Нарисуй мне счастье. Пролог

Пролог.

Он обнял её. Прижал к себе крепко-крепко. Поцеловал ей волосы, лоб, щеки, глаза, губы. А пальцы дрожали. Это неверие, что его Лис снова с ним.
Максим понимал: ни на мгновенье он не переставал её любить. Это его девочка. Бедная маленькая девочка с разбитым сердцем, осколки которого парень собрал воедино, а потом вновь все разрушил. Она была его целиком и полностью…
А теперь изменилась, выросла. Она уже не так дрожит в его объятиях. Да, обнимает. Позволяет себя целовать. Позволяет быть любимой. Улыбается лишь уголками губ. А глаза смотрят настороженно, изучая, наблюдая. Но где-то там, в глубине, все то, что она спрятала, и там искрится боль. Она её пережила. Выжила. Алиса Елисеева осталась и доказала миру, что ещё на что-то способна.
Максим смотрит внимательно на её лицо. Внутренне все вздрагивает, когда осознает, наконец, что у них больше никогда не будет того лета две тысячи седьмого… Не будут больше гулять по ночному городу, целоваться каждое мгновенье, сгорать в объятиях друг друга, а потом заново возрождаться как фениксы и так до бесконечности. Потому что Лис помнит, какого это - плакать без конца, когда уже слез совсем не осталось. Как задыхаться от боли, от зияющей раны в груди, которая ни на мгновенье не перестает кровоточить. Когда сигарет в пачке не хватает, а пепельница уже давно переполнена. Идти, спотыкаться, падать, кричать от боли, потому что все прошло, потому что больно до такой степени, что хочется вырезать себе сердце, физически изводить себя, чтобы не чувствовать творившегося на душе.
Она сгорела. Стала пеплом.
Её снова бросили. Вновь осталась одна наедине со своими чувствами и болью.
А потом - поток серых будней, каждый день полностью похожий на предыдущий. Бесформенные свитера, потертые джинсы, удобные кеды и кисть в руках. Картины отчего-то выходили либо пустыми, либо совсем безжизненными. Безжизненными… Как и она сама. Осталась лишь оболочка. И никакого желания жить. Эти воспоминания, это прошлое. Алиса справилась, она выжила.
Секунда - и она отталкивает от себя Максима. Расправляет невидимые складки на одежде. Сдувает невидимые пылинки со своего черного, но просто до одури дорогого платья. И смотрит в его глаза. Внимательно. Без опаски. Чисто научный интерес.
- А ты совсем не изменился, все такой же, – на глазах - слезы, а сами они кажутся стеклянными, но живыми. Ведь любит. Ведь по-прежнему сходит с ума лишь от мыслей о нем. Но не хочет вновь погибнуть в его руках. Не хочет этой боли. Поэтому резко разворачивается, грустно улыбается и уверенно уходит, постукивая каблуками по асфальту.
«Цок-Цок…»
Не будет лета две тысячи седьмого.
«Цок-цок…»
Не будет больше писем.
«Цок-цок…»
Не будет беззаботного блеска в глазах, головокружительной страсти и любви…
«Цок-цок…»
Они другие.
«Цок-цок…»
Будет лишь расти его дочь, о которой он ничего еще не знает…

На фото прототип взрослой Алисы