по позвоночнику ползает сверху и вниз.
Сердце - горячий песок, ожидающий бриз.
Мне остается лишь выгореть/выжечься/высохнуть…
Я тебя так.. что знаешь, аж трудно выдохнуть.
Моя /за 17 минут/ такая родная...
В темноте
только четко видны
наши два силуэта
и капельки пота,
стекающие с твоей спины.
Знаешь, вот так в гараже
на капоте
я ни разу даже с мужчиной..даже с которым на ты..
а Ты..
Я была так бессовестно быстро тобою раздета,
что оставшиеся два часа до рассвета
я горю лишь желанием трогать твои соски.
Не спеши,
дай же мне насладиться лавиной оргазмов,
что один за другим
настигает меня раз за разом,
едва твой язык прикоснется к моей..
Скажи,
где ты такая
нашлась посреди этой серой и однообразной толпы?
Можна ли завтра с тобой на чашечку чая
и услышу ли я еще когда-то
твои безупречные тонко-шпильковые шаги..
Клянусь, я их сразу узнаю,
ты только вот что..не пропади.
Моя /за 17 минут/ такая родная...
только четко видны
наши два силуэта
и капельки пота,
стекающие с твоей спины.
Знаешь, вот так в гараже
на капоте
я ни разу даже с мужчиной..даже с которым на ты..
а Ты..
Я была так бессовестно быстро тобою раздета,
что оставшиеся два часа до рассвета
я горю лишь желанием трогать твои соски.
Не спеши,
дай же мне насладиться лавиной оргазмов,
что один за другим
настигает меня раз за разом,
едва твой язык прикоснется к моей..
Скажи,
где ты такая
нашлась посреди этой серой и однообразной толпы?
Можна ли завтра с тобой на чашечку чая
и услышу ли я еще когда-то
твои безупречные тонко-шпильковые шаги..
Клянусь, я их сразу узнаю,
ты только вот что..не пропади.
Моя /за 17 минут/ такая родная...
Пока(что)
Мне не нужны ни жалость твоя, ни забота, ради приличия.
Если я сбита с ног – значит просто хочу полежать.
Я разрешаю бросить меня на кровать
или просто убить безразличием.
Я по-любому в обеих случаях буду стонать.
Ты разделяешь душу на две частицы,
Я же свою – на пять
дорОг.
Знаешь, в моей гортани ужасный смог
и безупречно чисты снега на слизистой.
Я не под кайфом пока,
тут как не пытайся сблизиться –
точно б никто не смог.
Я разрешаю тебе развернуться, уйти обидевшись.
Я адекватна сейчас и совсем трезва..
Пока.
Если я сбита с ног – значит просто хочу полежать.
Я разрешаю бросить меня на кровать
или просто убить безразличием.
Я по-любому в обеих случаях буду стонать.
Ты разделяешь душу на две частицы,
Я же свою – на пять
дорОг.
Знаешь, в моей гортани ужасный смог
и безупречно чисты снега на слизистой.
Я не под кайфом пока,
тут как не пытайся сблизиться –
точно б никто не смог.
Я разрешаю тебе развернуться, уйти обидевшись.
Я адекватна сейчас и совсем трезва..
Пока.
Она
Она встречает рассвет, как всегда, одна,
На мятой простыни оставив осколки сна...
Чашка горячего кофе согревает ей руки,
В ее душе пустота, слышны сердца стуки...
Она часто молчит, таит в глубине боль,
Она любит мечтать, но не верит в любовь.
Она очень часто плачет под шум дождя,
Каплями слез верных убивая себя...
Она знает, кого ждет, но не знает зачем.
Она знает, как искать, но не знает, где.
Она когда-то любила и сожгла себя в прах,
Но до сих пор любовь и верность горят в ее глазах...
Она ужасно боится возвращаться домой,
Она ужасно боится оставаться одной...
Засыпать в постели, как всегда, полупустой,
(Продолжить)
И надеясь, что во сне она встретится с тобой.
Она привыкла давно к невыносимой тишине,
Оставлять следы от слез после дождя на окне.
И знаешь, очень часто кажется ей,
Что она слышит твои шаги у дверей...
Ты разбил ее сердце ровно напополам,
Но только все два кусочка она тебе отдала.
Ее преданность тебе ты не смог оценить,
Ведь настоящую верность нельзя купить...
