ЖИЗНЬ ЗА ЖИЗНЬ.

Я сегодня рано заканчиваю - четыре часа, а я уже свободна. Быстренько надеваю ботинки, пальто и уже на ходу обматываю горло Димкиным шарфом - я так его люблю, этот синий вязаный шарф, мы покупали его вместе в "Бенетоне". Мне шапочку с помпоном, ему - шарф.
Я выхожу на улицу, сухой морозец слегка прихватил редкие мелкие лужицы, ветки деревьев кажутся сиреневыми, низкое солнце чуть прглядывает сквозь тонкую пелену облаков.
Я иду по сухой подмороженной мостовой и смотрю вперед и слегка вверх, чтобы видеть сиреневые ветки и окошки домов, в которых уже загорается свет. До дома - два часа пути довольно быстрым шагом. Эти два часа мои. Вернее, они наши - мои и Димкины. Я хочу снова вспомнить все, и, может быть, мне станет легче.

Сейчас не модно колоться "винтом" или "черной". Тучовка нюхает кокаин и кушает грибы - не знаю, почему ей кажется, что это так уж изысканно. На самом деле все равно, от чего загнешься. Именно загнешься, и нечего тешить себя надеждами. С наркотиками можно жить долго и счастливо только в одном случае: если у тебя солидный (очень солидный) счет в банке или просто очень большая банка с наличными евро или долларами. Если быть богатым и осторожным, если повезет не передозиться, с наркотиками можно выжить. Во всех остальных случаях - почти нельзя. Только когда тебе шестнадцать лет, ты влюблена и готова на все ради его прекрасынх глаз и нежных рук, об этом не думаешь, конечно. Он почти знаменит, а его единственная религия - героин.
Мы были вместе всего каких-то пять месяцев, но этого оказалось достаточно, чтобы и мне героин стал дороже родного папы. Потом мы расстались (кстати, он так и не стал знаменитым, этот парень с глазами раненого оленя), больше никто не приносил мне малюсенькие пекетики с белым порошком, и пришлось как-то выкручиваться самой. Тогда-то я подсела на "черную" и "винт" - дешево и сердито. Ими я лечилась от любовной тоски. Я говорила себе: "Я не наркоманка. Просто мне пока очень больно". Боль все не уходила, жить без укола казалось почти невозможным. Это чудо, но я в то лето поступила в универ. Как и хотела, на историю искусств. Я отучилась первый курс, ни там, ни дома никто не замечал, что со мной происходит. Меня еще хватало на то, чтобы соблюдать правила игры, чтобы вставать по утрам и идти на занятия, чтобы сдавать экзамены и писать курсовые. Мне даже еще было интересно.

А потом как-то все вдруг покатилось под откос. Мама нашла у меня шприцы и всякие кастрюльки-плошки, всю эту наркоманскую утварь для приготовления раствора. Правда, в первый раз мне даже удалось отдбиться. Но в следующий раз номер не прошел. Мама проконсультировалась у специалистов и вычислила меня: узкие зрачки, запах аммиака в доме и вены... Конечно, как это она до сих пор не догадалась посмотреть на вены?
За неделю до этого меня вызывали в учебную часть - не допускали к сессии. Инспектор курса, Алла Сергеевна, явно переживала из-за этого - она неплохо ко мне относилась, считалось, что я подаю надежды. Она хотела мне помочь, проявила заботу, увела куда-то за стеллажи. Мы сели, Алла Сергеевна налила чаю и что-то спросила. Я не расслышала. Дело в том, что именно в эти минуты к факультету подходил Игорь - раз в три дня этот парень привозил мне чеки. Я знала, что, если через десять минут я не окажусь на крыльце, Игорь уйдет. А у меня силы были на исходе, я уже два дня сидела без дозы. И вот драгоценные десять минут, которые Игорь будет ждать меня, я трачу на то, чтобы объясниться с этой курицей. Она все никак не хотела от меня отстать:
-Дашенька, я вижу, что вас что-то гнетет. Вы знаете, в вашем возрасте многие проблемы кажутся неразрешимыми, но это не так, уверяю вас. Иногда достаточно просто поговорить с кем-нибудь, кто постарается понять, и все.
У меня оставались последние четыре минуты, и я сказала первое, что пришло в голову:
-Вряд ли вы сможете мне помочь. У меня большое горе - мой парень умер от передоза. А я не смогла его спасти. И я не знаю, как мне теперь жить.
Кажется, у меня даже дрогнул голос в этот момент, а у Аллы Сергеевны вытянулось лицо, и она тихо выдохнула:
-Ох, деточка... Да как же так. Ну идите, идите, после поговорим, после про сессию.
Я шмыгнула носом и кивнул, на глаза у меня навернулись слезы: насморк и слезы - первые признаки приближающейся ломки.

