Возвращение Ангела (глава 28)

Глава 28
Октябрь 2004 года
Москва

Голова болела неимоверно, словно её намертво зажали в стальные тиски... Или в железные? Хотя, не всё ли равно...
Боль усиливалась, отдаваясь в виски, разливаясь по всему лицу и устремляясь куда-то вниз - к сердцу, наверное... Боль... Что значит боль физическая по сравнению с болью душевной? Ничего. Ни-че-го... Эти два вида боли невозможно сравнить, сколько не пытайся провести аналогию. Но боль поглотима. Поглотима отчаянием... Безнадёжностью... Тоской...

Лариска... Где она теперь?
Два часа сорок семь минут, превратившиеся для него в вечность, наполненную противоречивыми чувствами.
Он должен был броситься её искать. Должен был обойти каждый вокзал, должен был... Но не стал. Что-то не давало ему пойти на этот безрассудный, мальчишеский шаг.
Страх? Наверное...
Что он скажет ей, когда увидит? Что он вообще может сказать? Да ничего... Ничего, чёрт подери! Как ни крути, во всём всё равно виноват он. Только он один... Надо было сразу, когда она спрашивала, во всём признаться. А теперь? Что теперь?

- И что теперь? – этот вопрос, наивно заданный Володей и явившийся отражением его чувств, заставил Игоря покачать головой и глубоко задуматься о невесёлых, в общем-то, перспективах…
Итак, в аэропорту Шереметьево Лариски не оказалось… И что теперь? Действительно, что? Обыскивать каждый вокзал в Москве, наивно веря в то, что Лариска сидит сейчас где-нибудь в зале ожидания и только того и ждёт, чтобы он появился и забрал её домой…
Не ждёт. И, наверное, в чём-то права...
Знать бы только, в чём?
Не в её правилах - прятаться, поджав хвост. Значит, дело не в нём и не в "Империи"... Точнее, не только в этом. Лариска не такая. Она бы устроила истерику, плюнула бы ему в лицо, попыталась бы расцарапать физиономию... Что угодно, только не бегство. Она не прячется от проблем. Она - выше этого...
Так что же, что, в таком случае, произошло?

Лариска… Ну почему же она такая глупая? Почему нельзя прямо сказать… Почему обязательно прятаться, убегать… Почему? Кто-нибудь может ответить на этот вопрос…
А он-то – идиот. Дверь на ночь запирал, а тут отвлёкся на пару минут, и этого оказалось достаточно, чтобы она сбежала… И что теперь? Что?
"Маленькая моя, где же ты... - произнёс он про себя. - Зачем? Я же всё равно тебя найду. Всё равно найду..."

Игорь низко опустил голову – настолько низко, что шея неприятно хрустнула – и устало потёр глаза ладонями…
Так… Надо что-то предпринять.
Её надо найти, и он это сделает. Обязательно. Непременно сделает! И он не отстанет от неё, пока не поговорит… А после этого разговора не отстанет тем более…

- Игорь Алексеевич, - голос Володи прозвучал непривычно громко в салоне автомобиля. – Может, вернётесь?
Вернуться? Куда? В ресторан, что ли? О да, там только его кислой рожи сейчас не хватало… Ещё и без жены. Объясняй потом родителям, что же такое произошло, и куда подевалась их невестка... К тому же, выше человеческих сил было видеть Илью и испытывать муки от единственного желания, которое затмевало его желание найти жену и вернуть её к семейному очагу – вытащить у Володи из кобуры оружие и пристрелить эту тварь, чтобы неповадно было людям в души гадить… Или не он? Не Илья…
- Илья… - произнёс он вслух и перевёл взгляд на начальника охраны. Тот понял его мгновенно и утвердительно качнул головой…
Он может искать её сколько угодно, но при этом все его жалкие попытки успехом не увенчаются. И только один-единственный человек знает, где её искать… Нет, не знает… Пока не знает… Но, стоит только ему намекнуть на то, что она исчезла, он отправится по следу не хуже любой овчарки. Отправится и найдёт… Проверено. За три года ни разу не дало "осечки"...
Так и надо сделать! Использовать Илью... Б...дь, как не хочется. Но иного выхода нет.
И тогда ему останется всего лишь опередить его на немного, и он это сделает… Да, он непременно это сделает…

