Возвращение Ангела (глава 3)

Глава 3

Не плачь, девочка, не плачь, и всё как есть оставь,
Послушай папу - папа ведь, как прежде, прав.
Никто тебя не любит так, как он, никто,
Никто не пожалеет и простит тебя за всё...



Май 2004 года
Западная Украина, Карпаты

Голова нестерпимо раскалывалась. Сжав виски пальцами, мужчина провёл языком по пересохшим губам. Солнечный свет резал глаза, и он поспешно отвернулся, ощущая боль во всём теле. Мучительно хотелось пить, но для этого нужно было спускаться вниз, в кухню, а двигаться ему не хотелось… Воспоминания о том, как он ночью добрался до спальни, начисто стёрлись из памяти.
«Никогда больше не буду столько пить», - подумал он про себя, чувствуя тошноту, подступившую к горлу. Мучаясь от похмелья, он встретился взглядом со своим отражением в зеркале и поспешил отвести глаза в сторону. Настроение, которое с момента пробуждения и так было на нуле, испортилось окончательно. Он тоскливо поднялся с постели и, пошатываясь, направился в ванную.

Горячий душ и крепкий чёрный кофе без сахара помогли прийти в себя.

Уже этой ночью он сядет за руль и уедет отсюда, чтобы снова окунуться в водоворот повседневной жизни, давно опротивевшей ему. Покидать этот дом не хотелось. Он стал его убежищем – единственным местом, где можно было остаться наедине с самим собой…
Почему-то на память пришли строки из фантастического романа А. Беляева, который он так любил в юности: «Даже Лидинг не может жить со мною под водой, - с грустью подумал Ихтиандр, оставшись один. - Только рыбы. Но ведь они глупые и пугливые…» Он понимал, что чувствовало странное существо, дитя двух великих стихий – воды и земли. Как и главный герой «Человека-амфибии», этот человек был безумно одинок… У него могло быть всё, но, по сути, не было ничего кроме этого дома и неразделённой горькой любви…



Май 2004 года
Одесса, редакция журнала «ХХХ»

Давно я не видела своего начальника в таком состоянии… Вытаращив глаза, отчего он стал похожим на морского окуня, покрываясь испариной и трясясь от безудержного гнева, он выглядел как самый настоящий эпилептик…
- Дмитрий Серафимович, Вам плохо? – участливо спросила я.
Мой взгляд упал на его стол, и я увидела там нашу с Костей статью. Видимо, она и стала причиной странного поведения главного редактора. И я поняла, что именно его взбесило…
Честно говоря, мне тогда влетело ни за что. Ну, почти ни за что…

Костя появился у меня дома вчера поздно вечером с просьбой помочь ему написать достойное окончание статьи. Я предлагала ему сделать «финт ушами» - вставить в диалог с Кондратенко компрометирующие его факты, наглым образом «слизанные» с Интернета, но он решил восстановить историческую справедливость и написал скучнейший доклад, начинавшийся словами: «По-домашнему встретил нашу съёмочную группу известный бизнесмен И. А. Кондратенко в своём загородном доме…» К этому прилагалось фото Кондратенко, который поднимался по лестнице в затёртых трениках (без фотошопа явно не обошлось) и майке… Я откорректировала статью, фото попросила убрать, исправила несколько моментов, которые «резали глаза», а затем, когда всё было готово, решила прочесть Косте несколько выдержек из своего журналистского расследования. Каким образом в статью о бизнесмене попали строки, мне до сих пор неясно: «Тот, кто причастен к исчезновению представительниц древнейшей профессии… Тот, чей извращённый ум…» И так далее, и тому подобное… Как и когда я вставила туда эти строки – я понятия не имею, но, если верить моей статье, по всем параметрам выходило, что именно Кондратенко приложил руку к исчезновению «жриц любви»…

- Что… Вы… Себе… Позволяете? – выкрикивал главный редактор, делая паузы после каждого слова и брызжа на меня слюной. – Как… Как это понимать, чёрт бы Вас побрал? Это что? Интервью с преступником… М-м… Или с бизнесменом? Вам оказали доверие, Вас, именно Вас, отправили в Киев, но вместо обычной статьи публика была вынуждена читать ваши байки! Да Вы что, рехнулись?

