у веры полозковой есть стихотворение «гляди на море впрок и сколько нужно плачь». оно актуально как никогда. оно - эпиграф.


гляди на море впрок и сколько нужно плачь:
кто был добрым юнаком теперь палач.
а ты, оставшийся, - труба чужих потерь.

сквозь дымку жатых облаков мелькает блик креста,
по побережью разольётся благая густота,
покуда не осталось слов - молчи! и верь.

вот море по тебе течёт, смывая грим и спесь,
ты всяким был за этот год, но счастлив только здесь,
лежишь - наивен, нищ, весь в соли и любви.

спасенье дней: морской прибой, холодное вино,
кедр, розмарин, сосна и кипарис - тебе панно.
останься посидеть у пирса.
и бога не гневи.

ялта
август 2022

- ансамблем падает листва,
(глазею как зевака)
рассыпал некто по кустам
бисер волчьих ягод,
сердце песней наполнял
моей упрямой музы,
к медовым платьям подобрал
рябиновые бусы,
раскрасил парки и леса
цветами спелой груши,
фонарь зажёг на полчаса
вперёд. и слопал лужи!
эх, пусть ботинок мой промок,
я полон изумлений!
- кто ж сделал это всё, сынок?
- как знать! осенний гений…

6 октября 2021

где болтаются смешные диалоги,
бегут между фонтанов босы ноги,
по лужам чапают хвостатые питомцы,
на лавке деревянной загорает солнце,
мороженое капает на стираные брюки,
в деревьях и кустах стрекочущие звуки,
на поляне начался концерт гитарный,
самокат трещит по плитке тратуарной,
пинетки чьи-то вяжутся на спицах,
где лютики растут и ветреницы,
там я качаю сладкий сон в коляске.
...сказка 💚

03.06.2021

столько живого снаружи,
сколько смерти внутри.
мы - мигающие души,
сломанные фонари.
разбросаны по шоссе:
каждую милю - шрам.
каждый - блюзовый сет,
покинутый кем-то храм,
обязательно кто-то лучше.
но у всех этих - посмотри:
столько ненависти снаружи,
сколько любви внутри.

2018

эпиграф:
то, что ты живешь теперь, где обнять дано только снами,
слабое оправдание расстоянию между нами.
ты всегда был за океан, даже через столик в «шаленой маме» (с) Вера Полозкова

где-то из одиннадцатого слышится ‘обними меня’ -
голос без времени и без имени,
голос, что резал воздух своим “don’t cry”
и смех становился гуще и ощутимее,
когда молчание выходило за край.
он же помнит свет фар от ночных такси,
мои песни про ‘идеален и так красив’,
как слова прекращались, кипела кожа.
я ушла, так ничего и не расспросив.

если выписаться, говорят, становится легче ноша.

как он там. какие прочёл он книжки.
как его старые шрамы. новые татуировки.
какие он носит шмотки - уранистски слишком.
ты была обманщицей, он - мальчишкой.
и если не виски или бурбон, то выходило неловко.

лет минуло почти с десяток,
он едва изменился, разве что чёлку уже не носит.
я не знаю, с чего мне этот в памяти отпечаток,
чей отголосок, почему так занозит.
зачем всё надо помнить. друг другу сниться.
волны, горы и все границы,
что мы видели. вечер в Ницце,
ужин в Праге, рассвет в столице.
твой холод, что сводит челюсть.

повторится такое? наверно, не повторится.
очень надеюсь

я ведь пустошь и ветошь,
потому меня не тревожь.
я - поле, тропа и рожь.
сухая несжатая рожь.
я - тупой ненадёжный нож,
ты со мной не дойдёшь.
я - море, волна и ложь,
чья-то большая ложь.
я - твоя мелкая дрожь
по телу. или ночью дождь.
ты не трожь меня, Боже!
оставь меня и не трожь.

vk.com/k_ne_k

порты, улицы, площади, горы, дворы, соборы -
вспоминаю влюблённо пьяный испанский город,
пока дождь ледяными струями мне за ворот
стекает, не щадя наряд.