- Возвращаемся в ресторан, - проговорил Игорь, разворачивая автомобиль на пешеходном переходе, распугивая ничего не подозревающих о его душевных терзаниях пеших участников дорожного движения…



Октябрь 2004 года
Минусинск

Не дав возможности бабушке с дедушкой хотя бы немного прийти в себя после моего звонка и сумбурного объяснения того, как я вдруг воспылала к ним родственными чувствами и, пользуясь командировкой мужа, решила нагрянуть к ним в гости, я уточнила адрес дома и добавила, что нахожусь на железнодорожном вокзале города Абакана… После моих слов дедушка громко крякнул, а бабушка, испуганно вскрикнув, очевидно, бросилась в спешном порядке замешивать тесто для плюшек, которые я так любила в детстве наряду с сибирскими пельменями…
Я искренне надеялась на то, что пару месяцев проживу без приключений, после чего отправлюсь домой, в Одессу, где благополучно подам на развод…

Ага! Какое там «без приключений»… Говорят, что Абакан наводнён таксистами. Что они оккупируют пощади, вокзалы и стоят где ни попадя, чуть ли не за ноги хватая потенциальных пассажиров. Как же! Может, где-то они и стоят, но при моём приближении все словно вымерли, и на привокзальной площадюшке не было ничего, кроме джипа Land Cruiser. «И что она жалуется? – подумаете, наверное вы. – На настоящем «крузаке» поедет…» Признаться, я не сразу поняла, что за штука стоит передо мною. Необычайно нелеп и страшен он был. Только потом узнала, что являюсь одним из немногих людей, кому удалось узреть самый честный «проходимец», начисто лишенный комфорта и каких бы то ни было удобств… Его родоначальником был ни много ни мало Тroop Carrier — войсковой тягач, равных такому, пожалуй, нет до сих пор. О да, самый настоящий Land Cruiser серии BJ43 выпуска 1983 года, украшенный оранжевым таксистским «колпаком». Зрелище то ещё… Несмотря на то что BJ за свою жизнь сменил родину и неизвестное количество владельцев, а также отмотал неустановленное число кругов одометра, он и поныне выглядел, как говорится, живее всех живых. Он был даже не уродлив – просто безобразен…
- Вот это да! – воскликнула я с восторгом и опрометчиво подошла поближе, чтобы полюбоваться этим праворуким чудом японского автопрома.
- Садитесь, девушка, - владелец «крузака» распахнул дверь. – Доедем с ветерком…
И я, дура такая, согласилась…
Всю дорогу (я бы сказал, бездорожье), машину трясло и подбрасывало, и я перекатывалась на заднем сидении, стараясь не удариться головой и не набить себе шишек. Всё! В следующий раз – только автобусом…
Водитель, надо сказать, оказался тем ещё пройдохой – сунул на прощание мне клочок бумаги со своим телефоном (это, наверное, вместо визитки) и сказал, что ему можно звонить в любое время. А потом скрылся в брызгах придорожной грязи, оставив меня наедине со спешащими мне навстречу бабушкой и дедушкой…