- Дмитрий Сера… - начала было я, украдкой вытирая лицо, но тут на меня обрушился целый град упрёков… и слюней…
- Да заткнитесь Вы! Что это за хрень?! Публике интересна правда, а такой муры, которую Вы написали, полным-полно в дешёвых жёлтый изданиях. Вы, деточка, совсем забылись. Думаете всю жизнь прикрываться авторитетом Ваших родителей? Нет, милая моя, со мной такие номера не пройдут! И если Вас приняли в журнал по протекции…
- Никем я не прикрываюсь… - эта ситуация начала меня порядком раздражать. К тому же, в журнал я попала случайно… Он, между прочим, сам меня пригласил, а теперь сочинил какую-то протекцию…
Меня отчитывали словно маленькую девочку. И если бы хоть заслуженно… Ну почему я не перечитала ту ахинею, которую сочинили мы на пару с Костей? Надо было. Хотя, хоть убей, не пойму, как эти строки влились в статью. Причём, так чётко, как будто там и должны были быть. Нипочём не поймёшь, что просто случайно попал в текст статьи именно этот кусочек текста. Такое ощущение, что нарочно. Причём, я точно помню, что ничего не копировала и никуда не вставляла… Если бы Костя не был моим другом, я бы обязательно подумала, что таким образом мой коллега пытается от меня избавиться…
Кстати, а где он? И почему орут только на меня? Но, вспомнив, что утром он должен был отправиться в какой-то детский дом, печально вздохнула... Повезло ему - "гнев праведный" его не коснулся.

- Перестаньте, наконец, плеваться, - обиженно попросила я, когда шеф сделал передышку, чтобы набрать в грудь воздуха. – Это же неэстетично.
Блин… Что-то я опять не то говорю! Надо было объяснить, что произошла ошибка, что…
- Молчать, я сказал! Вас сюда взяли из милости, но моя доброта имеет границы! Останетесь без премии… - он трагическим махнул рукой, случайно задев длинным ногтем на мизинце мою щёку.

Не выдерживая больше эту незаслуженную трёпку, я размахнулась и с отчаянием ударила его по лицу. Потом – ещё и ещё раз. Нехорошо, конечно, но он это заслужил. От обиды главный редактор пошёл разводами, а от боли - взвыл.
- А теперь послушайте меня… - зло проговорила я. – Никем и никогда я не прикрываюсь. Если бы это было действительно так, я бы давно заняла Ваше кресло! А Вы бы, пользуясь моей добротой, может быть, остались бы вахтёром при издательстве…
Дмитрий Серафимович натужно сопел.
- Возвращаясь же к Вашей милости, хочу напомнить, что именно мои статьи сильно подняли рейтинг нашего издания, которое до того, как я сюда устроилось, не входило даже в двадцатку лучших в стране. Я ношусь как сайгак по всей Украине, выискивая подходящие сюжеты, в то время как Вы только и можете, что «занимать» это кресло… Точнее, носилась! В прошедшем времени. Я ухожу. Сегодня же. Сейчас… У моей семьи достаточно средств, чтобы я смогла открыть собственное издание, и уже через пару месяцев Вы вынуждены будете закрыться…

Как известно, лучшая защита – это нападение. Я прекрасно знала, что мои родители пальцем не пошевелят ради меня, но искренне надеялась на то, что он не в курсе моей сложной семейной ситуации.
Дмитрий Серафимович устало взглянул на меня. Я же, удобно устроившись в его кресле, писала заявление «по собственному желанию».
Балда… Что я делаю? А могла же всё ему объяснить, и он бы меня понял…