Ее никто не жалеет, она не нужна никому...
Она ведь просто любила улыбку твою...
Она ведь просто хотела быть рядом с тобой,
А ты, как и все, не смог понять ее любовь...
Она тебя не забыла! И не винит ни за что!
Кроме тебя в этом мире ей не нужен никто...
Вспомни ее глаза, постарайся ее понять
И возвращайся скорей... Она всегда будет ждать.
На мятой простыни оставив осколки сна...
Чашка горячего кофе согревает ей руки,
В ее душе пустота, слышны сердца стуки...
Она часто молчит, таит в глубине боль,
Она любит мечтать, но не верит в любовь.
Она очень часто плачет под шум дождя,
Каплями слез верных убивая себя...
Она знает, кого ждет, но не знает зачем.
Она знает, как искать, но не знает, где.
Она когда-то любила и сожгла себя в прах,
Но до сих пор любовь и верность горят в ее глазах...
Она ужасно боится возвращаться домой,
Она ужасно боится оставаться одной...
Засыпать в постели, как всегда, полупустой,
(Продолжить)
И надеясь, что во сне она встретится с тобой.
Она привыкла давно к невыносимой тишине,
Оставлять следы от слез после дождя на окне.
И знаешь, очень часто кажется ей,
Что она слышит твои шаги у дверей...
Ты разбил ее сердце ровно напополам,
Но только все два кусочка она тебе отдала.
Ее преданность тебе ты не смог оценить,
Ведь настоящую верность нельзя купить...
Ее никто не жалеет, она не нужна никому...
Она ведь просто любила улыбку твою...
Она ведь просто хотела быть рядом с тобой,
А ты, как и все, не смог понять ее любовь...
Она тебя не забыла! И не винит ни за что!
Кроме тебя в этом мире ей не нужен никто...
Вспомни ее глаза, постарайся ее понять
И возвращайся скорей... Она всегда будет ждать.
урывок из "Одиночество в сети" Януша Леона Вишневского
Джим привязал к себе Ким совершенно другим. Он знал, где достать первоклассный кокаин, и прекрасно знал, как кокаин действует и что сделать, чтобы он подействовал еще лучше. Молекулы этого вещества быстрей всего попадают в кровь через слизистую оболочку, отчего большинство людей принимают его через нос.
Но у женщин самая большая площадь слизистой оболочки – во влагалище.
Там квадратные километры слизистой оболочки, сквозь которую в кровь может проникнуть любые частички с молекулярной массой, как у кокаина. Джим и это прекрасно знал. Иногда, лежа в постели с Ким, он намеренно сдерживался и не входил в нее, пока она не начинала стонать от нетерпения и умолять его взять ее. И если у Джима было достаточно кокаина в кармане брюк или в ночном столике, он вскрывал пластиковый мешочек с порошком и, прежде чем войти в Ким, старательно натирал член кокаином. Он знал, что кокаин действует анестезирующе. Поэтому во время акта он регистрировал гораздо меньше сигналов от фрикции и мог ждать, не опасаясь, что, несмотря на сильное возбуждение, утратит контроль и пройдет через точку, после которой поворота для мужчины уже нет.
(Продолжить)
Ему приходилось сдерживать себя около двух минут, что для большинства мужчин, как свидетельствует статистика, является проблемой. А Ким в это время переживала свои необыкновенные первые две минуты, которые для большинства женщин обычно оказываются последними, после чего испытывала настоящий kick и, по словам Джима, у которого была страсть к «поэтическим» и несколько безвкусным преувеличениям, «внезапно переносилась на другую планету, в совершенно иное измерение абсолютного безмерного наслаждения».
И хотя, если говорить по правде, Ким испытывала это благодаря своей слизистой оболочке, химическим
свойствам и крохотным размерам молекулы кокаина, она была свято убеждена, что это следствие только и исключительно любви Джима.
Но у женщин самая большая площадь слизистой оболочки – во влагалище.
Там квадратные километры слизистой оболочки, сквозь которую в кровь может проникнуть любые частички с молекулярной массой, как у кокаина. Джим и это прекрасно знал. Иногда, лежа в постели с Ким, он намеренно сдерживался и не входил в нее, пока она не начинала стонать от нетерпения и умолять его взять ее. И если у Джима было достаточно кокаина в кармане брюк или в ночном столике, он вскрывал пластиковый мешочек с порошком и, прежде чем войти в Ким, старательно натирал член кокаином. Он знал, что кокаин действует анестезирующе. Поэтому во время акта он регистрировал гораздо меньше сигналов от фрикции и мог ждать, не опасаясь, что, несмотря на сильное возбуждение, утратит контроль и пройдет через точку, после которой поворота для мужчины уже нет.