Оказалось, Минусинск не так уж сильно изменился, хотя прошло почти двадцать лет со времени моего отъезда. Я с удовольствием узнавала знакомые по отрывочным детским воспоминаниям места и вспоминала за чаем с неизбежным клубничным вареньем свои детские проделки…
В доме, где прошло несколько счастливых месяцев моего детства, почти ничего не изменилось. Он был всё такой же, как я его помнила – бревенчатый, с массивными резными наличниками и ярко-зелёными ставенками с причудливым, типично сибирским орнаментом. Даже веревочки, привязанные к болтам ставней, чтобы можно было их отворять и затворять, не выходя из дома – и те сохранились. Я прежде думала, что только одна сибирская лень сверлила и портила стены для пропуска веревок, но оказалось, что это остаток старины, защита при осаде, когда, не подвергаясь опасности, нельзя было выйти на улицу. «Окна без ставней, что человек - без глаз» - говаривал один старожил. Резной карниз, на который я заглядывалась двадцать лет назад, галерея с точенными «балясинами», балкончиками с резными перильцами, даже ажурный металлический «дымник» на трубе – и тот словно дожидался того времени, когда же приеду я…
Да и внутренняя планировка – словно разбросанные по дому комнатки, соединённые между собою коридорчиками или легкими перегородками… И повсюду – мебель ещё советских лет, знакомая мне с детства – лакированная, блестящая, покрытая отчасти кружевными салфетками и скатертями, которые так любила вязать моя бабушка… Подумать только, даже телевизор, старорежимный «Садко» без пульта, ловивший всего пять каналов (больше кнопок не было) был всё тот же, что покупался ещё во времена моего недолгого нахождения здесь… И холодильник с традиционным названием «Сибирь»… И водочный набор в виде рыбок тёмно-синего цвета с красными плавниками и причудливо изогнутыми хвостиками – всё тот же…
Глядя на этот дом, ни за что не скажешь, то живут в нём родители известного украинского предпринимателя, генерального директора фирмы, имеющей несколько представительств по стране и обширные связи за рубежом… Хотя, что греха таить – они и сами не вспоминают о своём сыне…

Мы собрались в кухне, где я с удовольствием поглощала приготовленные бабушкой пельмени – огромные, слепленные вручную и необыкновенно вкусные, напоминающие по размеру небольшие чебуреки. Трёх таких вполне достаточно, чтобы взрослый человек наелся ими…
И опять воспоминания детства нахлынула на меня тёплой волной. Помню, как мы заготавливали пельмени «впрок», причём, даже не килограммами, а целыми металлическими подносами… Причём, в этой «заготовке» принимала участие даже я… Это – своего рода традиция, неукоснительно соблюдавшаяся в моей семье, в которой к «кухонной науке» было всегда серьезное отношение. Но, видимо, на мне природа отдохнула, и готовить прилично я так и не научилась…
Я вновь обвела глазами небольшую светлую кухоньку - обеденный стол, буфет, массивные табуреты, каждый из которых, наверное, по целому пуду весил… В такой кухне нет хрупкой посуды – всё больше простые тарелки с «золотинкой», четырёхзубые вилки ещё советских времён, с пластмассовыми ручками, керамический кувшин на столе, да разномастная посуда для приготовления…

А ещё – это я почувствовала сразу, как только переступила порог дома – здесь пахло детством. Моим детством… И только теперь я начинаю понимать, что же это был за запах… Это – не что иное, как аромат легендарной «Красной Москвы», которую обожала бабушка… Говорят, что запахи сохраняются в памяти дольше всего. Они настигают тебя внезапно, когда уже, казалось бы, забыты имена, адреса и обиды. Даже в Москве – городе больших денег, которые, как известно, не пахнут…
Духи «Красная Москва». Моё первое по-настоящему «стыдно». Я заправила ими фломастеры, чтобы ярче писали (видимо, иных спиртовых жидкостей не было). Просто выбрала из пузырьков на трюмо самый непрезентабельный и извела его содержимое на художество. За этим занятием меня и застала бабушка. Не было ни криков, ни тумаков. Она молча взяла пустой флакон и, бросив на деда вопросительный взгляд, многозначительно покачала головой… Уже на следующий день на трюмо вновь появился «бутылёк», источающий приятный аромат…
«Красная Москва»… Капнуть из флакона на пальчик, не знавший маникюра, и потереть за ушком. Так советовала книга «Вам, девушки». Так показывала девушка-кино Любовь Орлова, так делала женщина-космос Валентина Терешкова. Супругу Николая II Александру Фёдоровну избрали лицом бренда позднее — в эпоху, когда товары на рынке стали продвигать, а не просто выбрасывать на прилавки галантереи. Для придания буржуазной ноты из архивов вытащили историю о французе Брокаре. Экспат, приехавший душить московских модниц, увидел неповторимое сочетание ароматов во сне. Шедевр назвал «Любимый букет Императрицы» и преподнёс его урождённой принцессе Гессен-Дармштадтской на 300-летие Дома Романовых в 1913 г. Императрица была в восторге… Потом, как водится, пришли большевики и всё испортили. Фабрику Брокара переименовали в «Новую зарю», «Букет» — в «Красную Москву», а благоухательную отрасль отдали в подчинение трестам жировой промышленности.
Из жиров «Красную Москву» вытаскивала жена Молотова – Полина Жемчужина. Самая элегантная дама столицы ходила к Сталину, жаловалась на перебои с эфирными маслами, упаковочными материалами и настаивала на создании Главпарфюмера, который бы контролировал гигиену и аромат советских женщин. Всё кончилось обвинениями в «преступной связи с сионистскими организациями» и ссылкой в Казахстан. Жемчужина умерла в 1970 году, так и не увидев, как в Москве открылись социалистические бутики «Ванда», «Лейпциг», «Бухарест», где командированные и москвичи пыхтели в очередях за немецкой краской для волос и польскими духами «Быть может»…
Новая «Красная Москва» тоже появилась в доме. Я купила её в Петербурге, в знаменитом ДЛТ, когда пыталась убить те несколько часов, что были у меня до отправления поезда, следующего в Киров… Но, по глубокому бабушкиному убеждению, она была не той (то ли из-за непритёртой крышечки, то ли потому, что с годами острота обоняния, как и зрения, снизилась)…
«Настоящую «Москву» видно сразу!» - улыбнулась она. И это абсолютная правда. Если повести носом, то среди сурового перегара, смога и кислых щей можно уловить «Красную Москву». Часто — в троллейбусе. Часто — с примесью корвалола. Так пахнет время, когда стыдно пока только за фломастеры. Когда страшно, что бабушка молча уйдёт. Пока только на кухню…