а столица в тумане, будто в котле, томится,
из половников льётся бушующая водица.
и я всё пытаюсь как-нибудь не напиться
который вечер подряд.

говорить с тобой
про то,
как поёт океан надо глубинной тьмой,
как зима мягко стелется белизной,
как во мне всё кричится
наперебой.
как глаза - корица,
как слова горчат
имбирём.
как мы вдвоём,
и никогда не умрём.
вспоминаем и молча
пьём.
как про твой,
про мой,
про наших китов сочинил океан
как город от снега пьян,
как крик обрастает бурьян-
травой.

поезд трясёт
и несёт
домой

про это всё
говорить с тобой.

холод брезентовых облаков,
город обнял осенний сплин.
мне тяжело без твоих оков
среди сотен спин.

время туманит, что лечит - враньё.
прекратила спать, стала много пить.
провалиться, но уберечь чутьё
и не дать убить.

если попасть, то стремиться в суть.
нус и слово, как нож и воин,
чтоб они потом не могли уснуть -
вытрясти за живое.

послушай, нам же летать и плыть,
и, как все, что-то тощно гнуть.
нам же - если не громом слыть,
то хоть кем-нибудь?

(динамик трещит "...le mal de toi")
я, наверное, от скуки спятила.
на изнанке - чернеющая листва
и полная безтебятина.

проснуться - лимонное дерево
бьет богатым запахом в голову.
скажи, разве раньше мы верили,
что станем такого норова.
разве были мы так озлоблены,
чтоб черт-ить зверски хрупкий мир.
покажи Того, кем одобрено,
что мы стали - жестокий фирн.
вскружил кислый дух лицемерия -
сон разбит, как бульварный дым.
скажи, разве раньше мы верили,
что нельзя вечно быть молодым?

если мерить счастье - не существует времени.
волны настойчиво бьются лбом о покатый берег,
раскачивая понтон и нас, на самом его краю -
акварельный закат, я сжимаю руку твою...
улыбается южное море во весь горизонт.
застилая город, встаёт на дыбы песок,
и из каждой лавки пахнет эфирным маслом.
и каждый из нас мечтает: чтобы солнце не гасло,
с утра пройтись по свежескошенной - босиком,
закупиться на рынке кумкватами и табаком.
солнце, прощаясь, гладит горящие наши плечи,
море лижет пятки. сгущается синий вечер.
мерить счастье - не существует иных величин.
солёный воздух сушит губы, и мы молчим.
я люблю его без причин.

водой синей под мост и зá угол
уносит мой взгляд река:
не поверишь, что злостным паводком
топило его берега.
залит холодом. как не прячешься,
всё равно проберёт до костей.
за три сотни, а всё ребячится,
обдавая своих гостей...
пёстрый луч в занавесках бродит,
с высоких окон тянет спиртным.
я приехал прохожим вроде,
а прощаюсь теперь, как с родным,
и такая мудрость вдруг просыпается,
такое благо наружу рвётся,
глаголами сердце переполняется -
захлебнётся!

бывают стихи: хорошие и простые -
свежий глоток, что оживляет плоть;
бывают люди: красивые и пустые,
такие, что не-приведи. господь,
лечи их болезни вёснами и цветами,
глупостями и любовью живых существ.
пределы недосягаемы, лишь вы сами
себе предел. изобразительных средств
иногда бывает чудовищно мало
передать саму суть, всех морей глубину.
дай же счастья им столько, чтоб никогда не хватало
завидовать не своему.

что нас держит, Бобби, в этих тесных телах?
сколько голов разведали наши ступни?
до какой отметки доросли те люди в своих делах,
чтобы судить о нас не по поступкам?
что им нужно тогда от нас, ублюдков?