(Продолжить)
Ему приходилось сдерживать себя около двух минут, что для большинства мужчин, как свидетельствует статистика, является проблемой. А Ким в это время переживала свои необыкновенные первые две минуты, которые для большинства женщин обычно оказываются последними, после чего испытывала настоящий kick и, по словам Джима, у которого была страсть к «поэтическим» и несколько безвкусным преувеличениям, «внезапно переносилась на другую планету, в совершенно иное измерение абсолютного безмерного наслаждения».
И хотя, если говорить по правде, Ким испытывала это благодаря своей слизистой оболочке, химическим
свойствам и крохотным размерам молекулы кокаина, она была свято убеждена, что это следствие только и исключительно любви Джима.
мальчик-секс
Слушай, вот все что после тебя осталось:
девять царапин, 6 синяков ( я и правда считала ),
красный засос на шее,
плечо немеет..
плюс еще страшная жажда звериного секса.
Мне было правда мало
и жутко тесно,
между левой и правой,
что больно сжимали.
Знаю, вот эти строки совсем не к месту,
но не сдержала.
Ты эдакой мальчик-секс, что пленяет улыбкой.
Ты слишком яркий, наглый, больной и резкий.
Ты слишком груб и нереально пылкий.
Ты за 5 метров пахнешь Клейном и сексом.
Помню, как губы, что мягче домашнего кекса
ритмично, толчок за толчком касались затылка.
Помню как еле заметно двигаешь бровью, заводишь ухмылкой.
Знаешь сейчас мне кажется, вовсе не кровью -
спермой наполнена каждая твоя жилка.
девять царапин, 6 синяков ( я и правда считала ),
красный засос на шее,
плечо немеет..
плюс еще страшная жажда звериного секса.
Мне было правда мало
и жутко тесно,
между левой и правой,
что больно сжимали.
Знаю, вот эти строки совсем не к месту,
но не сдержала.
Ты эдакой мальчик-секс, что пленяет улыбкой.
Ты слишком яркий, наглый, больной и резкий.
Ты слишком груб и нереально пылкий.
Ты за 5 метров пахнешь Клейном и сексом.
Помню, как губы, что мягче домашнего кекса
ритмично, толчок за толчком касались затылка.
Помню как еле заметно двигаешь бровью, заводишь ухмылкой.
Знаешь сейчас мне кажется, вовсе не кровью -
спермой наполнена каждая твоя жилка.
Без тебя только так..
Такое состояние сейчас..не пойму. То ли хочется выть с надрывом, то ли жадно прильнуть к окну… Я как будто лечу с обрыва, перед тем потерявши крыла. Не смогу… Пропаду…
Ты как прежде, улыбчив и пьяный. Смотришь дерзко. Пускаешь ток, останавливая мой никчемный и без этого кровоток. И кивая на мой безымянный, ухмыляешься:
- До сих пор, никто?
Я в ответ улыбаюсь не мило и не искренне, но широко:
- Был один, но не выдержала. Убила. Ты же знаешь, со мной не легко.
Соглашаешься. Замолкаешь. Продолжаешь смотреть в глубину, в преисподнюю сердца… А знаешь, только ты так умело цепляешь за каждую жилочку и струну. Только ты заставляешь скитаться по ночам словно дикий зверь. Мне не жалко с тобой расстаться, ведь и так тут придется сдохнуть от нужды или от потерь. Громко охнуть, о чем-то вякнуть... И закрыть за собою дверь.
Без тебя только так. Поверь.
Ты как прежде, улыбчив и пьяный. Смотришь дерзко. Пускаешь ток, останавливая мой никчемный и без этого кровоток. И кивая на мой безымянный, ухмыляешься:
- До сих пор, никто?
Я в ответ улыбаюсь не мило и не искренне, но широко:
- Был один, но не выдержала. Убила. Ты же знаешь, со мной не легко.