Я выскочила на крыльцо факультета и огляделась: спина Игоря в джинсовке маячила уже около ворот. Я кинулась за ним, догнала; он был недоволен моим опозданием. А у меня настроение, наоборот, моментально улучшилось: я приплясывала от нетерпения, пока он отсчитывал сдачу, мне было весело, я знала, что через два часа у меня все, абсолютно все будет хорошо.
Игорь потрусил к метро, а я осталась стоять во дворе факультета... и вдруг увидела, что почти наступило лето, что от обилия цветующей сирени воздух кажется розовым, что облака несутся по небу веселыми, пухлыми облаками. И Димкино первое появление навсегда связано с этим розовым воздухом, с этими облаками, с моим ощущением счастья. Он остановился прямо передо мной, на расстоянии вытянутой руки, и спросил:
-Девушка, а вы не из пятой группы?
И все, мы оба потерялись во времени. Мы стояли и смотрели друг другу в глаза - так обычно показывают в глупых кино любовь с первого взгляда. Я сказала:
-Нет, к сожаленью, - и, кажется, улыбнулась. Димка тоже улыбнулся, и я добавила:
-Я учусь в третьей группе, если вам нужен второй курс.
Прошло, наверное, дня два, когда однажды, выходя из аудитории, я увидела его - он стоял у окна. Я ему обрадовалась: у меня опять не было чем уколоться и не было денег, и тело уже противно ныло, предчувствуя мучения. И вообще все было плохо, очень плохо. И родители собирались затолкать меня в клинику.
-Слушай, тебя мне Бог послал. Есть на свете Бог все-таки. Понимаешь, мне срочно надо бабушке лекарства отвезти, а у меня кошелек вытащили в метро. Можешь дать взаймы?
Я врала конечно. Мне надо было уколоться, а денег у меня не было.
Он улыбнулся и полез в карман:
-Без проблем. А можно я с тобой съезжу? Ты ведь недолго у бабушки будешь? Я тебя подожду во дворе.
Мы поехали к Игорю вместе. Но, конечно, я ничего не рассказала Диме о себе в этот раз. А потом и не пришлось ничего рассказывать. Димка понял все сам - не маленький. И я почти уверена: не появись он тогда в моей жизни, я бы сбежала из клиники через два дня, самое большее - через неделю. Но он появился, и моя жизнь приобрела какое-то другое измерение. Мне казалось, что все можно исправить, все начать заново.

