⅞ ₯ὍҨҩᴥ₰........

Много раз отец бил меня за то, что я убегала с ним, но я рассуждала так: все равно он найдет повод, чтобы выпороть меня, так пусть уж лучше лупит за мою веселуху.





— Вы обиделись? Вы очень обиделись? Вы очень обиделись.
— Когда ты волнуешься, много раз повторяешь одно и то же слово.
— Ты думаешь, я влюблена в тебя? Что ты думаешь? Что ты думаешь?





— Слушай, бывают у тебя дни, когда ты на стенку лезешь?
— Тоска, что ли?
— Нет, – сказала она медленно. – Тоска бывает, когда ты толстеешь или когда слишком долго идет дождь. Ты грустный – и все. А когда на стенку лезешь – это значит, что ты уже дошел. Тебе страшно, ты весь в поту от страха, а чего боишься – сам не знаешь. Боишься, что произойдет что-то ужасное, но не знаешь, что именно.






— Послушайте, у вашего песика такое удивленное выражение на морде…
— Ну, это не морда, а зад.
— То-то он печенье есть не захотел!





Потом он обнял меня: человек, умеющий обнимать, — хороший человек.





Рефлекс, как у собаки Павлова: лампочка зажглась, слюнки потекли?





Россия, вперёд!
— А куда — вперёд?
— Куда-куда… Куда послали.




Вечно я говорю «очень приятно с вами познакомиться», когда мне ничуть не приятно. Но если хочешь жить с людьми, приходится говорить всякое.




Я вообще думаю, что нужно установить закон, по которому каждый человек будет иметь право один раз в жизни выстрелить кому-нибудь в затылок . Тогда бы люди стали гораздо более вежливо общаться друг с другом…





Сексуальное влечение мужчины можно уподобить газовой плите: огонь в ней вспыхивает мгновенно и сразу на полную мощность. Столь же быстро он и гаснет, выключенный, когда еда приготовлена.
Сексуальное влечение женщины сравнимо с электрической плитой: она медленно разогревается до предельных температур и намного дольше газовой плиты остывает.





В теории я преклонялась перед красотой, галантностью, обаятельностью; но если бы я встретила все эти достоинства, воплощенными в мужском образе, я бы сразу поняла, что такой человек не найдет во мне ничего притягательного, и бежала бы от него, как от огня или молнии, которые скорее пугают, чем влекут к себе





Она была вся кругленькая, выглядела мягкой, но эта мягкая округлость была приятна. Как масленая булочка. Нет, не жирная. Сбитая. У нее было ровно столько лишней плоти, чтобы убрать углы и оставить округлости. Даже там, где у женщин бывают углы, линия скулы, костяшки пальцев и даже локти у мисс были круглыми. Какое то мгновение он ощутил боль, такую острую… Он хотел ее — и будь что будет. Чудесное чувство. Необычное. Яркое. Он хотел вжаться в ее мягкость, утонуть там. И все ее округлости словно были созданы, чтобы утолить его печали.




Плохо только, что этот человек так близко: она чувствует его прикосновения — и ей это нравится; она вдыхает запах его одеколона — и ей это нравится. Она, оказывается, ждала его — а вот это ей уже совсем не нравится.






Время всё лечит, разумеется, но так медленно, чёрт, слишком медленно!






Могло быть лучше, но ведь могло быть и много хуже.





Когда ей говорят: «Пятью пять — двадцать пять!» — она говорит: «Нет!»






Хорошо чувствуешь себя в своей шкуре, пока есть человек, который эту шкуру гладит, согревает её своим теплом.