Конечно, было до слёз обидно покидать редакцию, но я всегда подозревала, что журналистика – это не совсем то, о чём я мечтала. Я вспомнила тот день, когда испуганной студенткой пришла сюда… Помнила, как тяжело было поначалу, но, что говорить, мне очень помог тогда коллектив. Меня поддержали, научили всему, что знали сами… Помню, как я писала в этот журнал свои первые стихи о любви, настолько глупые и бессмысленные, что моим коллегам стоило большого труда заставить меня отказаться от их дальнейшего написания… А сколько километров мы проехали вместе с Костей – не сосчитать. Детские дома, школы, колонии, концертные залы, больницы, выставки – кажется, всю Украину объехали вдвоём, и никогда я не слышала от него «не хочу», «не поеду» и тысячи подобных отговорок и дурацких вопросов… Да. Жаль будет расставаться, но… Нет, Костя, конечно, гад – надо же было не проверить и сунуть статью на утверждение главному…
Я поставила свою подпись на заявлении и, не глядя на шефа, теперь уже бывшего, вышла из его кабинета… Но, едва я добралась до своего кабинета, слёзы покатились, что называется, «в три ручья». Ну за что? За какую-то досадную ошибку… Я судорожно сгребала в кучу вещи, которые не хотела оставлять в редакции – ноутбук, фотографии, свои блокноты и ещё какую-то сентиментальную мелочь, напоминающую мне о том золотом времени, когда я работала (теперь уже работала!) в журнале.



Май 2004 года
Одесса, редакция журнала «ХХХ»

В дверь требовательно постучали, и я, вытерев слёзы тыльной стороной ладони, не заботясь о том, что моя влагостойкая тушь не выдержит таких испытаний, истерически всхлипнула. Ну вот, сейчас притащится Дмитрий Серафимович и снова начнёт на меня орать. Впрочем, я это заслужила. И кто меня просил бить его по лицу? Нет, он, конечно, этого заслужил, но всё-таки… Знаю же, что у меня рука тяжёлая, и всё равно не могу её удержать. Почему так?
- Да, - нервно ответила я, демонстративно повернувшись спиной к двери. Если уж ему так надо со мной поговорить, пусть общается… но с моим затылком.

- Враги сожгли родную хату? – услышала я смутно знакомый насмешливый голос и испуганно обернулась. - Что за погром? – вместо приветствия произнёс каким-то необъяснимым образом очутившийся в редакции Игорь Кондратенко.
Я смотрела на него во все глаза… Ещё в пятницу мы с Костей брали у него интервью, а сегодня среда. И что, интересно, его привело сюда? Наверное, решил внести правки в наше «творение», из-за которого несколько минут назад в кабинете начальника бушевал ураган. Я мельком взглянула на себя в зеркало, и поняла, что выгляжу отвратительно. Мне стало ужасно неловко, и цвет моих щёк приобрёл определённое сходство с цветом спелых томатов. Я опустила голову, не зная, куда деваться от стыда, и закрыла лицо ладонями.

- Что случилось? Получили нагоняй от начальства? – полушутливо спросил он, облокотившись о дверной косяк и загородив весь дверной проём.
Я только кивнула. Чувство стыда постепенно прошло, зато я почувствовала, что снова начинаю раздражаться. Подумать только, явился «виновник торжества». Это по его милости мне пришлось выслушать кучу неприятных, а главное – несправедливых вещей о себе, быть оплеванной (причём, в прямом смысле), да ещё и с работой попрощаться. Какого чёрта он здесь делает? Не совсем же дурак, чтобы перепутать кабинет главного редактора с моей коморкой…

Своими широченными плечами Кондратенко загородил весь дверной проём, а головой каким-то чудом не упирался в низенький потолок. Наконец-то я смогла рассмотреть его. Это был мужчина плотной комплекции очень высокого роста. Его короткие чёрные волосы, ослепительно блестевшие, когда на них попадали солнечные лучи, вероятно, были такими же жёсткими и непокорными, как и мои, и я догадывалась, чего ему стоит укладывать их каждый день. Такие волосы обычно вызывают у парикмахеров лишь горькие вздохи, но Кондратенко, очевидно, повезло с мастером – по крайней мере, его стрижка (я понятия не имела о том, как она называлась, но про себя называла её модельной) выглядела очень стильно и очень шла ему. Но больше всего в его внешности привлекали глаза – огромные, чёрные, словно гипнотизирующие, обрамлённые такими длинными и густыми ресницами, что я не сомневалась – в молодости (хотя, и стариком его не назовёшь – ему всего 36) у него не было отбоя от женщин. Да и сейчас, наверное, тоже.
Правда, читалась в этих глазах не сентиментальная нежность, а, скорее, какое-то холодное спокойствие. Я не без внутренней дрожи разглядывала его спортивную фигуру, облачённую в щегольский белый костюм и чёрную рубашку. Надевать галстук он не стал, и вместо этого расстегнул две верхние пуговицы, выставив на обозрение массивный золотой крест, висящий на цепочке, сопоставимой по толщине с большим пальцем моей руки. Поймав себя на мысли о том, что я чересчур увлеклась разглядыванием своего незваного гостя, я опустила глаза и смотрела теперь только на его светлые лакированные туфли, которые яркий контраст с моим обшарпанным полом. Я подозревала, что одни эти туфли стоят гораздо дороже чем вся обстановка моей квартиры вместе взятая…

