Возвращение Ангела (глава 1)

Глава 1

Вот уже роняет желтый лист осень,
Укрывая бережно земли проседь.
Старые привычки бережешь свято,
Мелочи приковывают взгляд.
Но, когда тоскою защемит сердце,
Я спешу на встречу со своим детством,
Поднимая в небо голубей белых,
Словно много лет тому назад...



Наши дни
Одесса

- Садись, – предложила я полушёпотом, покосившись на дверь детской, где мой маленький чертёнок спал сладким ангельским сном.
- Прямо здесь? – удивился Марко, оглядывая гостиную и ожидая, очевидно, что я приглашу его в кабинет… Кабинет! Когда-то очень давно вся моя квартира состояла из одного-единственного кабинета, который был и спальней, и гостиной, и столовой, и даже комнатой для гостей.
- Падай рядом, - предложила я, привычно разместившись на ковре перед диваном и похлопав по нему рукой. – Не беспокойся – здесь чисто. Я вчера делала генеральную уборку…
Наверное, мы смотрелись довольно странно – молодая женщина в измятом свадебном платье и мужчина лет тридцати в грязных белых брюках и рубашке.
Марко с сомнением оглядел пол, поддёрнул брюки и задумчиво опустился на ковёр на приличном расстоянии от меня. «Как был пижоном, так и остался!» - подумала я, мгновенно осознавая свою неправоту.

Что плохого в том, что молодой мужчина следит за собой? В принципе, конечно, ничего… В школе за Марко волочились почти все девчонки из нашей параллели. Он действительно был симпатичным – высокий брюнет, хорошо сложенный, прячущий карие глаза под модными очками-хамелеонами. Он всегда следил за тем, чтобы стрелки на брюках были аккуратно заглажены, а туфли натёрты до блеска. Я умирала от хохота, зная, что за день он меняет как минимум две рубашки, придирчиво выбирая их в шкафу, в котором можно было утонуть. Что-то мне подсказывало, что с тех пор он не изменился… Интересно, а в армии он тоже пользовался туалетной водой и имел несколько смен одежды? Я сильно подозревала, что это так.

- Да что рассказывать, - я открыла банку Пепси и, прежде чем сделать глоток, послушала, как из жестянки с шипением вырывается газ. – Ты, наверное, из газет всё знаешь… По-моему, моё имя давно стало нарицательным…
- Не боишься испортить желудок? – спросил он, искоса глядя на меня.
- Какой желудок, Марко? – пошутила я. – Его уже ничем не испортишь, даже серной кислотой… - сколько я себя помню, он вечно проявлял обо мне заботу, от которой почему-то становилось тошно – слишком уж занудно он это делал, напоминая мне мою бабушку. А ещё меня убивала его манера говорить. Он напоминал мне выходца из пятидесятых годов…
- Ты бы переоделась, - смущённо предложил он. – Платье помнёшь…
Я рассмеялась и, подобрав испачканный подол длинного платья, направилась в комнату. Мой свадебный наряд бесформенной кучей валялся теперь на полу, а я, в одном нижнем белье, упорно размышляла над тем, что бы такое на себя натянуть. Наконец, решив, что старый друг – невесть какой гость, я удовольствовалась простым зелёным сарафаном, закрывающим колени. Нежарко, удобно, и цвет глаз, кстати подчёркивает – зелёные, как у голодной кошки… Поправив несколькими энергичными взмахами щётки свои растрёпанные волосы, я улыбнулась отражению в зеркале и вышла из комнаты.

- Я думал, что ты про меня забыла… - Марко резким движением откинул назад чёлку и, сняв очки, устало потёр глаза. – Дай, что ли, эту гадость попробовать, - он протянул руку к банке с лимонадом. – Со школы не пил…