сколько тысяч часов мы оставили в толпах/пробках,
чтобы попасть домой (в те ли руки?), и снова его покинуть?
Бобби, скажи, ну зачем мы храними всю жизнь свою в драных коробках,
на испорченных полках, билетах, плёнках? горбатим спину...
и я не припомню, Бобби, чтобы хоть кто-то сказал за это спасибо.

что там повытекало из нас, сколько слов перелилось за край?
много ли было тех, кого пришлось вычеркнуть из всех списков?
как тебе повезло, Бобби, никогда не слышать строгого "выбирай".
как повезло тебе не терять никого из близких.
сколько ты выпил, Бо, налить тебе ещё виски?

так сколько же надо отдать зарплат, выслужить лет,
выпить чьей-нибудь крови, занять и оставить нервов,
осушить полушарий мозга, чтобы доказать: я есть человек.
Бобби, будет просто несправедливо, если я сдамся первой!

ты проверь на меня свои планы, Бо, всё ли там верно...

наверное, нет смысла плакаться,
когда едет степенно крышица.
с этого мы-больше-года-вместе ракурса
мне почти что уже не пишется.
если линия счастья разрастается
на ладони, ветвится - парадокс -
пересекает контур, и обрывается
творческий путь. терния без звёзд.
можно ли обрести сказочное, иноземное
счастье вне своего монолога,
не познав одиночества, наверное,
известного только Богу.

в этом саду - цветы,
в этих цветах - мечты,
в мечтах только я и ты
и большой раскрасивый дом.

в этом доме любовь живёт,
а в любви этой сладкий мёд,
даже дёготь в нём сладок и тот.
всё идёт своим чередом:

не меняли своих имён,
не именовали времён,
и ты уже мной клеймён -
специальный такой желобок.

виртуозно исполнив своё туше,
ты звучишь у меня в душе.
распустившийся сад в витраже,
в том саду наш растёт цветок...

мне снился Париж, где мы.
всё было иначе. прогулочным
лёгким шагом, минуя мосты
плелись вдоль кофеин и булочных

ты боялся пропустить шоу огней
я смеялась в ответ: "дурачок!"
мы от счастья - по воздуху к ней, -
"не спеши. скоро будет ещё..."

пока сотни неспящих постылых рук
превращали людей в мусорки,
мне снился Париж, мой друг,
с такой красивейшей музыкой!

и, да - прежде нам было море
по колено, было легче спасаться бегством.
четче были и зрение, и тексты,
прямолинейней что ли.
там, в Детстве.

да, Ты прав, нам было по -надцать,
а думалось, что по -дцать.
каждый - боеголовка, что не смей его порицать,
мы любили часами трепаться,
а теперь - трепать.

да и правда, может кого, а нас - стороной
та не радость, не глупость черствого сухаря.
может удастся куда-нибудь втихоря -
чтоб не очень просилось домой,
и все -
не зря.

ливень не впору. в плечах жмёт автобус.
по локоть в грязи. в бессоннице весь.
...мы кидаем дротики в глобус,
мечтая скорее проснуться не здесь.

ни сучьей породы, ни косточки в пасти -
исключительно здравый ум.
скулить и скалить зубы на власти
нам написано на роду.

ни летать, ни ползать, а выпасть из стаи,
чтоб хвалить и скверный приют.
покусаемся мол, да подохнем сами
раньше, чем нас склюют.

знаешь, в чем наша с тобой невезучесть?
ну на что нам честность и честь!
коли выпала дублем чертова участь -
быть теми, кто мы и есть

на покрывалах нежимся,
словно то - не я,
поцелуем о щеку режется
между ребер моих колея.
восстала редким пламенем,
бессонная муть-вода.
и не знали ранее,
что придёт такое 'всегда'.
локон светел, глаз его -
предан, и так лукав!
рукой (и разумом)
держусь за его рукав.
просит нежно - пиши и пой,
пожалуйста, не бросай свой блюз!

а этот прибой
глушит шепот моих "люблю."

