Он больше не курит. Ну, ладно, раз в месяц! И кофе не пьет. Ну, почти, раз в неделю! И лишь в выходной – до полудня в постели, Да лифты к чертям! Больше проку от лестниц.

он представляет, как она улыбалась и говорила, что любит. кому-то. другому. и еще
ему кажется, нет - он уверен, что тогда у нее это выходило честно и особенно хорошо.
он встает из-за столика, подзывает официанта, тушит сигарету и вежливо просит счет.
ему хочется на воздух. на салфетке наброски ее портрета и бредовый очередной стишок...
такой роман. в прозе. и когда он выходит на улицу, не понимая, зачем же сюда пришел,
садится в машину - долго сидит молча. как умалишенный. она здесь в общем-то не при чем.
у нее давно свой ангел за правым плечом, а вообще говоря, чего уж кривить душой -
и все хорошо...то же кафе. тот же столик, сигарета. одна. вторая. и "кофе. один. еще..."
"да, и чуть позже счет". и плевать, что с недавних пор кофе ему категорически запрещен...





- Я, говорит, - болю в тебе по утрам?
тычется носом в худые ее ключицы...
Бог громко бьется в нагрудный ее карман, мир безнадежно качается и крошится.
- Я, говорит, - себя в тебе нахожу каждой нелепой шуткой о скором лете; я, говорит, - когда на тебя гляжу, все на места становится. Я на месте.
Ты же сопрано-девочка, ты струна самых моих недостижимых высот. Ты у меня одна. Ты моя одна.. (Бог, ухмыляясь, в карму его - стопиццот)
- Ты, говорит, - тепла и мягка на вкус.
- Я, говорит, - не ел ничего вкуснее.
Она смеется, и весь наплечный груз в ноги слетает, как страусиные перья. Она смеется так, что он хочет жить, так, словно солнце стало мгновенно жарче.
- Я, говорит, - устал не тебя любить, - и смотрит в сердце мудрейшим на свете старче.
- Я, говорит, - без тебя совсем не звучу, будто запавшая клавиша пианино. Я, говорит, - слева в тебе стучу...(автор Майка Андреева)





В моих волосах птицы вьют гнезда
всегда
под зиму.
Глупые, так стараются, строя свою Хиросиму.
Я гляжу в зеркала
на выстроеные бараки -
птичьи приюты, с участью Нагасаки.

Это не больно вдруг умереть.
Не страшно.
Перья взлетают вверх журавлем бумажным;

Лишь на моих ладонях копотью остаются
каждую зиму
их
попытки
вернуться.






Счастье придет с рассветом – мы верим в это,
Вечер оставит память и запах гари,
Мы прожигаем остатки чужого лета:
Может, мы Божьи, но все-таки, тоже твари.

Ты не желаешь помнить веселых песен,
Я не умею их петь – и не очень надо.
Кровь на моих губах. А с твоими вместе –
Привкус солено-горького шоколада.

Ты не жалеешь этих смешных мальчишек,
Я не жалею тебя – это вдвое хуже.
Знаешь, они влюблены. Я поставлю фишек
На «Я_тебе, _как_они, _ни_черта_не_нужен».

Из ниоткуда во тьму – путь предельно краток,
Мы вышибаем закрытые кем-то двери,
Только… Читая стихи из своих тетрадок…

Знаешь, про «Божьи»… -
Я, кажется, не уверен.





Он больше не курит. Ну, ладно, раз в месяц!
И кофе не пьет. Ну, почти, раз в неделю!
И лишь в выходной – до полудня в постели,
Да лифты к чертям! Больше проку от лестниц.