Эта фраза разбудила в моей памяти ещё одно воспоминание…
…Выпускной вечер был испорчен. Мало того, что дождь лил как из ведра, хотя я до последнего надеялась, что тучи сами собой «рассосутся», так ещё отец в который раз подвёл – уехал в очередную командировку, начисто забыв и про мой выпускной, и про меня. Я давно привыкла к тому, что дела для него всегда были на первом месте, но каждый подобный поступок всё больше и больше отдалял нас друг от друга. Отец этого никогда не понимал… С другой стороны, нет худа без добра – всего, что я имею, я добилась сама, и гордилась этим. Так вот, возвращаясь к июню 1999 года, к моему выпускному… Я сидела на подоконнике в туалете и рыдала в голос. Моё белое платье, которое мы выбирали вместе с Полиной и которое так мне нравилось, было испорчено. На нежном шёлке растеклось уродливое коричневое пятно от пролитой жидкости, чулки пропитались этим напитком, и теперь у меня был ощущение, как будто меня искупали в сладкой воде. Так «удружить» мне мог только Марко, случайно проливший мне на платье стакан Колы! Я полоскала подол под краном, стараясь привести в порядок, но качество воды оставляло желать лучшего, а мыло, по привычке, из туалета кто-то спёр. Поняв тщетность своих попыток, я забилась в угол и рыдала, размазывая по лицу тушь, не заботясь о том, что из причёски выпало несколько шпилек… В туфельках хлюпала вода… Марко с несчастным видом отирался под дверью... Домой я ушла в его пиджаке, стараясь не попадаться никому на глаза… Так закончился мой выпускной вечер…

- Я помню, - вздохнула я. – Вид у меня тогда был как у сильно «подгулявшей» шалавы, которую «отпользовали» и выкинули где-то на трассе…
- По-моему, я тогда извинился, - виновато ответил он.
- По-моему, ты постоянно за что-то извиняешься… - парировала я.
- Мы, кажется, с выпускного с тобой толком и не общались… Я имею ввиду, когда ты окончила институт. Всё как-то на бегу, второпях… Потом ты вышла замуж, родила ребёнка… А вот после смерти Игоря куда-то совсем потерялась. Да я и не вникал…
Нужно сказать, что история эта длинная, занудная и неинтересная. К тому же, совсем невесёлая. Но Марко - вообще любитель слушать всякую ахинею, и поэтому нет ничего удивительного в том, что он интересовался подробностями моей жизни… Хотя… Будут ему подробности…



1983 – 1991 годы
г. Ленинград

Пожалуй, начать эту историю придётся с моего нищего, убогого детства, в течение которого я была лишена всего, чего только можно лишить ребёнка. Но главное, пожалуй, заключается в том, что у меня не было мамы… О моём детстве я вообще предпочитала никому и никогда не рассказывать – слишком уж безрадостным оно выдалось. Но тут меня как будто прорвало…

Сейчас я с трудом могу вспомнить те времена, когда мы с родителями втроём жили в тесной комнатке в коммунальной квартире, оклеенной бумажными обоями с жёлтыми подсолнухами. Но, приезжая иногда в Санкт-Петербург, носившей в те времена имя Ленинград, не могу удержаться от соблазна в который раз пройтись по Эйхенской (тогда – Карла Либкнехта) улице в Петродворце, по улице моего детства. В то время этот район, расположенный в непосредственной близости с Петродворцовым часовым заводом – единственным, как бы сейчас сказали сухим научным языком, градообразующим предприятием – считался городской окраиной. Прошли годы, но мало что изменилось с тех пор. Несмотря на отчаянные попытки городских властей благоустроить микрорайон, он по-прежнему остаётся пристанищем для тех, кому некуда податься…

Моя мама в то время работала следователем. Отец, майор медицинской службы, был начмедом в военном училище. Мы жили не лучше и не хуже, чем все – стояли в вечных очередях, проводили вечера у чёрно-белого телевизора, «ловившего» четыре канала, ели по праздникам салат «Оливье». Тогда, в середине восьмидесятых, так жили почти все…
Мама была, в прямом смысле этого слова, трудоголиком. Она всецело отдавалась работе, и даже когда узнала о моём грядущем появлении на свет Божий, продолжала допоздна и с удовольствием засиживаться на районном отделении милиции, где несла службу, выходить на дежурства в выходные и праздники. Уже через две недели после нашей выписки из роддома мама надела форму и отправилась на работу – без неё там не могли справиться.
Забота обо мне всецело легла на папу. Поскольку он не мог оставить службу, а обращаться за помощью к родственникам считал зазорным, то частенько брал меня с собой в училище. Я росла под присмотром медсестёр и с восторгом играла своими первыми игрушками, сделанными уборщицей тётей Валей из медицинской ваты и бинтов…
Маму я помню вечно склонившейся над письменным столом. Она постоянно что-то писала, подчёркивала цветными карандашами (эта привычка, несмотря на то, что текстовыделитель был изобретён давным-давно, сохранилась у неё до сих пор)… Именно такой я запомнила её в последний день. Мои родители развелись, когда мне было неполных четыре года. Мама уехала в Симферополь, откуда была родом. Потом её перевели в Киев. Должна сказать, я сильно переживала мамин уход, несмотря на то, что у неё никогда не находилось для меня свободного времени. Я просто любила её той искренней любовью, которая не признаёт никаких условностей. Уже позже я узнала правду, от которой берёг меня отец. Мама сбежала с любовником – бросила нас с отцом накануне Нового года и уехала налаживать свою личную жизнь. Отец подал в суд заявление о разводе, и я осталась с ним…

