Ода из миллиона таких похожих женских судеб

Всем привет, стих не мой , но оставить его без внимания не могла!!!



Женщиной становиться, как правило, нелегко.
Сначала мы все - за принцем, по следу его подков,
ну, то есть, подков-то конских, но дело уже не в том –
два взгляда, потом - знакомство, а после - с коня, и в дом.
А дом полыхает жарко от страсти и чистоты,
и ты для него - служанка, и девушка из мечты,
что надо, с умом подбрито, ну просто три раза ах,
у трона и у корыта, и всюду - на каблуках.
А он копошится мелко под грузом твоих надежд,
угрюмо глядит в тарелку – «Ну что ты, родной, не ешь?»,
испуган почти до колик безумством твоей души,
и вот он - блудливый котик из дому навек бежит.
Ну что тут - пожар потушишь, коня на скаку схватив –
ах, сволочь, он плюнул в душу, развод и аперитив.
Потом ты выходишь в поле, походка твоя легка,
ты кошка, и ты на воле, и в поиске мужика.
И бедра твои округлы, и очи твои с искрой,
ну что вы, какая кухня, безумие, домострой!
Из карточной рассыпухи ты вытащишь даму пик,
на лавке рядком старухи считают - тебе кирдык,
совсем загуляла девка, пропащая, что сказать,
и, словно плевок, припевка - плешивое слово «блядь».
Тебе наплевать на это, ты греешь холодный дом,
подружки дают советы, но чаще ты спишь с котом.
Но сказано - время лечит, не угли уже, зола,
и ноги на чьи-то плечи - для радости, не со зла,
и вот он - герой романа, в руках номерок зажат,
глядишь на его изьяны, и дринькаешь оранжад.
Ну что там у нас по списку - храпит по ночам с тоски,
мечтает о Жанне Фриске и прячет в диван носки.
Все это портрет с натуры, Чапаев и пустота,
известно, все бабы - дуры, но ты-то уже не та!
Где нынче отыщешь принца, спасибо, он был уже,
и ты воздвигаешь в принцип пристрастие к неглиже.
Свободны, бесспорно, оба, спокойна от а до я,
но душит ночами злоба - где шляешься ты, свинья?
Однажды (и это странно!), поставишь ему на вид,
и вот уж герой романа не пишет, и не звонит.
Бесстрастно поставишь точку, и выйдешь на белый свет,
но снится ночами дочка, которой все нет и нет.
Работа, друзья, карьера, подводка, помада, тушь,
и очередь кавалеров, но капает в ванной душ.
Все это, пожалуй, глупо, что делать, такая жизнь,
украдкой кусаешь губы, когда говорят "ложись!".
Однажды, устав до колик от шума и от кальсон,
решишь, что отныне в койке ты ищешь здоровый сон.
И вот ты живешь - не тужишь, такая Карден-Диор,
подруги давно при муже, зато у тебя - декор,
готовишь себе лазанью, калорий отсыпав горсть,
но звезды уже сказали, что будет нежданный гость.
Ух, ты бы по этим звездам - в упор, из дробовика,
но поздно, родная, поздно, куда ты без мужика?
Ты помнишь - твердила мама, что надо терпеть, как вол,
и папа, приняв сто граммов, стучал кулаками в стол,
дурная, лихая сила его волокла до дна...
Потом, у его могилы, не плакала ты одна.
Но память - такая штука, она норовит предать,
и мама все просит внука, чтоб отчество передать.
Ну все, отвлеклись, довольно, пока мы болтали здесь,
подъехал клиент на «Вольво», и денежки тоже есть.
«Хватай, - поддержали с тыла подруги, - не то уйдет!»...
Ну, в общем, ты с ним крутила, не сделав потом аборт.
Сказала ему без крика - спасибо, на этом все,
а он улыбался дико, почувствовав, что спасен.
«Зачем? Почему? ты дура!» - кричали ей вслед глаза,
живот, округлив фигуру - единственный, кто был за.
Плевать на слова и сплетни, не им за тебя решить,
а дочка родится летом, но надо еще дожить.
...Сгорает в кастрюле каша, в игрушках царит бардак
(а дочку назвали Машей, без умысла, просто так).
Глядишь на нее украдкой, не веря в свою судьбу,
а дочка мусолит пятку, и мрачно кривит губу.
Растет, головенкой вертит, конфету зажав в руке,
а ты, улыбаясь, чертишь зарубки на косяке.
Конфета, потом - помада, с подружкой глоток вина,
и «Мамочка, ну не надо, я просто пройдусь -луна,
ты, знаешь, а он хороший...», и роза на стебельке.
Паршивца зовут Сережей, и ты с ним накоротке.
Свои вспоминая роли, волнуясь, сходя с ума,
ты, вместо «Рехнулась, что ли?!», ей скажешь: «Решай сама.
Подумай, чего ты хочешь, дорог на земле полно...»,
и будешь потом полночи бездумно курить в окно.
Как сделать, чтоб ей, малышке, зажегся другой маяк,
твои не достались шишки, колдобины, острия?
Прикрыть бы, укутать, спрятать... чтоб жизнь не открылась ей,
и стала дешевым ядом, как выдохшийся портвейн.
Дождавшись свою пропажу, увидишь, как в первый раз,
и все про себя расскажешь, без вымысла и прикрас.
Про то, как дрожат ресницы, когда за душой - беда,
и первый, зараза, снится, пусть изредка, иногда,
и третий, четвертый, пятый... любовь, понимаешь, Маш?
«И твой заезжает папа, впадая в семейный раж,
и Коля звонит, и Гриша, ну, помнишь, такой, в пальто?
Все это, родная, слышишь, должно быть, совсем не то.
Но я не жалею, дочка, себя на куски разбив...»
И скажешь, поставив точку: «Не бойся. Живи. Люби».
Затянешься, глядя прямо, и грянет - из темноты:
«Какое ты чудо, мама! Я тоже хочу - как ты!»