душенька, хватит с тебя тюрьмы!
твоим ногам идёт только жёлтый песок,
рой мужиков,
с которых можно жать сок,
чтобы строен, красив, высок,
и без внутренней всякой борьбы;
пиздадельная больно ты -
вот и не идёт тебе серой кисти мазок.
в твоих интонациях пенно-морских,
в недрах бирюзово-синей твоей судьбы
блестят и плещатся волны от ветра.
даже стремно заканчивать стих,
но хочется, чтоб от питера до москвы
был коридор - 5 метров.
бац, и ты уже в нашем гетто
даёшь "негритянку",
"проститутку Свету"
и "АРЗЫ".

привокзальная площадь, треск электричек;
базары холёных баб;
запах кур (или кошек?) из шаурмичной;
стоит работой нагнутый раб -
убийца времени, гадальщик судоку,
читатель (простигосподи) Эрики Джеймс!
Вообщем, как ни смотри, с любого боку -
робот. совершенно не тот, кто есть.
давай, корячься! считай минуты;
вот бы бросить?! да, блять же, платят бабло!
так что улыбнись-ка, детка, пошли ебанутых...
а вечером жди звонка от Него -
авось повезёт, ведь в Шанхае два ночи.
_
в написанном смысла нет.
просто сильно устала. истосковалась вся очень.
спит уже.
... целую, привет.

как окажешься там - недолго ещё пройдёт.
здесь ты нежен пока, обнимая меня по-отечески.
но каждый раз, завидев взлетающий самолёт,
мне сжимает сердце.
нечеловечески.

не бывать в этом теле, в этой русской душе,
всякой черни, вроде хачиков на порше,
пусть даже с медведЯми и розами (по клише).
мои принципы стоят дороже любых драже,
моё слово сдохнет только на вражем ноже.

уважай людей, что давали тебе дышать,
расширяли твой ум, улучшали стать.
правда, проще всего - отказаться и убежать
от проблем, которые просто впадлу решать?
"по ходу, у тебя за душой ни гроша, как жаль"

вот полезло к двадцатому году твоё гнильцо:
видно не было в этом сердце глубоких рубцов.
круче ж с толстым Ашотом в баре хлебать винцо!
стыдно быть твоей матерью, противней - отцом
слабовато будет всё это назвать пи*децом.
и тебе подобным (я стану другим - образцом)
до конца своих дней готова плевать в лицо.

не возвращайся сюда: здесь холод собачий,
вчера начались дожди. весь город на отходАх,
мешали вискарь и колу, кто-то коньяк херачил,
иные шатались пол ночи, будто бы на спидах.
там хорошо, где нас нет, и никогда не будет,
надеюсь, сейчас и ты там, среди неоновых ламп,
где музыка сонно шумит, беспечно танцуют люди,
и какой-нибудь чел бьёт в барабан "бам бамп",
(только не возвращайся: тебе никто не откроет.)
песчанной вуалью тени ложатся, как гладкий атлас.
и ещё, я верю, что у тебя там есть, непременно, море,
и ты,
касаясь его руками,
вспоминаешь о нас.

пепельный луч, мраморно-лунный
освещает мне свет дорог.
я иду по шоссе и думаю думу,
кто со мною пойти не смог.
вспоминая всяких смешных и грустных,
я почти потеряла суть,
почему всё так: тишина и пусто,
и куда приведёт мой путь.
я ведь знала многих, у меня поныне
за их душами есть свой хаут -
и хотя другие мне стали родными,
я всё жду, что они придут.
у людей плохая есть в меня вера,
что я буду той навсегда.
у меня есть чувство, края и мера,
но не больше. моё время - вода.
последний виток моего серпантина:
до крутого обрыва дошла,

здесь я проснусь - уже блекнет картина.
и нужен последний шаг.

с каждого города - по два глотка
горячего воздуха. улицы брызжут лицами,
незнакомыми и чужими.

я жду сначала звонка, потом гудка -
и мои слова летят туда птицами,
"соскучился ли, скажи мне?"

