Неновогодняя история не о любви…

Неновогодняя история не о любви…

Где-то когда-то мне приходилось слышать о том, что декабрь – самый «зимний» месяц. Самый «новогодний»… Наверное, в какой-то мере это действительно так. Едешь по городу и видишь, как переливаются в вечерних сумерках миллионами цветных огоньков гирлянды, как загораются весёлым блеском украшения на всех ёлках сразу. Нарядно украшенные витрины магазинов, толчея возле прилавков с сувенирами – всё это знакомо с детства.
Стоишь в обычной московской пробке, и невольно глазеешь по сторонам, словно впервые в жизни попала в этот город. Самый «новогодний» город России, потому что именно под бой Кремлёвских курантов к нам в дом приходит Новый год…
Кажется, нет ни одного места, которого за две недели до этого праздника не коснулась предпраздничная суета, суматоха, радостные приготовления…
Нет… Я вру…
Есть такое место…

И снова декабрь. Снова, как тогда, в другой и, кажется, уже не моей жизни, почти нет снега, и только лёгкий мороз пощипывает щёки, когда, распахивая дверцу машины, касаешься каблуками сапог закованной в асфальтовую броню земли… «Броня крепка», - так, кажется, поётся в советском марше танкистов? Так… Я столько раз слышала его, этот марш – в разном исполнении. А ещё – песню «Офицеры» Газманова. Почему-то это – культовые песни для всех танкистов…
Броня крепка. Да… Только броня моего сердца ещё крепче. Во сто крат крепче…

Короткое пиликание сигнализации, и я, торопливо сунув брелок в карман куртки, иду вперёд – туда, в самое «неновогоднее» место. Николо-Архангельское кладбище. Я никогда не вхожу сюда с центрального входа. Только с так называемого «северо-западного».
Так ближе.
Ближе к нему…

Прохожу мимо церкви Покрова Пресвятой Богородицы. Мне туда не нужно… Это потом я, описав дугу, остановлюсь неподалёку от центрального входа, чтобы ненадолго зайти в часовню Мученика Уара и поставить свечку…
Я – атеистка. Я привыкла не верить ни в Бога, ни в дьявола, и всё же есть единственный святой, которому я раз в год ставлю свечу, поджигая её от зажигалки, которая всегда со мной, и верю, что это гораздо правильнее, чем касаться чужой свечи… Это как будто… Не знаю… Одалживаешься, что ли? Наверное… А я не привыкла одалживаться.
Мне ни от кого ничего не нужно…
Даже этого.
Даже в храме.

Здесь, под мрачноватыми сводами часовни, которые давят на меня, в шёпоте молитв мне слышится: «Уходи! Ты здесь чужая. Уходи…»
Нет, я не чужая. И если всё-таки я, закоренелая атеистка, ошибаюсь, то святой Уар знает, почему…
По преданию, именно ему нужно молиться за умерших вне святого Крещения, особенно – о «младенцах, убитых во чреве матери или умерших некрещеными»… Мне есть за кого молиться…

Здесь, в небольшой кованой беседке, далеко-далеко от часовни, под белым мраморным памятником крепко спит мой маленький ангелочек. Спит вечным сном…
Спит, и уже не проснётся. Не распахнёт свои глазёнки, радуясь наступлению нового дня, не протянет ручки для короткого объятья, не…
Сколько же всего «не»! Сколько же…

Слёзы на миг обожгут глаза, но так и не сумеют пролиться. Они все выплаканы. Тогда, в те далёкие декабрьские дни, когда я потеряла самое дорогое, что было у меня в жизни…
Я не останавливаюсь. Просто иду. Иду, опустив глаза и стараясь не встречаться взглядами с прохожими. Интуитивно, механически, как будто во сне…
А вокруг люди. И у каждого – что-то своё на душе…

Пальцы судорожно сожмут букет белых роз. Я ненавижу цветы. Особенно – розы. Белые. Нет, алые… Нет, белые, всё же, больше…
«Светлая память», - придут на ум слова.
Память? А разве помнит кто-нибудь, кроме меня?
Разве есть до этого кому-то дело…
Вряд ли. Ну и хорошо…
Пусть только мне будет больно…

Я обязательно постою у могилы артистки Геры Суфимовой – «мамы» вороны Каркуши из «Спокойной ночи, малыши». Мой малыш никогда не будет смотреть эту передачу. Никогда не будет ждать её так, как ждала когда-то я…
Он и так спит.
Крепко. Вечно.

Сколько ещё идти? Десять метров? Двадцать? Пятьдесят? Километр?
Не знаю. Я никогда не считаю.
Просто иду.

Иду, всё ускоряя шаг, зная, что за мной по потам гонится давний мой преследователь – непрошенные, горькие воспоминания…
И снова декабрь.
И снова – его День рождения.