В день, когда я вышла из клиники, дождь лил с самого утра. Родительская машина пробиралась по городу почти вслепую - дворники не успевали слизывать с лобового стекла потоки воды. И я, и родители молчали. Мама выглядела измученной. Кажется, ей было страшно от того, что я возращаюсь домой. И мне тоже было страшно - там, в клинике, было легко не колоться. Там было спокойно и безопасно. А здесь? Я по-настоящему поняла: здесь, среди людей, на воле, у меня теперь есть только Димка.
Я продержалась чистой три месяца. Уверена, что, если бы не Димка, если бы не тепло, которое он излучал, если бы не надежда на наше счастливое будущее, срок был бы еще меньше. Дома я задыхалась от страха, отчаяния и безнадеги. В родительских глазах навсегда застыл страх, смешанный с жалостью, я не могла это вынести. Они выводили меня из себя своими увещеваниями. Откуда им было знать, что это такое, когда эти движения: жгут на руку, шприц в вену - становились постоянной галлюцинацией. Стоило только чуть-чуть раслабиться, и мысли сами неслись по привычному кругу: позвонить Игорю, купить шприцы, запереться в ванной, когда все уснут... И мать с отцом ждали от меня именно этого. А Димка ждал просто меня - и я держалась. Но только сил у меня оказалось меньше, чем я думала. Этот навязчивый бред, эти кадры черно-белой кинохроники: жгут-шприц-укол, жгут-шприц-укол... Мать повела меня к доктору: один из ее страхов назывался "СПИД". Она боялась, как бы я не заразилась СПИДом, пока кололась. Она не верила анализам, сделанным в реабилитационном центре: "У них коммерческая заинтересованность".
И вот я пришла сдавать кровь: жгут, шприц, укол... Галлюцинация стала реальностью и требовала продолжения... Честно говоря, я не верю, что мама не понимала, что будет. Это же такое очевидное сходство: жгут, шприц, укол... И когда мать наткнулась на меня ночью на кухне, она, заглянув мне в глаза, почти радостно всплеснула руками:
-Я так и знала, что этим кончится!
Кажется, она позвонила Димке с утра:
-Ах, Димочка, только вас она слушает!
Димка приехал через час, сел у меня в ногах, ткнулся лицом в коленки:
-Дашка, даже не надейся - я от тебя не отстану.
Я смотрела на него и не могла понять, как могла вчера сорваться за дозой? Зачем, когда у меня есть Димка? Он вдруг сказал:
-Дашка, уедем? У нас дача есть в деревне. Уедем, Даша? Там баня есть русская и колодец. Там знаешь какая вода?
Конечно, уехать из этого чертова города, от этих стен, от этой ванной, которые напоминют мне все то же: жгут-шприц-укол...
Это был понедельник. Мы уехали в субботу. Вторник, среда, четверг, пятница: жгут-шприц-укол... Каждый вечер я клялась Димке, что сегодя был последний раз, и каждое утро выбегала к почтовым ящикам - при необходимости Игорь доставлял на дом...

Меня ломало дней десять, наверное, Димка каждый день гонял меня в баню, заставлял выбегать после парной в снег, поил мятой и зверобоем. И однажды я проснулась утром как новенькая. Димка еще спал, я лежала и рассматривала его родное лицо - вот нос, который он называл "на семерых рос - одному достался", вот темные ресницы, вот круги под глазами - это я его так измучила... Я целовала его бледные измученные глазки, он жмурился спросонок, тыкался губами мне в ухо, в плечо, в ладони. И потекли такие счастливые, такие нежные дни. Димка отыскал в чулане две пары лыж и старые, еще советские ботинки, и мы с утра уходили на лыжах в соседнюю деревню за хлебом - туда хлеб привозили каждое утро. Возращались к обеду усталые, замерзшие, счастливые. Остаток дня пролетал незаметно. Мы валялись на диване в комнате с печкой, болтали о чепухе и любили друг друга. И ничего лучше в моей жизни не было.
И поэтому... я не знаю, зачем я это сделала. Но однажды утром я проснулась, тихонько выскользнула из постели, тихо сгребла свою одежду и спустилась вниз. Я взглянула на расписание электричек - ближайшая будет через 40 минут. Как раз дойти пешком, если идти быстро и не оглядываться... Калитка жалобно скрипнула за моей спиной - я не оглянулась...