Время летело и летело, а мы всё разговаривали… Разговоров об отце старались избегать… Эта тема, кажется, не только мне, но и бабушке с дедушкой неприятна была. Для них сын давно перестал существовать. Хорошо ещё, что жила в Минске их дочка, которая частенько приезжала к ним с целым выводком светловолосых ребятишек – их правнуков… Моя тётя, которую я никогда в жизни не видела и о существовании которой даже не помнила. Что живёт в Чебоксарах мой дядя, который периодически ездит на заработки в Москву, но пару раз непременно выбирается к ним… Отцовские брат и сестра – чужие, по сути, мне люди, о которых я с интересом слушала, всё не решаясь перебить…

Первым, не выдержав нашей задушевной беседы, ретировался дед. Зевая, он покачал головой и поплёлся в направлении комнаты, которая и двадцать лет назад, и сейчас, называлась спальней…
- Ну, рассказывай… - улыбка сошла с лица бабушки, как только покашливание и старческое шарканье деда стихло. – Что у тебя стряслось. Не просто так же приехала?
Бабушка посмотрела на меня своими добрыми серыми глазами, и он этого я почувствовала себя маленькой девочкой, которая до безумия любила свою бабушку и могла её рассказать обо всём на свете…
И я, как когда-то в детстве, рассказала обо всём…
О знакомстве с Назаром и о нашем расставании…
О моей «Киевской ссылке» к матери, её любовнике и попытке самоубийства…
О моей карьере журналиста…
О нашей встрече с Игорем и о коротком романе, который перерос в законный брак…
О гнусном предложении, сделанном мне отцом…
О своём побеге, длившемся уже пять дней…
Обо всём…
И как будто боль отступила. Легче стало дышать. Легче жить…