Свой четвёртый День рождения я встретила в крохотном сибирском городке в доме бабушки и дедушки… В нашей семье все имели какое-то отношение либо к медицине, либо к армии, поэтому нет ничего удивительного в том, что мой дедушка был командиром части, а бабушка - там же начальником медицинской службы. Как ни одна пара на свете, они подходили друг другу. Чем-то их жизнь напоминала мне киношную судьбу Любы и Алексея Трофимовых из замечательного советского фильма «Офицеры» после войны, когда прожито уже достаточно, но много ещё осталось впереди. Да и характеры, так удачно воплощённые режиссёром Владимиром Роговым в 1971 году, будто копировали моих обожаемых бабушку и дедушку…
Я вовсе не была похожа на милого домашнего ребёнка и постоянно доставляла им неприятности. Мои руки природа будто бы нарочно создала для того, чтобы всё бить, ломать, пачкать и портить, хотя, видит Бог, я делала это не специально. С утра до вечера я пропадала на улице с мальчишками, играя, конечно же, в войну, и бабушка только вздыхала, гадая, стоит ли штопать мои разорванные вещи, если не пройдёт и часа, как я вновь буду похожа на маленькую оборванку. Наверное, она мечтала видеть свою внучку маленьким ангелочком в аккуратном беленьком платьице, лакированных туфельках и с бантиками в чёрных волосах, но, глядя на исцарапанную от лазанья по деревьям девчонку с вечно ободранными коленками, она только морщилась и качала головой – я явно должна была родиться мальчишкой… Как сложно было бабушке – я поняла только теперь, когда у меня появилась дочь. Она в точности копировала мои поступки…
Бабушка моя, большая любительница турецких романов и индийских фильмов, рано приучила меня к чтению. Кто бы мог подумать, что долгими зимними вечерами, когда холодные вьюги проносятся над маленьким деревянным домом, а белый снег под окнами хрустит от мороза, я буду с увлечением слушать рассказы о похождениях Феридэ, героини романа Решада Нури Гюнтекина «Птичка певчая». И кто бы знал, что именно эта книга станет своеобразным «предзнаменованием» моей будущей жизни. Но тогда, с замиранием сердца слушая неторопливую бабушкину речь, я и представить себе не могла, что, подобно этой маленькой чалыкушу, так рано вылетевшей из гнезда, буду кружиться по жизни, отчаянно пытаясь найти в ней своё место…
Наконец, когда проделки мои стали небезопасны для соседских малышей, меня отправили домой.

А потом наступила перестройка… Как и все, мы с отцом балансировали на тонкой грани… Когда зарплату в училище перестали платить, отец некоторое время подрабатывал грузчиком в порту, потом разгружал на станции вагоны, но когда и их не стало, всерьёз задумался о нашей с ним жизни… Жить было не на что, а то пособие, которое он получал на меня, было слишком мизерным и выплачивалось с большими задержками. Мы питались в основном «святым духом». Есть хотелось всегда, но зачастую кроме «шоколадных», как я их называла, макарон и жиденького чая, через который «Кронштадт виден» (это сугубо питерское выражение), у нас не было ничего.

Нашей родне отец писал по-мужски коротенькие письма, в которых было всегда одно и то же: «живём как все», «дочка ходит в садик», «дочка пошла в первый класс», «на службе всё по-прежнему». Он никогда ни на что не жаловался. Именно таким я его запомнила…
Другой стороны его натуры я стараюсь не вспоминать. Давно прошли синяки и ссадины от его рук, когда он шлёпал за то, что я опять порвала рубашку или вернулась домой в промокших ботинках. Рассчитывать силы он никогда не умел… Рука у него была действительно тяжёлая, но я почему-то боялась больше даже не её… Страшнее всего были слова о том, что он отдаст меня матери! Это было гораздо хуже детских страшилок о «бабайке» и сером волке.