Соглашаешься. Замолкаешь. Продолжаешь смотреть в глубину, в преисподнюю сердца… А знаешь, только ты так умело цепляешь за каждую жилочку и струну. Только ты заставляешь скитаться по ночам словно дикий зверь. Мне не жалко с тобой расстаться, ведь и так тут придется сдохнуть от нужды или от потерь. Громко охнуть, о чем-то вякнуть... И закрыть за собою дверь.
Без тебя только так. Поверь.
Бледный мой мальчик...
Бледный мой мальчик с истосковавшимся голосом,
со сквозняками в глазах, движеньях и в голосе.
Четко разбивший всю мою жизнь по полосам.
Черная – до и после тебя.
Мне то как прежде сняться черные мокрые волосы,
блеск твоих глаз цвета асфальта после дождя.
Пальцами ворот рубашки твоей теребя…
Я здесь никак без тебя…
Бледный мой мальчик с хищными, отболевшими скулами,
с детства приученный выжить в море с акулами,
смотришь в меня псевдо-глазами-дулами.
Больше с тобой не сражусь.
В поезд к станции «жизнь вне тебя» я не сажусь,
лучше останусь снаружи греть руки и поджимать от холода ноги.
Боль утихает, если за раз – две дороги.
Мальчик, на кой я такая тебе гожусь?
Ветер целует холодом между ключицами.
Вовсе не мерзну. Нет.
Как твоя новая девочка? Вяжет спицами?
Делает в полночь в машине тебе минет?
Как зажимает твой член между ягодицами?
Вкусный готовит обед?
Бледный мой мальчик, кажется я потеряла рассудок,
падая между крыш.
Мальчик, ты и как прежде потерян во времени суток,
вдыхая вместо О2 чистейший гашиш,
где-то в районе 15.00 преспокойно спишь?
Я же здесь голодна и пуста, как бродяга,
шнырюсь по мусоркам и скулю от пинков,
жду когда снова учую твой запах
и звук твоих приближающихся шагов.
В поисках твоей нежности я уже сломалась
среди унылых моно электро столбов,
чувствуя боль, когда кровь вытекает из раны
все между швов.
Мальчик мой, не уходи хотя бы из снов.
со сквозняками в глазах, движеньях и в голосе.
Четко разбивший всю мою жизнь по полосам.
Черная – до и после тебя.
Мне то как прежде сняться черные мокрые волосы,
блеск твоих глаз цвета асфальта после дождя.
Пальцами ворот рубашки твоей теребя…
Я здесь никак без тебя…
Бледный мой мальчик с хищными, отболевшими скулами,
с детства приученный выжить в море с акулами,
смотришь в меня псевдо-глазами-дулами.
Больше с тобой не сражусь.
В поезд к станции «жизнь вне тебя» я не сажусь,
лучше останусь снаружи греть руки и поджимать от холода ноги.
Боль утихает, если за раз – две дороги.
Мальчик, на кой я такая тебе гожусь?
Ветер целует холодом между ключицами.
Вовсе не мерзну. Нет.
Как твоя новая девочка? Вяжет спицами?
Делает в полночь в машине тебе минет?
Как зажимает твой член между ягодицами?
Вкусный готовит обед?
Бледный мой мальчик, кажется я потеряла рассудок,
падая между крыш.
Мальчик, ты и как прежде потерян во времени суток,
вдыхая вместо О2 чистейший гашиш,
где-то в районе 15.00 преспокойно спишь?
Я же здесь голодна и пуста, как бродяга,
шнырюсь по мусоркам и скулю от пинков,
жду когда снова учую твой запах
и звук твоих приближающихся шагов.
В поисках твоей нежности я уже сломалась
среди унылых моно электро столбов,
чувствуя боль, когда кровь вытекает из раны
все между швов.
Мальчик мой, не уходи хотя бы из снов.
ты и правда настолько хороший?
Я ужасно теперь замерзаю
в майский вторник, и даже в четверг.
Называй меня как угодно, но только не "зая"...
Мой самый родной человек.
Это солнце ознобом по коже
проходит от шеи до.. ниже колен.
В моих планах лишь новая доза.
В твоих – то ли я, то ли porsche cayenne.
Скажи, ты и правда настолько хороший,
что мне от тебя никогда не дождаться измен?
Зачем ты мне шепчешь о том, как я красива,
когда я лежу на полу полумертва?
Родной мой, во мне иссякли все силы.
Слышал, какая вокруг обо мне молва?