Он нашел меня вечером следующего дня. Я думаю, методично обходил все дома, где мы бывали вместе, и все квартиры, откуда он меня забирал по ночам. Димка долго звонил в дверь: мы - я, девушка Леся с очень синими глазами и Игорь - долго решали, кто встанет и откроет дверь. В результате в прихожую отправилась я - мне было весело, тело само приплясывало, я казалась себе легкой, как девушка-эльф. За дверью стоял Димка, даже сквозь эйфорическую дымку я видела, какой он измученный.
-Даша, почему ты уехала?
Я кинулась его обнимать, затащила в квартиру, стала сдирать с него куртку, разматывать тот самый синий шарф. Димка был как неживой. Я поила его на кухне чаем, прятала глаза, я знала, что он не любит, когда я смотрю на него "такими" глазами.
-Все будет хорошо, миленький, - твердила я, как заведенная.
Кажется, он меня не особенно слушал:
-Даша, я хочу попробовать вместе с тобой. Даша, я хочу понять: может, это и правда так классно, а? Может зря я тебя мучаю, зря заставляю терпеть, а? Я хочу, чтобы мы укололись вместе.
Конечно, мы будем вместе. Мы будем вместе по-настоящему. Наконец-то, боже мой!
-Игорь, иди сюда скорей! Димка хочет с нами!
Игоря не надо было долго уговаривать - пять минут, и вот он уже заботливо разминает Димке руку, и я вижу, как в Димкины вены вонзается тоненькая иголочка... А я укололась сама - дело-то привычное... И кажется, я его обняла, своего Димку...
Я очнулась часа через два, наверное. Зимняя ночь заглядывала в окно, качала фонарь. Димка лежал все в той же позе - закинув руку за голову, слегка повернувшись всем телом в мою сторону. У него было такое трогательное лицо. Я прижалась к нему всем телом, Димкины руки были такие холодные, он совсем застыл под этой форточкой, надо закрыть скорее. Я вскочила и подбежала к окну - форточка была закрыта.
Может, моему мальчику плохо? Я взяла его ладонь в свои... какие-то странные у него стали пальцы, не гнутся совсем. И только тут я заметила - в Димкиных глазах светло-карих глазах отражается свет уличного фонаря.
Кажется, сразу я закричала. Кажется, почти сразу прибежал Игорь - он все понял сразу, только взглянув на Димку. Я продожлала орать, Игорь стал быть меня по лицу. Мы зачем-то еще вызвали "Скорую помощь". Доктор сказал:
-Моментальная остановка сердца. С наркоманами такое бывает.
И я опять закричала:
-Он не наркоман, это я, я, я, я!
Они сделаи мне какой-то укол, и я на какое-то время успокоилась.
Как вызывали перевозку, кто звонил Димкиной маме, я почти не помню. Только какие-то обрывки: вот Димку выносят из квартиры, вот кто-то везет меня домой...
На следующий день позвонила его мама:
-Ты его убила, ты! Зачем вы встретились, Господи, зачем?!
Я глотала слезы и молчала.
Она попросила меня не приходить на похороны, и я сдержала обещание. Я пришла чуть позже - цветы еще не успело засыпать мелким, мокрым снегом. Я положила голову на скамейку. Нам было надо побыть вдвоем...

С этого дня прошло чуть больше двух лет. Я больше никогда не брала в руки шприц. Я поклялась тогда у Димкиной могилы, что с наркотиками покончено навсегда. В этом году я восстановилась в универе, откуда меня все-таки выгнали в ту зиву. Учусь на вечрнем и работаю. Когда мне не надо бежать на учебу, я иду домой пешком, как сегодня. Я смотрю вперед и чуть вверх, чтобы было видно окна и верхушки деревьев. Собственно, это все, на что мне хочется теперь смотреть. Но когда-нибудь, я надеюсь, когда-нибудь я пойму, что Димка простил меня. И тогда начнется совсем, совсем другая, новая жизнь.