Многие люди, оказавшись в его ситуации – «на дне», просто спиваются, но мой папа был человеком иного склада. Чтобы обеспечить мне хотя бы одноразовое, но всё-таки человеческое питание, он отдал меня в школу, как только мне исполнилось шесть лет… Я училась уже во втором классе, когда отец пришёл домой и, резко распахнув дверцу шкафа, спешно начал собирать вещи.
Вся страна тогда занималась коммерцией, и мой отец не стал исключением. Кто-то из его бывших сослуживцев пригласил его помочь в торговле медикаментами. Терять ему было нечего…
Выйдя в запас и не получив от новообразованного российского государства ничего, кроме бесполезных обещаний, он устремился в новую жизнь, не зная, как она его встретит, но всё же искренне надеясь на то, что «там» будет лучше, чем «здесь». Мы навсегда уезжали из России в его родную Одессу, жемчужину у Чёрного моря… На билеты нам скидывались всем училищем… Помню, как отец шёл по перрону, крепко держа меня за руку. Невысокий, прямой, и какой-то чужой в непривычной «гражданке». Это был первый и последний раз в жизни, когда на глазах у него я видела слёзы.



1991 – 1999 годы
г. Одесса

Итак, мы с отцом оказались в Одессе. Для кого-то она навсегда останется Жемчужиной у Чёрного моря, для кого-то – Одессой-мамой, а для меня, родившейся и проживший первые годы жизни в Ленинграде – Южной Пальмирой. Как ни назови – Одесса всегда останется Одессой, и тот, кто там бывал, меня поймёт…

Моего покойного отца можно назвать удачливым бизнесменом – его фирма имеет представительства по всей стране, обширные связи за границей, но мало кто знает о том, что начал он свою предпринимательскую деятельность с торговли лекарствами «из-под полы». Потом были точки продаж, которые со временем превратились в крупную аптечную сеть… А потом всё понеслось как по накатанной. Катилось, катилось и докатилось до солидной компании «Империя НикМед»…
Как он этого добился? – спросите Вы. Я и сама не знаю… Наверное, ему просто нечего было терять…

Новая жизнь, чужая страна, незнакомые люди… Мне страшно и одиноко поначалу было в Одессе. Особенно не радовала школа…
До девятого класса я ходила в самую обыкновенную городскую школу. Я помню, как нервничала, теребя чёрный передник, когда мой классный руководитель представила меня классу. Переживала я, как потом оказалось, не зря. До сих пор вспоминаю свой ужас, когда мне показали моё место на последней парте среднего ряда, где я и просидела всё время, пока училась. Я была так мала ростом, что едва видела то, что пишет учитель на доске, а поднять руку и попросить пересадить меня поближе, на одно из пустовавших мест, у меня не хватало смелости. К тому же, знаменитый «одесский» язык, к тому времени ещё существовавший в природе, представлял для меня немалую трудность в освоении. Я с трудом угадывала смысл отдельных слов… Со временем это прошло. К счастью, я с детства отличалась хорошей слуховой памятью (чего не могу сказать о зрительной) и быстротой письма, потому успевала записать в тетрадь то, что диктовала учительница, прежде, чем это появлялось на доске. Наверное, уже тогда у меня были все задатки для будущего занятия журналистикой. Жаль только, что распознала своё истинное назначение я не сразу.
Отношения с одноклассниками я старалась поддерживать ровные. Но не получалось. Не было ни одного человека, которого я могла бы назвать своим другом, зато врагов – предостаточно. К тому же, я была замкнутым, одиноким ребёнком, упорно не желающим пускать в свой тесный мирок кого-то постороннего. И это постоянно выходило мне, что называется, «боком».
Тихая, немногословная, всегда послушная, отличная ученица и просто безотказный человек – такой мне хотелось быть. Но вместо этого я была робким, закомплексованным ребёнком, чуравшимся людей. Причём, совершенно диким и, как в один голос утверждали учителя, злым… Неплохая характеристика для восьмилетней девочки, не правда ли?
Кстати, училась я действительно хорошо. Не хочу хвастаться, но лучше всех в классе. По крайней мере, там мне тогда казалось. Вот только оценки мне почему-то ставили всегда ниже, чем Инке Гильмуллиной, отличнице-выпендрёжнице, мама которой работала в это время заведующей продуктовым магазином. Инка умудрилась настроить против меня весь класс, но это меня не задевало – вместо того, чтобы, подобно некоторым детям, попавшим в подобную ситуацию, молча плакать в углу, я записалась в секцию каратэ и с завидным упорством оттачивала приёмы…