- Ты поступила как маленькая, Феридэ... Кямран-бей достоин осуждения, но он раскается и больше такого не сделает... – произнесла бабушка певучим голосом, и я с удивлением поняла, что она цитирует строчку из моей любимой книжки «Птичка певчая», которую я полюбила – стыдно признаться – с четырёх лет.
- Бабушка… Нет, не так… Гюльмисаль-калфа, - сказала я, припоминая ответ любимой героини. - Моя милая старая Гюльмисаль, не пытайся меня разубедить. Напрасный труд. Я поживу у тебя несколько дней, а потом уеду в чужие края, где буду трудом своих рук добывать средства к жизни!
Глупо. Конечно, глупо… Добыть руками я не могу ничего, кроме воздуха… Да и головой – тоже. Гораздо лучше пятая точка работает – «на ура» ловит неприятности и дурацкие приключения… Хорошо, что бабушка об этом не знает.
- Ты позвони ему, - тихо посоветовала бабушка, гладя меня по голове морщинистыми руками. – Позвони. И расскажи… По всему видно, что человек хороший, хоть и бывший уголовник… И что с того, что он бывший бандит? У нас вся Россия кандальная. Нам ли, сибирякам, этого не знать? И что с того, что так у него с Шуркой сложилось…
Мне непривычно было, что кто-то называет моего отца, грозного господина Никитина, просто Шуркой…
- Как я… - вздохнула я. – Как я позвоню? Сбежала же… Да и что объяснять…
- То и объяснишь. Скажешь, что дура, что отец припугнул, вот и понесло тебя в наши края… В гости пригласи! Это здесь – захолустье, а в Абакане гостиница приличная есть…
- В гости, - грустно улыбнулась я. – Скажешь тоже… Страшно…
- Страшно? – ответила бабушка. – А мне, думаешь, не страшно было, когда мы с Витькой познакомились? Я ведь тогда старшим лейтенантом была, а он только третий курс училища заканчивал… И ничего, переступила через себя как-то…
- Ну что я скажу? Что отец… Да не поверит он мне… Или отца убьёт… Или отец его… - всхлипнула я. – Бабушка, ну что ж я такая невезучая? Ну почему всё, что есть плохого, только на меня и валится?
- А кому сейчас легко? Оставь ты в покое своих мужиков. Пусть сами разбираются! Не лезь в их дела… А гадать, убьют или не убьют – это не для тебя. Каждому из нас свой срок отмерен. И нечего этот срок торопить. Когда придёт, тогда и придёт… Звони давай…
- Завтра, - я попыталась прибегнуть к своему любимому спасительному слову.
- Сегодня, - железным голосом подполковника медицинской службы отчеканила бабушка. – Ну?
Я горестно вздохнула и, предчувствуя, что сейчас потону в лавине пришедших от Игоря SMS-сообщений, ввела PIN-код… Сообщений не было. Ни одного… И это заставило меня грустно вздохнуть. Всё правильно… А чего я ещё хотела?
- Не буду, - я выключила телефон. – Завтра позвоню…



Октябрь 2004 года
Минусинск

Меня разбудили крики и странный звук, происхождение которого я не сразу поняла. Игорь, что ли приехал? И отец? И они сейчас, наверное, орут друг на друга… Вот… «Любимая моя» кто-то орёт… Но не Игорь… И причём здесь Россия?
Я стремительно сбросила с себя одеяло и метнулась к окну. Спросонок я пыталась понять, что это такое, и, поняв, расхохоталась - солдаты шли в баню мимо нашего дома и горланили, не жалея голосовых связок, строевую песню… Где-то здесь, укрытая от посторонних глаз, находилась войсковая часть… Военные железнодорожники…
Я смотрела на них через окно с детским любопытством и махала рукой…
…Над полями необъятными,
И речными перекатами,
Над разрывами гранатными
Песня - ласточка летит…
Мальчишки лихо маршировали, не обращая внимания на полоумную одесситку, выставившуюся в окно… Наверное, в их жизни было предостаточно других, более интересных зрелищ… Одним словом – армия…

Убеждение в том, что Минусинск не изменился, оказалось поверхностным. Я не говорю о том, что военные переоделись в другую форму, а в городке прибавилось зданий. Совсем нет… В городе, куда ни плюнь, все шептались о мистических явлениях, происходящих в лесу. Говорили, что на болотах поселился оборотень, который затягивает в трясину грибников и пугает женщин страшным голосом и диким своим видом… Попадались описания одно красочнее другого, и уже на следующий дедушка застал меня в дверях, одетую в спортивный костюм и сапоги. Догадавшись, куда я собираюсь, он высказал всё, что обо мне думает прямым военным языком и отправил переодеваться. Я возмущалась, но дома всё-таки осталась, довольствуясь сведениями о снежном человеке Минусинского разлива, почерпнутыми из разговоров с бабушкой…