- Так что всё-таки случилось? – спросил он.
- Меня уволили, - угрюмо произнесла я.
Очень хотелось добавить «из-за Вас», но я вовремя сдержалась. Из-за себя… Растяпа я…
- Я читал Вашу статью обо мне. Неплохо написано, но некоторые домыслы, я полагаю, Вам бы следовало оставить при себе… Особенно – в части «продажной любви», - он громко рассмеялся, достал из кармана пиджака белоснежный носовой платок и, преодолев расстояние, разделявшее нас, протянул его мне.
- Возьмите. Вам нужно привести себя в порядок, - с этими словами он вложил платок мне в руку.
Его прикосновение удивило и взволновало одновременно. А ироничная манера говорить меня раздражала… Кого-то он мне напоминал… Какого-то киношного персонажа, кажется… Да нет, не киношного… Что-то знакомое скользило в его вечно вежливо-ироничном тоне. Знакомое и давно забытое…
Пискнуть слова благодарности я не успела. В дверь, которую Кондратенко не потрудился закрыть, ввалился Дмитрий Серафимович.

- Я… Я этого так не оставлю! Вы будете отвечать! – орал он, отчаянно жестикулируя левой рукой. – Я… Я на Вас в суд подам! – и, уставившись на Кондратенко как на Архангела Гавриила, мгновенно залебезил перед ним. – Здравствуйте, Игорь Алексеевич. Статья готова, и я с удовольствием внесу в неё необходимые корректировки…
- Корректировки в неё я внес сам, - голос у Кондратенко был такой, словно Дмитрий Серафимович был его подчинённым, очень плохо справившимся с порученными ему обязанностями. – После того, как Вы любезно выслали мне по электронной почте оригинал. Надо сказать, я был сильно удивлён… Кстати… Мне кажется, мы назначили встречу на 9.30 утра. Или я ошибаюсь?
- Да-да, конечно, - согласно закивал Дмитрий Серафимович. Выглядел он довольно потешно, но желания смеяться у меня не было.
- Сейчас 9.41, - он бросил беглый взгляд на золотые наручные часы. - И почему, объясните, я должен искать Вас по всем этажам? Или Вам уже не дорого это место? В таком случае…
- Игорь Алексеевич… - таким жалким мой шеф не выглядел ещё никогда. – Я приношу Вам свои глубочайшие извинения… Дело в том, что приходится иногда, - он театрально вздохнул и кивнул в мою сторону. – Вот, приходится иногда проводить разъяснительную работу с молодёжью, - он нервно хихикнул. – Стажёры, сами понимаете…
- Стажёры? – в голосе Кондратенко зазвучало раздражение. – Вы хотите сказать, что интервью у меня брала стажёрка?
- Нет… То есть… То есть, я хотел сказать…

Не желая, чтобы по моей личности «прошлись» ещё раз, я схватила со стола сумочку решив, что забрать вещи попрошу Костю. Стараясь выглядеть как можно более незаметно, я протиснулась мимо них и, искренне пытаясь производить как можно меньше шума, направилась к двери.
- То есть, - железным голосом подвёл итог Кондратенко, - место главного редактора моего журнала с этой минуты свободно. В ближайшее время я займусь поисками подходящей кандидатуры. От Вас же жду заявления об уходе на моё имя, - он, круто развернувшись и стремительно пройдя мимо меня, толкнул дверь, оставив Дмитрия Серафимовича в расстроенных чувствах. Я немного помедлила и, не глядя на бывшего шефа, поколебавшись, вышла вслед за ним.
«Обалдеть, - мелькнула мысль, ясная как Божий день. – Бывший прапорщик - владелец нашего журнала. Теперь ясно, почему он согласился дать интервью. И как эта новость прошла мимо меня?». Но, вспомнив, что я к журналу больше не имею никакого отношения, всхлипнула и, понурившись, направилась в сторону туалета. В одном Кондратенко все-таки прав – мне нужно привести себя в порядок.