******************************************
Больница…
И крик… Жалобный, тихий…
Кто придумал, что новорождённые не могут мыслить? Не могут чувствовать? Ложь! Спасительная сказочка для успокоения совести…
Он всё чувствовал. Всё понимал. Поэтому и плакал так тоненько – как будто стонал…
И на фоне этого стона – громкий, почти грозный окрик врача: «Не показывать! Он всё равно умрёт!» Я до сих пор помню. До сих пор этот крик преследует меня в ночных кошмарах, и я просыпаюсь, обливаясь холодным потом, дико, отчаянно крича…
Если бы сон! Если бы это был только сон… Но это – явь. Страшная, жестокая явь…

И эти слова – тоже явь: «Элечка, ну пойми – он же всё равно уродом останется, даже если выживет… Пятимесячные - они же недоразвитыми рождаются. У нас ещё будут дети. Нормальные. А этот… Он всё равно умрёт. Такие до совершеннолетия не доживают… У него нет шансов».
Нет. У него был шанс. Был, чёрт бы их всех побрал с их заявлениями, утешениями и прогнозами! И он знал, что был. В его силах было сделать так, чтобы за жизнь моего ребёнка поборолись врачи. Нашего ребёнка…

- Ты же можешь, - скрюченные от ужаса перед неизбежным пальцы с отчаянием цепляются за светло-голубой рукав мужской сорочки. – Ты же всё можешь…
- Эля, прекрати… - горячие пальцы легонько касаются моих губ. – Элечка, ты не понимаешь… - эти слова звучат тихо и сочувственно.
- Нет! Это ты не понимаешь… Это ты ничего не понимаешь! Я же его родила… Понимаешь, я! Ты же… Это же твой сын… Ведь можно же что-то сделать! Можно… Есть же инкубаторы или как там они называются…
- Нет, Эля. Это ребёнок-инвалид. Неполноценный. Я не стану… Ты потом поймёшь. Когда вырастешь…
Да. Не он стал. Просто ждал «развязки». Терпеливо ждал, когда умрёт, оставленный без помощи людей в белых халатах, его ребёнок… И никто… Никто не верил в то, что он выживет…
Я выросла. Но так и не поняла этой жестокости… Выросла и до сих пор не могу понять, почему…

Наш ребёнок родился за четыре месяца до срока. Недоношенным…
И в этом – целиком и полностью моя вина. Я была за рулём машины – в гололёд, на хвалёной «всесезонной» резине, которая создана для чего угодно, только не для наших дорог, и, «переиграв» с педалями, ударилась в отбойник на КАДе.
Авария и, как следствие – преждевременные роды.
Говорят, семимесячные дети выживают. Хуже выживают восьмимесячные… А мой Серёжка родился пятимесячным…

«Элечка, ну пойми – так лучше, - противно-тягуче раздаётся в ушах. – Для всех лучше. Он бы только мучался и тебя мучил… Эля…»
Лучше? Кому лучше от того, что он прожил всего три часа? Не мне – это точно…
И пусть говорят, что у него не было шансов – это ложь. У него был шанс. Крохотный, призрачный шанс, но всё же был…
Ему просто не дали им воспользоваться.

******************************************
Я вижу её издалека – за высокой кованой оградой, укрытой кованым «куполом», спит в белой ракушке кудрявый мраморный ангелочек…
Белый-белый…
Коротенькая надпись золочёными буквами на постаменте: «(…) Сергей (…)» и страшная дата, которая навсегда врезалась в мою память. 13 декабря… А года нет… Почему-то нет… Забыли, что ли? И только мне не забыть – 2003 год…
Так странно… У моего ребёнка – фамилия моего первого мужа. Его отчество. А от меня… Что же, в таком случае, у него от меня?
Ничего…
И у меня от него – ничего. Даже справка из больницы не сохранилась… Или что там было? Свидетельство? Не помню…
Даже этот памятник – он появился без меня. Зачем ребёнку, который жил всего три часа, такая огромная могила? И тяжёлое надгробие? Зачем? Что это, если не обыкновенное человеческое лицемерие…

Белый ангел.
Так странно… А ведь я никогда его не видела. Мне не дали. И хоронили его тоже без меня…
Каким он был – мой сын? Я не знаю…
Наверное, у него были бы чёрные отцовские глаза и русые волосы как у меня. А, может быть, он был бы зеленоглазым и черноволосым… Кто знает?