Наконец, воспользовавшись каким-то предлогом, я выскользнула из дома и отправилась побродить по городу. И тут нарвалась на него… Оказывается, кроме оборотня был в городе ещё один интересный персонаж, о котором я не могу не рассказать.
В тот незабываемый день я впервые в жизни увидела культового человека, местную знаменитость, которую солдаты окрестили попросту «Стакан» за его пристрастие к горячительным напиткам. Я возвращалась домой из местной булочной и проходила рядом с кафе, если можно было так назвать это деревянное кривое здание с вывеской, написанной на фанере масляной краской. Сегодня давали зарплату, поэтому здесь был «аншлаг». В кустах раздался подозрительный шорох. Я обернулась – улица была пустынна. Я прибавила шаг, но любопытство заставило меня остановиться. Я не пожалела о том, что сделала это, потому что моим глазам представилась, что называется, картина, достойная кисти если не Рембрандта, то Репина точно. Из кустов, пятясь задом и согнувшись в три погибели, показалась мужская фигура. Поначалу я думала, что это зрительный обман… На человеке была надета половина формы военнослужащего – фуражка, куртка на молнии и офицерские туфли. Штаны человек почему-то держал в руках, и я не без удивления разглядывала его растянутые клетчатые семейники… Сделав пару нетвердых шагов, неизвестный упал и, матерясь, стал размазывать вокруг себя весеннюю грязь, пытаясь подняться. Он ползал на четвереньках, но мать сыра земля манила его и упорно не хотела отпускать… Сцена эта закончилась печально для военного – откуда-то появилась исконно славянского телосложения женщина с измождённым лицом, которая легко подхватила его за талию и, отобрав штаны, поволокла вслед за собой. Он упирался, бормотал что-то и, видимо, с трудом передвигал ноги… Имя этому феномену было Андрей Сергеевич Шейнов.
Прапорщик Шейнов был фигурой, несомненно, колоритной. Во-первых, я не могла точно определить, сколько ему лет. На вид казалось, что за пятьдесят, но, как в итоге оказалось, на момент нашего знакомства ему было чуть больше тридцати… Каштановые волосы с проседью, землистый цвет кожи и какое-то туповато-дружелюбное выражение одутловатого лица, придающее ему определённое сходство с мопсом – такого человека забыть было просто невозможно… Этот «экземпляр» периодически курсировал между клубом и местной «разливухой», и к концу дня его можно было увидеть «отдыхающим» где-то на лавочке.
Нужно отдать должное – в молодости он, наверное, был довольно симпатичным, но годы и алкогольная зависимость сделали своё дело, состарив его раньше времени. Насмешки и безразличие окружающих довели дело до конца…
Я была в шоке, когда узнала, что этот человек – заведующий местным клубом. Дедушка со смехом рассказал мне, что в разное время он заведовал сладом ГСМ, затем – продуктовым складом, после чего был «сослан» в клуб… Собственно, сам клуб представлял собой небольшое здание хрущёвских времён, в последний раз капитально ремонтировавшееся, по словам старожилов, ещё при Советах. Там и «обитал» Ста… прошу прощения, прапорщик Шейнов. Когда от его зарплаты не оставалось ничего (а это случалось почти сразу после получки), а в долг уже никто не давал, Андрей Сергеевич впадал в меланхолию. Тогда он выносил из клуба потрёпанный временем баян, садился на ступеньках клуба и пытался сыграть одну и ту же песню. Называлась она «Милая мама»:
В мыслях я навещаю домик наш за рекой,
Как живешь ты, родная, сыну сердце pаскpой,
К нежной ласковой самой письмецо свое шлю,
Мама, милая мама, как тебя я люблю.
Я живу на границе, где полярная мгла,
Ветер в окна стучится, путь метель замела.
К нежной ласковой самой письмецо свое шлю,
Мама, милая мама, как тебя я люблю.
Над моим изголовьем наклоняешься ты,
И смотрю я с любовью на родные черты.
К нежной ласковой самой письмецо свое шлю,
Мама, милая мама, как тебя я люблю.
Улыбнись веселее, напиши мне ответ,
Ведь улыбкой твоею я на службе согрет.
К нежной ласковой самой письмецо свое шлю,
Мама, милая мама, как тебя я люблю.
К нежной ласковой самой письмецо свое шлю,
Мама, милая мама, как тебя я люблю…
Баян издавал странные звуки, совершенно не похожие на то, чего пытался добиться от него Шейнов. До сих пор остаётся загадкой, почему эта песня стала для прапорщика «лебединой». Наверное, на это были свои причины…