Май 2004 года
Одесса

Прошло около получаса, и я, с трагически-грустной миной и кое-как подправленным макияжем, вышла из издательства. Мой автомобиль был припаркован неподалёку, и, достав из сумочки брелок, я радостно посмотрела в ту сторону, где оставила его. Моя радость улетучилась мгновенно - перпендикулярно моей «ласточке» стояла грузовая Газель. Водителя в поле зрения не наблюдалось. Нет, определённо, это был не мой день. Подойдя к машине и пнув её каблучком в смутной надежде на то, что, возможно, владелец догадался оборудовать её сигнализацией, я убедилась в том, что водительские удостоверения в нашей стане, определённо, продаются где-то на рынке. Причём, оптом…
- Твою мать! – громко выругалась я. – Ну что за козёл?! – хорошими манерами я никогда не отличалась…
Шансов «освободить» машину у меня не было никаких, поэтому, горько вздохнув, я поплелась в сторону автобусной остановки, проклиная невесёлую перспективу просить Костю забрать ещё и мой тарантас со стоянки.

Мимо меня промелькнул наглухо тонированный чёрный джип с киевскими номерами. Я была почти уверена в том, кому он принадлежал. Hummer H2 остановился. Я замедлила шаги и нерешительно прошла мимо, стараясь не смотреть в сторону автомобиля, который своими устрашающими размерами напоминал мне грузовик. «Подумаешь, не узнала… - думала я про себя. – В жизни всякое бывает. В конце концов, это же не единственный Hummer на всю Одессу…» Но вся беда была в том, что этот автомобиль был мне прекрасно знаком.
И если бы только это! Мои худшие опасения сбылись. Стекло опустилось. «Эх, нужно было перейти на противоположную сторону!» - подумала я с отчаянием.

- Почему пешком? Что с твоей машиной? – раздался неторопливый и совсем не дружелюбный голос. – Она что, опять в ремонте?
- Нет, папа, - я глубоко вздохнула и изобразила на лице какое-то подобие улыбки, отчётливо понимая, что моё сегодняшнее увольнение – это ничто по сравнению с предстоящим разговором с отцом. – Её подпёрла Газель.
- Газель? – переспросил отец недовольно.
- Ну да, - подтвердила я скучным голосом. - ГАЗ 27057, грузовой фургон. Задний привод, коробка – механика, карбюраторный…
- Я понял, - перебил он, поморщившись словно от зубной боли. – Между прочим, двадцатилетнюю девушку отнюдь не красит то, что она разбирается в марках машин.
- Виновата, исправлюсь, - вздохнула я, думая о том, что я не только в марках машин разбираюсь, но периодически даже чиню свой тарантас собственными силами. Интересно, что бы он сказал, если бы знал об этом? К тому же, совсем скоро мне исполнится 21 год – даже по европейским меркам, это уже совершеннолетие.

- Ты куда, на встречу? – его вопрос прозвучал как всегда строго. Иногда мне казалось, что я не с отцом разговариваю, а как минимум нахожусь на допросе в прокуратуре. К тому же, вести разговор через дверь, пусть даже это дверь его машины, казалось мне не совсем удобным. Так уж получилось, что ростом я, как и мой отец, не вышла, и, чтобы смотреть отцу в глаза, взиравшему на меня с заднего сидения с нескрываемым презрением, приходилось прилагать неимоверные усилия.
- Нет, - я покачала головой. – Домой.
Мне нестерпимо хотелось окончить этот разговор. Уж лучше бы я с Дмитрием Серафимовичем осталась – честное слово, это было бы гораздо приятнее…