Можно с уверенностью сказать: друзей у меня не было. Вообще, можно говорить о том, что я была в школьном коллективе так называемой «белой вороной». Надо мной издевались все, кому не лень, всегда и из-за всего – из-за потрёпанной школьной формы, из-за немодного ранца, из-за произношения, из-за того, что у меня нет мамы… да мало ли из-за чего ещё. Разве припомнишь всё это спустя двадцать-то лет? Справедливости ради, хочу сказать, что не все относились ко мне одинаково плохо – имелись те, кому не было до меня абсолютно никакого дела. Но были и те, кто по каким-то причинам меня ненавидел.
Короче, жизнь была, что называется, «не сахар»…

Шло время. «Изменяемся мы – изменяется мир»…
Даже сейчас, когда прошло столько лет, я храню детский дневник – обыкновенную тетрадь 96 листов в твёрдом тёмно-бордовом переплёте, в который ученица частной гимназии города Одессы Лариса Никитина, подражая героиням английских романов, писала свои мысли. Я перелистываю странички, исписанные крупным детским почерком, и с удивлением понимаю, что Лариса Никитина – это я…
Вот она, первая строчка, датированная 1 сентября 1997 года: «На дворе стоял обыкновенный сентябрьский день, когда Полина привезла меня к зданию школы… Здесь мне предстоит учиться ещё целых два года… Как же долго! Кто знает, как-то сложатся у меня отношения с новыми одноклассниками? Как примут меня в новом коллективе?»
Отдавая меня в частную школу, отец надеялся на то, что хотя обучение в ней, конечно, встанет в копеечку, зато результат себя оправдает. В последнее время учителя всё чаще жаловались на моё поведение, и это дало отцу повод задуматься о моём будущем. Справедливо решив, что в классе, состоявшем всего из двенадцати человек, я всегда буду находиться на виду, он, не колеблясь, забрал из школы мои документы, и уже через несколько дней после прохождения всех необходимых процедур, я стала ученицей элитной гимназии…

Я же искренне радовалась тому, что избавлюсь от своих прежних одноклассников. С тех пор, как отец перестал торговать на рынке лекарствами и превратился в бизнесмена, а магазин, где работала Инкина мама, в одну ночь сгорел дотла, ко мне начали проявляться интерес. Делали это мои однокашники, конечно, не потому, что вдруг осознали, какая я отличная девчонка. Просто у нас в квартире постепенно появились японский цветной телевизор и видик «Айва», хороший музыкальный центр, импортная стиральная машинка… Где-то отец сумел достать приличную мебель… Ну, а после того, как мы перебрались в центр, отбоя от желающих со мной дружить не стало. Но я, свято помня детские обиды, никого к себе не подпускала. Отшучивалась – зачем мне друзья, когда у меня времени не остаётся даже на то, чтобы поспать? Учёба и кружки отнимали всё свободное время. Я вплотную занялась музыкой, танцами и умудрялась выкроить время на карате…

Наверное, мой отец был всё-таки прав, отдавая меня в частную школу. По крайней мере, друзья у меня появились. Причём, это были в прямом смысле этого слова настоящие друзья, которые, не сомневаясь, пошли бы за меня и в огонь, и в воду.
Итак, нас было четверо – Марко Лиманский, сидевший сейчас подле меня, Надька Байер – типичная Тоня из знаменитой мелодрамы «Москва слезам не верит», Майка Ермакова, который вот уже несколько лет нет в живых… Ну, и куда же без меня? Совершенно разные, мы держались вместе и дорожили своей дружбой, наверное, больше, чем любым сокровищем на земле. Мы сохранили эту детскую привязанность друг к другу на всю оставшуюся жизнь и необычайно гордились тем, что имели…