Впрочем, если бы не уговоры бабушки, я бы обязательно подружилась с прапорщиком и даже написала бы о нём какой-нибудь очерк, но мне было приказано сидеть дома и не высовываться из опасения, что я начну бегать по городу в поисках приключений…

Чем я, собственно, и занималась, потому как резкой перемены климата мой организм не выдержал, и «акклиматизация» меня «прижала» со страшной силой… У меня постоянно болела голова, я вечно мёрзла и хлюпала носом, кутаясь в бабушкин платок, который ещё в детстве окрестила «козепухим» из-за его происхождения. А ещё меня тошнило. Постоянно… Особенно – от вида мобильного телефона… Бабушка пичкала меня элеутерококком, который нефига не помогал...



Октябрь 2004 года
Минусинск

Домашние дела тоже помогали мало. К акклиматизации добавилась ещё и депрессия – чёрная и противная… Я изо всех сил пыталась помочь бабушке по хозяйству, но вреда от меня было больше, чем толку…
Наконец, доведённая до отчаяния моими упражнениями в «домоводстве», бабушка всучила мне таз с бельём и деревянные прищепки и отправила во двор…
Вот! Вот такая работа – как раз для меня…

Я выудила из тазика полосатый носок и, чтобы веселее было, начала читать вслух внезапно всплывший в голове стишок:
Я развешиваю белье:
Полотенце, трусы, носок…
Носок падает вниз -
Стремительный в пропасть бросок.
Надежность терпит крах
Надежности больше нет,
Как нет носка на веревке
Его там действительно нет!
Тогда я ныряю в бездну –
Он здесь! Он в моих руках!
Прохладный, маленький, нежный…
Слышны удары в висках.
И вновь устремившись в небо
Надежность я бережно спас:
Когда мы случайно падаем –
Никто не спасает нас.

Стишок был в высшей степени идиотский, но какой-то символический. Не огладываясь, я потянулась за вторым носком, который оказался почему-то ближе, на уровне моей руки… Не задумываясь над перемещениями носков в природе, я взяла его в руку и, тряхнув пару раз, повесила на верёвку и прицепила прицепкой. Красота!
А теперь… Что там на очереди…
Рядом оказалось полотенце… Блин! Я вовсе не его хотела взять… Или…

Я развернулась и упёрлась носом в кожаную куртку с меховым воротником. Захлопав глазами, я некоторое время разглядывала нагрудный карман куртки, потом нерешительно подняла глаза вверх, на светло-серый свитер…
Удар током… Нет, не током… От этого не стучит так сердце – так обречённо, словно вот-вот оборвётся… От этого нет желания послать к чёрту мир и прежде всего – человека, стоявшего сейчас передо мной…
Я как будто застыла. Заледенела… Не знаю, как правильно это выразить… Просто время и пространство вдруг перестало для меня существовать. И лишь одна мысль жила в моей голове: «Сбежать. Исчезнуть. Испариться. Превратиться в невидимку…»
Зачем он приехал? Для чего?
Кому он здесь нужен?

Мужские руки уверенно стиснули мои локти, отчего ярко-алая краска разлилась по моим щекам…
Не может быть… Неужели… Неужели меня так просто найти?

Привёл в себя меня ехидный крик старшего прапорщика Шейнова: «Эй, ну я пошёл?»
- Иди, иди, - прозвучало в ответ…

- Привет… - тихий голос и улыбка. Такая знакомая, что хочется тотчас провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть её… Он улыбался…
- Привет, - нехотя ответила я.
- Как ты?
- Лучше всех. Зачем?..
- Приехал? Поговорить…
- Со мной?
- Да…