а я вот уже не здесь, и ещё не там.
посреди Италии вспоминаю реплики РиДж*,
удивляясь по ходу геометрии этих улиц.

я-тебя-никогда-никому-не-отдам -
так отзвучал в голове мой Париж,
и теперь играет балладу иной безумец.

с каждого города - по письму и слову.
сюжет всегда разный, разные адреса.
жаль только, запах эфира не передать...

море катится к самым пяткам, словно омут.
между вчера и завтра - разные полюса:
это надо почувствовать, а не понять.

а я вот давно не там, и чего-то жду.
будто открою окна, а встретит чудесный сад,
даже, бог с ним, пусть будет всего два куста.

я то думала, что останусь, а не уйду.
глаза натыкаются снова на скупой фасад
моих домиков. мизансцена опять пуста.

с каждого города - по улыбке и снимку.
отдалённым эхом звучат случайные голоса,
покадрово в памяти возникают картины:

два старика, держатся за руки и сидят в обнимку.
французская музыка растекается по волосам.
мирные реки, немые мосты, блеск гильотины.

а я вот по "тамошним" не скучаю вроде бы,
всё равно вернусь: в Прагу, Париж и Канны,
стоило столько денег в фонтаны бросать!

вне того - проста моя жизнь, моя родина,
обыкновенен мой дом. но вот, что странно -
только здесь я снова могу писать!
_

*РиДж - Ромео и Джульетта

у тани было с лихвой ледяных одиноких зим,
со временем, и во многом благодаря именно им,
словарный запас её стал невообразимо большим.
таня даже к Богу подсунулась ближе, чем херувим.

разговаривать таня не любит, но знает толк,
у неё на твои два - найдётся так целый полк!
но даже внутренний голос в тане давно умолк,
молчание гладит девочку по затылку лапой, как волк.

если и был кто, никого не осталось, кроме себя самой,
окружила таня свой космос проволокой и тюрьмой,
а любить её - никому не под силу такой.
таня привыкла ставить только за упокой.

тане хочется с ними поговорить. она чует - зреет беда.
"ну что я им сделаю, что скажу им? я против них одна!
стала нелепа, потёрта, выжжена и худа...
кто на такую - всерьёз то? ну куда я суюсь, куда?!"

таня в сомнении - к зеркалу: почти живой человек
глядит на неё устало, с упрёком из-под ссохших век!
и таня теперь ни в чём не была так тверда и во век,
как в том, что вырвется ветром и совершит набег.

и вот стало для тани время снять тишину
с предохранителя. таня встаёт во всю свою вышину,
спину прямит, будто строит из себя жену,
надвинулась к двери - таня готовит для всех войну!

тане и страшно, волнующе, и пляшет во тане бес,
стоит ли ей, одиночества узнице, снизойти со своих небес,
будут ли слушать головы хриплый возглас её современных месс,
если серые и несчастные обходились и танечки без.

таня выходит на улицу и словом в прохожих бьёт,
швыряет гранаты-лозунги, грохочет тан-ь-ковый пулемёт.
прохожие смотрят, тарfщатся линзами на неё.
таня, как было ожиданно, и сама себя не узнаёт!

...
эта таня теперь зачинщица, каких не видали давно.
татьяну и чествуют, кланяясь, и пьют ей в хвалу вино.
сняв оковы сиротства, воспев справедливость, добро,
восстав против течения, таня знает теперь одно:
тем, 　　　　 не 　　　　　　 без 　　　　　 тому
　　　 кто 　　　　 сдался 　　　　 боя, 　　　　　 будет

　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　
　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　　Слово Дано!

он её каждое утро, словно с ложечки,
кормит своим бархатом гладких слов;
а на ночь в бутылочке (господи, божечки)
вместо пустышек - глаголов на л. и спокойных снов.
этот трепет, с которым он, вставляет на раз,
круче любых никотиновых приступов натощак.
не поддавайся лечению, будет ласковый метастаз,
и нежное царство вырастет, будто бы на дрожжах.