И всё бы ничего, если бы в один прекрасный день не пришло ко мне противное чувство, называемое первой любовью. Его звали Назар – своенравный мальчишка с острым как жало языком и характером, который в народе называется «на кривой козе не объедешь». Он был родным братом Майки Ермаковой, моей школьной подружки. Не знаю, чем таким он покорил моё сердце – не то довольно своеобразным чувством юмора, не то пронзительным взглядом серых глаз…
Только узнав его поближе, я вдруг поняла, как сильно ошибаются те, кто видит в нём только капризного, избалованного мальчишку из обеспеченной семьи.
Назар с детства был одинок. Точно так же, как и я. Он с самого детства был замкнутым, необщительным. Да и общаться, в принципе, было просто не с кем. Матери вечно было не до него – её больше заботило, где можно достать импортную косметику или у какой модистки заказать новое платье, чтобы пойти в театр. Она была типичной генеральской дочерью и – так уж получилось – позже стала ещё и адмиральской невесткой. Куда ни плюнь, сплошной генералитет. Красивая, как заграничная фотомодель, но совершенно «пустая» внутри, она не заботилась ни о ком и ни о чём, кроме себя собой.
Отец, бывший морской пехотинец, награждённый, помимо многочисленных медалей, орденом Красная звезда за мужество и отвагу, тоже не стал для мальчишки кумиром. Всю свою жизнь он посвятил военной службе… Или почти всю… Началась Чеченская война. Ещё первая… Вернувшись из Чечни, отец ушёл из армии и больше не появлялся в жизни сына. Как будто напрочь забыл о его существовании. Иногда в разговорах бабушки и дедушки проскакивали непонятные слова «рэкет», «крышевание», «стрелка» и что-то ещё из блатного лексикона девяностых, сказанное неодобрительным тоном. Назар понимал, что это как-то связано с его отцом. Как – он не знал… А потом отца не стало. Ходили слухи о том, что он погиб во время какой-то бандитской «разборки».
Родители развелись, когда он пошёл в первый класс. Мать уже через три месяца после развода носила на пальце новое обручальное кольцо. Отчимом Назара стал двоюродный брат отца, которому, как и матери, не было до него никакого дела…
Заботу о Назаре и его младшей сестрёнке Майке взяли на себя бабушка и дедушка. Так, до тринадцати лет он был под их неусыпным оком. Назар был поставлен в жесткие рамки – «шаг вправо, шаг влево – расстрел». Никаких поблажек никогда не было… Его дед служил в Генштабе в Москве, и это невидимой, но прочной стеной отрезало Назара от всех ребятишек во дворе.
Потом был переезд в Одессу, к матери и отчиму… Чужая страна, чужие люди, даже язык чужой, непонятный. Объединения семьи не произошло – мать к тому времени была уже неизлечимо больна и жила в своём мире, понятном только ей. После того, как ушла из жизни мать, у него не осталось никого. Отчим с головой ушёл в дела – по всей видимости, такие же тёмные, как то, чем занимался некогда его родной отец. Потом на пять лет угодил в колонию, а, вернувшись, старательно делал вид, что приёмных детей не существует в природе…

Назар был моей первой любовью. Говорят, что это чувство невозможно стереть из памяти. Да я и не пыталась… Нас называли идеальной парой, но школьная любовь долго не продлилась. Разрыв отношений произошёл неожиданно для нас обоих. Причём, по причинам, которые ни от меня, ни от Назара не зависели. Просто в нашей жизни появился «он»…

