Две жизни

Кисть медленно ходила
из одного конца холста в другой,
затем окуналась в краску
и вновь принималась за работу.
Работу ювелирную, тонкую, изящную.
Она забывала о времени и прочем – в ее распоряжении жизнь.
Кисть думала и мечтала, смеялась и плакала.
Кисть рисовала любовь.
Любовь продается, и кисть запросила за нее слишком высокую цену…



У молодости есть свои преиму­щества: свобода выбора и возмож­ность ошибаться. Я пользовалась и тем и другим, пока выбор не стал слишком мал, а ошибок не стало слишком много. Моя молодость на­чалась с художественного универси­тета и банки с акварелью.
Когда-то давным-давно перед старым бабушкиным зеркалом я дала себе слово – выйду замуж по двум причинам: либо по великой любви, либо за великие деньги.
Лекции художественного рисова­ния проходили скучно, и я слушала их только потому, что хотела иметь на несколько извилин больше, чем у всех. И еще профессор был очень забавный. Я могла часами наблюдать за его работой, казалось, кроме кис­ти его ничто в жизни не интересует. С проседью волос и бархатным голо­сом, он напоминал дьявола. Его сло­ва, не спрашиваясь, принимались на веру, а взгляд, как тонкая шелковая нить, резал до крови. За год учебы я добилась звания лучшей ученицы его предмета. Два года ушло на то, чтобы начать с ним свободно общаться, не чувствуя себя умственно обделен­ной, еще год, чтобы он называл меня по имени. Мы оставались после лек­ций и обсуждали творения авангар­дистов нашего времени.
Я помню, была зима. Снег сту­чался в окно, разбиваясь о холодное стекло, и умирал на обледеневшем подоконнике. Мы сидели напротив друг друга в аудитории и о чем-то разговаривали. Вдруг профессор встал, закурил сигару и посмотрел мне в глаза. Я съежилась под этим взглядом.
- Все люди в твоем возрасте слиш­ком похожи. Но в тебе есть то, чего не может уловить моя кисть. Может, ты сама мне скажешь, что это?
- Я еще слишком молода, чтобы познать себя, но я знаю, чего хочу. Сейчас я хочу увидеть ваши картины. Говорят, они нарисованы самим дья­волом.
Мы поднимались по крутой лес­тнице в абсолютной темноте, и толь­ко стук сердца выдавал мой страх. Огромная комната в мансарде была слабо освещена и заставлена полот­нами. Я шла и натыкалась на лица, пятилась назад и подходила ближе. Человек не может так рисовать. Он творил только людей, и они жили в его квартире на огромных холстах. На одной из картин покоилась белая простыня, и моя рука потянулась, чтобы скинуть ее.
- Нет! Это не для твоих глаз. До­статочно того, что ты увидела. Мой «Ангел» пока недостоин тебя.
Я ушла от профессора рано ут­ром, пока картины еще не ожили и меня не начала мучить совесть. Той ночью он признался, что соблазнил­ся моей молодостью и красотой. Соб­лазнился уже давно. Его кисть творит, только когда мысли заняты мной.
Так говорить может только дья­вол, и я поддалась его искушению. Мое обещание, данное перед зерка­лом, было наполовину выполнено.
Я приходила к нему каждый ве­чер, и мы любили друг друга возле потухшего камина. Я где-то потеря­лась по жизни.
Однажды вечером я ушла рань­ше обычного. Уже было темно, и я не заметила, как скрипнули тормоза машины. Мне предложили сесть. Ко­жаное кресло в салоне и приятная музыка дали почувствовать другую жизнь. Ту, которую я раньше не знала. Водитель довез меня до дому и пред­ложил встретиться еще раз. Я отказа­лась, но как-то неубедительно.
На следующий день, возвращаясь из университета, обратила внимание на черный джип, который одиноко стоял возле моего подъезда. Тониро­ванное стекло было немного опуще­но, и на меня смотрели умные внима­тельные глаза. Я вновь отказалась.
Незнакомец приезжал каждый день и всегда с одним и тем же пред­ложением. Однажды я не смогла от­казаться. Мраморный пол и витые свечи на столе. Семга с артишоками и самое дорогое шампанское, букеты роз, которые не умещались в руках. Эта жизнь мне тоже нравилась.
Мой профессор был занят сво­им последним творением, которое я еще ни разу не видела. Я продолжа­ла любить его волосы, глаза и губы. И продолжала привыкать к семге с шампанским. Пришло время выби­рать. «Семга» предложила мне руку и сердце, профессор предложил пе­реехать к нему. Я не знала, что можно так страдать. Безумная любовь, за­ключенная в мансарде между немых картин, заставляла вновь и вновь подниматься по крутой лестнице в одинокую квартиру профессора.
Страсть к неповторимому вкусу бо­гатства принуждала к измене.
Свадьба была многолюдной, пышной и шумной. Смотрела в глаза богатого мужа, и в них отражались слезы моего художника. Я не была в старой мансарде уже два месяца, а лекции профессора закончились еще в прошлом году. Я забыла, как скри­пят старые ступеньки и пылает огонь в камине. Я забыла ту жизнь, но не забыла его.
Скоро мое двадцатипятилетние. Муж приготовил безумно дорогой подарок. Я засыпаю и про­сыпаюсь с мыслями о том, которого предала. Кисть, летающая в его ру­ках, такая живая и похожая на своего хозяина, просит вернуться обратно. Она не может без меня творить, она не может предать. Мне безумно нра­вится красиво жить, но любить мне нравится больше.
Мой день рождения начался с шипов роз, на которые я наткнулась, едва проснувшись. Я возненавидела розы. Утренний поцелуй мужа обжог губы, и я почувствовала себя про­дажной девкой. На сервировочном столе лежал мой любимый завтрак - семга с артишоками. Первый кусок застрял в горле. Ненавижу рыбу. Я прошла в гостиную, где меня ждал сюрприз. Огромная картина, заве­шенная шелковой белой простыней. Чья-то рука сорвала легкую ткань, и я наткнулась налицо. Мое лицо. Вни­зу ровными буквами было выведено: «Ангел». Рядом стоял муж и говорил: «Она стоит целое состояние. Я купил ее у одного художника. Очень стран­ный человек».
Я очнулась, только когда услыша­ла знакомый скрип ступенек. Дверь была незаперта, но в комнате никого не было. На полу валялись изрезан­ные в лоскутки картины и пролитые краски. В камине одиноко лежала об­горевшая кисть. Наша любовь была продана с молотка. За немыслимо высокую цену...