Даже твоя любовь слишком слаба,
чтобы меня взять и вытащить с этой трясины.
Бедный мой, слушай, спасайся, беги от меня.
Ты либо жутко глуп, либо очень милый,
чтобы так каждую ночь трястись за меня,
в час когда я выживаю с ума.
Мальчик, мне светит либо больница либо тюрьма.
Нет, ты ни разу не прав, мне уже не сбиться,
а тебе вот как раз уходить-то пора.
Слушай, я обещаю тебе не сниться,
только прошу, убирайся, оставь меня.
в майский вторник, и даже в четверг.
Называй меня как угодно, но только не "зая"...
Мой самый родной человек.
Это солнце ознобом по коже
проходит от шеи до.. ниже колен.
В моих планах лишь новая доза.
В твоих – то ли я, то ли porsche cayenne.
Скажи, ты и правда настолько хороший,
что мне от тебя никогда не дождаться измен?
Зачем ты мне шепчешь о том, как я красива,
когда я лежу на полу полумертва?
Родной мой, во мне иссякли все силы.
Слышал, какая вокруг обо мне молва?
Даже твоя любовь слишком слаба,
чтобы меня взять и вытащить с этой трясины.
Бедный мой, слушай, спасайся, беги от меня.
Ты либо жутко глуп, либо очень милый,
чтобы так каждую ночь трястись за меня,
в час когда я выживаю с ума.
Мальчик, мне светит либо больница либо тюрьма.
Нет, ты ни разу не прав, мне уже не сбиться,
а тебе вот как раз уходить-то пора.
Слушай, я обещаю тебе не сниться,
только прошу, убирайся, оставь меня.
Помнишь?
Помнишь прошлым летом, как мы смеялись?
Так вот громко, до икотЫ.
Как я запутывалась в одеяле и читала свои стихи.
Как я шуточно обижалась, на все эти долбанные звонки,
беспрерывно тревожащие наши тет-а-тет проведенные дни.
Помнишь каждый час, каждую минуту.
Ни секунды прожитой врозь,
даже дома возвращаясь под утро
еще минимум час обсуждали все что с нами стряслось.
Я тебя держала за руку
и ложилась на твое плечо.
Мы и думать забыли о разлуке,
так было сладко и горячо.
Помнишь, ту ужасную погоду?
Каждый день после обеда дождь,
я прихожу, вытряхивая из босоножек воду,
вся промокшая бросаюсь в дрожь.
Вот ты куришь возле подьезда,
вот - знакомишь меня с людьми,
а мне от счастья-то нету места,
мне от радости вышибает позвонки.
Помню, аж плакать хочется от такой огромной большой любви.
Помнишь мягкость нашей постели и мелкий шрам от моих ногтей?
Помнишь, как мы с тобой хотели дочку или двух сыновей?
Как ночами упорно спорили об именах будущих детей..
Помнишь, как ни разу не ссорились за весь май и даже апрель?
Знаю, что, как и я, ты не в силах забыть тех дней.
Нет. Не вспоминай. Так еще больней.
Так вот громко, до икотЫ.
Как я запутывалась в одеяле и читала свои стихи.
Как я шуточно обижалась, на все эти долбанные звонки,
беспрерывно тревожащие наши тет-а-тет проведенные дни.
Помнишь каждый час, каждую минуту.
Ни секунды прожитой врозь,
даже дома возвращаясь под утро
еще минимум час обсуждали все что с нами стряслось.
Я тебя держала за руку
и ложилась на твое плечо.
Мы и думать забыли о разлуке,
так было сладко и горячо.
Помнишь, ту ужасную погоду?
Каждый день после обеда дождь,
я прихожу, вытряхивая из босоножек воду,
вся промокшая бросаюсь в дрожь.
Вот ты куришь возле подьезда,
вот - знакомишь меня с людьми,
а мне от счастья-то нету места,
мне от радости вышибает позвонки.
Помню, аж плакать хочется от такой огромной большой любви.
Помнишь мягкость нашей постели и мелкий шрам от моих ногтей?
Помнишь, как мы с тобой хотели дочку или двух сыновей?
Как ночами упорно спорили об именах будущих детей..
Помнишь, как ни разу не ссорились за весь май и даже апрель?
Знаю, что, как и я, ты не в силах забыть тех дней.
Нет. Не вспоминай. Так еще больней.