Этот «он» был повсюду… Отец никогда не называл его, но я знала, что именно с его именем он ложился и вставал. Так люто, как своего компаньона, он ненавидел, пожалуй, только советскую власть.
На самом деле, в случившемся отец был виноват не меньше, чем его недобросовестный партнёр. В то время «Империя» принадлежала отцу целиком и полностью. Это было его детище, которым он гордился – оно родилось в начале девяностых, и за несколько лет превратилось в гиганта, уверенно стоящего на ногах. Наверное, только жажда наживы смогла подтолкнуть отца пойти на сомнительную сделку с бельгийской фирмой «ХХХ-Мед», возглавляемой человеком с вполне славянской фамилией Иванов. Сделку с фирмой предложил отцу его партнёр, с которым отец уже несколько лет имел более чем доверительные отношения. По странному стечению обстоятельств, он приходился отчимом Назару. Помнится, партнёр предложил отцу осуществить поставку медицинского оборудования из Антверпена в Одессу. В Антверпене закрывался какой-то завод. В срочном порядке распродавались мощности и продукция. Почему-то отцу казалось, что сделка сулила сказочную прибыль, и он, не раздумывая, согласился. Из Бельгии он должен был получить какой-то аппарат, стоивший неимоверных денег, позволяющий делать операции на сердце. Смущало только одно – у отца явно не хватало денег, так как нужно было осуществить оплату единовременно - товар не предоставляли под реализацию. И тогда компаньон пообещал, что поможет с деньгами. Сумма требовалась солидная, и деньги он предоставил под залог имущества.
Отец готовился сорвать большой куш. Операция была вполне законной, если бы не одно «но» - законность и бизнес – понятия несовместимые… Отец, искренне не понимая этого, утрясал бюрократические формальности и мысленно прикидывал размер будущей прибыли.
Фура с медицинским оборудованием благополучно прошла таможенный контроль и оказалась на территории Украины. Отец подписал все необходимые документы и со спокойной совестью отбыл в офис. На склад машина так и не пришла. Спустя несколько дней нашли искорёженную обгоревшую груду металла, в которой с трудом узнали ту самую злосчастную фуру… Застраховать груз или хотя бы договориться со страховщиками и оформить страховку задним числом мой жадный папа, разумеется, не догадался… Так в одночасье рухнуло всё. Отец остался с кучкой бесполезной макулатуры и обязательствами… Когда пришло время рассчитываться, необходимой суммы денег у него не оказалось. В итоге, новым владельцем компании стал всё тот же отцовский компаньон… Правда, отлично понимая, что в медицине он не смыслит ничего, он великодушно оставил отцу треть того, чем тот владел раньше, и оставил генеральным директором «Империи». Пережитое унижение подкосило отца окончательно. От расстройства он попал в больницу с инфарктом.

На поправку он шёл медленно, а когда выздоровел, крайней почему-то… оказалась я. Выяснилось, что Назар был пасынком нынешнего совладельца фирмы… Отец понимал, что сорвать свою злость ни на ком, кроме меня, ему не удастся. После выпускного он навсегда похоронил мою мечту стать актрисой - отправил меня учиться в Киев, запретив видеться с любимым человеком. Впрочем, Назар тоже не проявлял особого желания увидеться. Да и моя первая любовь оказалась недолговечной… Она прошла сама собой с течением времени. Да и никакая это, наверное, была не любовь – так, влюблённость…
Отец пожелал, чтобы я поступила на экономический факультет – за неимением других наследников, именно я должна была продолжить его дело. Но я, втайне от отца, поступила на журфак, несколько лет обманывая его и веря в то, что когда у меня на руках будет диплом, он не станет противиться моему выбору.
К моим достижениям в учёбе отец относился со свойственным ему равнодушием, зато о том, где я буду жить, он прекрасно позаботился. Несколько месяцев я провела у матери, которая была всецело поглощена карьерой и своим молодым любовником – типичным альфонсом с нелепым именем Альфред. Она ласково звала его Фредди… Он со скучающим видом отирался по квартире, пока однажды не наткнулся на меня и не решил развлечься, наивно полагая, что шестнадцатилетняя девочка не сможет сопротивляться. Но я смогла – уроки каратэ, которые я посещала в школе, помогли мне постоять за себя… Странно, но мама тогда почему-то поверила не мне, а словам Фредди о том, что «эта сумасшедшая сама полезла». Результатом стал продолжительный скандал и неудачная попытка суицида. После больницы я вернулась в Одессу, где отец, пытаясь сделать так, чтобы у меня, как он выразился, «мозги встали на место», купил мне квартиру и снова забыл о моём существовании…
С тех пор мы так и не сумели наладить с ним отношения.
Мама тоже появлялась в моей жизни нечасто - только "по большим праздникам".

Я не могла, как отец, винить в своих несчастьях посторонних людей. Я искала первопричину, и нашла её, поэтому люто возненавидела отцовского компаньона. Этот человек представлялся мне сосредоточением всего самого низменного и поганого, что только есть на свете. Несколько долгих лет я мечтала о том, что, когда вырасту, непременно найму киллера, который избавит мир от этого выродка… Эти детские мечты так и остались мечтами… Подозревая, что у меня проблемы с психикой, отец при мне никогда не произносил его имени – видимо, боялся, что я запомню…

Кто знает, скольких ошибок в своей жизни я бы избежала, если бы знала хотя бы его фамилию...




* На фото - улица Эйхенская в Петергофе (двор, в котором прошло детство Ларисы)