- Домой? В такое время? – удивился он. Он всегда удивлялся всему, что со мной связано. Вечно. Это был, своего рода, закон, сводивший меня с ума. Мой отец меня не понимает – это аксиома, не требующая доказательств. Всё и так понятно. – С каких это пор у тебя выходной в среду?
- Он у меня теперь вечный, - мрачно изрекла я.
- Садись в машину и немедленно объяснись, - он, наконец, соблаговолил распахнуть дверь машины, и я, ступив на боковую подножку, которая больше смахивала на небольшую площадку, я оказалась в пахнущем кожей салоне. Я приблизительно представляла себе, что чувствовал Гулливер, оказавшись в гостях у великанов. – Итак? – спросил отец, видя, что я кое-как устроилась на сидении.
- Нашу контору перекупили, - неожиданно для самой себя выпалила я. – Сменился владелец, который хотел бы видеть свой собственный штат. Дмитрия Серафимовича, кстати, тоже благополучно попёрли с его места…
Это была ложь во спасение. Разумеется, рано или поздно отец узнает о том, что никакой перепродажи издания не было, но это будет потом… «Завралась, завралась ты, Никитина, - подумала я. – Он-то думает, что ты в бухгалтерии издательства работаешь ведущим экономистом, а вовсе не журналистом. А, впрочем, ему-то какая разница? К тому же, он не очень-то интересуется моими делами», - успокаивала я саму себя.

- Кто новый владелец издания? – спросил отец безразлично.
- Понятия не имею, - я пожала плечами. – Дмитрий Серафимович называл фамилию, но я её не помню, - солгала я, боясь, что отец примет мои слова за чистую монету и поспешит поздравить кого-нибудь с ценным приобретением. «Разумеется, - думала я, - он в очередной раз опозорится, и в очередной раз – из-за меня. После этого он, в который раз, скажет, что я ему не дочь, и что он знать меня не хочет. А потом, через пару месяцев, понимая, что я не приползу к нему с протянутой рукой, снизойдёт явиться ко мне и напомнить о родственных чувствах…» Всё это проходилось уже ни раз, и я даже не уверена была в том, что у нас сохранились по отношению друг к другу эти самые родственные чувства…
- Ты невнимательна, Лариса, - он покачал головой, показывая тем самым, что я в очередной раз его разочаровала. – К таким вещам нужно относиться с глубоким пониманием дела…

Дальше последовала лекция минут на двадцать, в течение которой отец пытался втолковать мне, какой именно глубиной измеряется то самое дело. Честно говоря, нить разговора я потеряла в самом начале, и, чтобы отец не имел возможности видеть моё безразличное лицо, отвернулась к окну, изображая, что любуюсь пейзажами.

- Ты не забыла по поводу пятницы? – этот вопрос был настолько неожиданным, что я невольно обернулась к отцу и уставилась на него непонимающим взглядом.
- Пятница? – я судорожно пыталась вспомнить, что же такого важного я должна сделать в пятницу, но почему-то никаких дельных мыслей по этому поводу мне в голову не приходило. Разумеется, всё было зафиксировано в моём ежедневнике, но он, увы, остался в моём бывшем кабинете. – Пятница… - повторила я. – По-моему… Кажется…
Чёрт, как же это неприятно – чувствовать себя полной кретинкой в присутствии собственного отца! Но именно так я себя и ощущала.
- В пятницу – банкет по случаю десятилетия «Империи», - в его голосе было столько презрения, что мне захотелось немедленно испариться из машины.
Как я могла забыть? Я пообещала отцу, что буду сопровождать его на этом пресловутом банкете и даже упорно сочиняла, что купила себе специально для этого случаю вечернее платье, и бессовестно забыла… Да что же за дырявая у меня память!

- Ты об этом? – я опустила глаза. – Я помню, - я улыбнулась. – Думала, ты о чём-то важном…
Ответом мне было ледяное молчание. Опять я опростоволосилась! Для отца в этой жизни не было ничего важнее его «Империи», и я должна была об этом помнить. Почему я не родилась немой?
- Пап… - виновато произнесла я. – Ты извини, я что-то не то говорю… Просто с этим увольнением совсем ничего не соображаю…
Наверное, будь мой отец не бизнесменом Александром Никитиным, он, наверняка, сумел бы меня понять. Но, увы, я была дочерью своих родителей, которые ценили карьеру превыше всего…
- Он непременно хочет, чтобы мы там присутствовали, - теперь в его словах звучала неприкрытая ярость. – Поэтому я вынужден просить тебя не превратить вечер в очередной балаган…
Я молча стиснула зубы. Он… Опять он. Везде и всюду… Совладелец «Империи», чтоб он сдох…





* На фото - прототип А. Никитина (отец главной героини)