Он уже ходил бы в школу. Нет. Он бы не ходил. Ездил…
Ему бы просто не дали ходить пешком, гонять с мальчишками в футбол, топать по лужам под дождём…
Он просто был бы не таким, как все…

Его детство… Каким было бы оно?
Вряд ли таким же радужным, как первые годы моей жизни, когда я мало задумывалась о том, почему мама так мало времени проводит со мной, почему у меня нет папы и почему мне гораздо интереснее наблюдать за тем, как дедушка из простого удовольствия во дворе «ковыряется» в своей видавшей виды Волге с оленем, нежели постигать азы вышивания крестиком под чутким руководством бабушки.
Я была счастлива… У меня были друзья… Это потом я их растеряла. Здесь. В Москве… Этот город всё у меня отнял – и друзей, и семью. И, наверное, какую-то часть моей жизни… Что-то важное, чего я до сих пор не могу понять…

Кто знает, как повернулась бы жизнь?
Я часто задаю себе этот вопрос, глядя на улыбающееся мраморное личико спящего ангела и не нахожу ответа. Наверное, уже и не найду никогда…
Касаясь рукой белоснежных пальчиков изваяния и чувствую, как мертвенный холод пронизывает моё тело.
«Здравствуй, сынок…» - тихий шёпот срывается с губ. И больше ничего. Тишина…
Я не знаю, что ещё сказать. Правда, не знаю…

Зачем я здесь? Зачем тревожу покой этой крохотной души? Для чего?
Не знаю…
Но зачем-то это мне нужно.

Чуть наклонившись, кладу к подножию памятника, на серую плитку, белые розы. Восемь штук. По числу лет…
Восемь… Уже восемь…

«Это снова я, малыш… - слова не идут с языка, и я произношу их мысленно. – Снова я… Знаешь, у меня всё хорошо. Правда. Я работаю… Недавно была в Чебоксарах в командировке. Это – столица Чувашии… Твой дедушка получил серебряный значок от генерального директора головной компании. В следующем году – какая-то очередная дата его выпуска из училища, и летом он снова собирается в Севастополь. А бабушка всё воюет с твоими двоюродными братиком и сестричкой. Валюшка уже во втором классе, а Андрюшка ходит в логопедический садик – у него что-то с речью, но, говорят, это поправимо… А я… Знаешь, а я очень хочу в Мордовию, на могилу твоей бабушки. Только туда, наверное, не пустят – там закрытая зона. А я всё равно поеду… Вот… Ну, что ещё? Ах, да… А твой папа… Знаешь, он опять «урвал» себе депутатский мандат. Кто бы сомневался, верно? Ты не сердись на него за то, как он тогда поступил, хорошо? Он очень тебя хотел, правда… Просто, он, наверное, меня больше любил, чем тебя. И любит. До сих пор. Очень-очень… А ещё, знаешь… Знаешь, мой муж опять заговорил о детях… Я не знаю, как ему сказать о том, что детей у нас не будет. У меня же есть ты – зачем мне кто-то другой… Серёжка… Ты прости меня за то, что я тогда не настояла. Я виновата. Знаю… Очень виновата… Я не могла. Сейчас смогла бы, а тогда… Прости меня, сынок…»
Молчит мраморный ангел. Лишь лукаво улыбается кончиками губ…
Тишина… Пугающая, мёртвая тишина…

Одиночество и воспоминания. Больше ничего…
И тонкий, жалобный детский крик, до сих пор звучащий в моей памяти…

******************************************
Я еду по вечерним улицам. Темнеет, и народ в эту неснежную зиму торопливо снуёт по грязным столичным тротуарам.
Ну и пусть. А я возвращаюсь домой. В Питер…
Как тогда, в новогоднюю ночь, когда окончательно решила для себя всё, раз и навсегда порвав с прошлой жизнью. Жизнью, в которой когда-то была счастлива и которая обернулась для меня несчастьем.

Я приеду домой, загоню в гараж машину, выкурю последнюю сигарету и, отшвырнув от себя пустую пачку, в очередной раз дам себе зарок бросить.
А потом меня ждёт дорога домой. Недлинная. Всего четыре километра…
И, шагая по улицам родного города, мимо знакомых с детства домов, гаражей, фонарных столбов, я с каждым шагом буду уходить всё дальше от своей московской боли…

Постепенно горечь отступит и уйдёт. Но лишь до декабря…
И тогда я, цинично швырнув на директорский стол очередное заявление на отпуск, солгав мужу про очередные курсы повышения квалификации, сяду за руль и стрелой помчусь туда, в Москву, где ждёт меня моё прошлое…

А вот и мой дом. Трёхэтажная «сталинка» приветливо встречает меня. В родных окнах горит свет.
Там, за этими окнами – моё настоящее.
Мой муж. Моя семья. Моя жизнь.

О чём я думаю, подходя к дому? О том, что совсем скоро наступит Новый год, и пушистый снег лёгким одеялом укутает город.
Он будет такой же лёгкий и белый, как крылья ангела…





Мои дорогие!
"Так вот ты где пропадала, - скажет кто-нибудь из вас. - Опять ездила на поиски приключений?"
Я знаю, что совсем не этих строчек вы от меня ждали… И не этой "чёрной хандры".
Просто… Просто мне сейчас по-русски хреново…
Это пройдёт. Обязательно.
Говорят, нужно подождать, и всё само забудется.
И я жду. Только пока не забывается…
Но я упорная. Справлюсь...

Р. S.: Я обещаю вам собрать мозги в кучу, а волю – в кулак, и всё-таки «домучить» пресловутые «Жестокие игры» если не до наступления Нового года, то к концу праздников – точно…