Возвращение Ангела (глава 43)

Заранее извиняюсь за тоскливое и несколько бредовое содержание этой главы. Мне хотелось написать что-то оптимистичное, а вместо этого получилась какая-то галиматья. Наверное, это больничные стены так действуют… Или просто внутренне состояние - гадкое и плаксивое. Когда начинала главу, вдруг нахлынули воспоминания семилетней давности из собственной жизни. Новогодняя ночь, ёлка и Адажио к балету "Щелкунчик", разносящееся по пустому дому...

В любом случае, я готова к критике и летящим помидорам, по которым так соскучилась в этом проклятом учреждении здравоохранения.



Глава 43
Новогодняя ночь 2005 года
Киев, коттедж И. Кондратенко

Новый год – праздник суетливый. Всем почему-то непременно нужно в этот день приодеться, украсить квартиру и сотворить на столе что-нибудь этакое. Зачем – непонятно. Мне, по крайней мере. Я уже говорила, что Новый год никогда не относился к числу любимых мною праздников. Но почему-то, когда 2005 год тихонько заскрёбся в дверь, я, насмотревшись на предпраздничную суету вокруг, ни с того ни с сего решила, что непременно должна уподобиться «встречающим» и «отмечающим» и, раз уж Игорю некогда задумываться о подобных вещах, занялась украшением дома…
Я не понимала, что этот первый «семейный» праздник, не считая Дня рождения Игоря, который тот провёл в «своей компании», укатив на неделю в Карпаты, никому не нужен. Я, многократно обжигавшаяся на своей слепой вере во что-то хорошее, должна была давным-давно понять, что чудес на свете не бывает. Даже под Новый год. Помните слова Короля из старого чёрно-белого фильма «Золушка»? «Никакие связи не смогут сделать ножку маленькой, душу – большой, а сердце – справедливым…» Наверное, это как раз о таких людях, как Игорь. Он никогда не изменится и не научится любить. Но тогда, ещё две недели назад, я этого не знала. Я подсознательно продолжала верить в сказку, в которой гранитная броня его сердца даст трещину, и он в одночасье станет прежним – таким, каким я его полюбила, и с завидным упорством перебирала «новогодние идеи», шелестя страницами журналов и стремясь создать в доме атмосферу новогодней сказки…
Тогда я ещё не знала, что этот Новый год мне придётся встретить так же, как и все остальные – за просмотром «Собаки на сене», в компании одиночества и апатии… По крайней мере, его начало, до прихода Ильи. Почему-то, когда он появился на пороге со своей розой в руке и мягкой улыбкой на губах, у меня появилась уверенность в том, что он, словно добрый Ангел из рождественской сказки, сумеет хотя бы на короткое время прогнать мою меланхолию и грусть, переложив часть моей душевной боли на свои мужественные плечи. Но это оказалось лишь мечтой, потому что после его ухода мне стало ещё хуже.
Во-первых, я окончательно удостоверилась в том, что мой муж – похотливое животное, которое бросается на всё, что движется. И пусть в устах Ильи эта истина прозвучала завуалировано, смысл её от этого не менялся. У моего мужа есть другая, и это, оказывается, нормально…



Новогодняя ночь 2005 года
Воспоминания Л. Никитиной

- Ты знаешь, у него есть любовница. Фотомодель, - я напрягла память, чтобы вспомнить имя той, что полностью заменила меня в сердце Игоря и в его постели. – Дарья Колядина. Слышал о ней?
Я не понимала, зачем я это ему говорю. Никому, даже Надьке, не рассказывала, а ему вдруг открылась, и как будто легче стало на душе. «Ему можно, - убеждала я себя. - Он – мой Ангел-Хранитель. Бывший. Или нынешний? Что-то я совсем запуталась…»
Наверное, тактичнее мне было бы промолчать, выбрать нейтральную тему разговора, но, охваченная бурей разноречивых чувств, я всё никак не могла взять себя в руки, пытаясь выговориться, пока нашёлся хотя бы один человек, готовый меня выслушать. И пусть потом мне будет безмерно стыдно за эту свою «исповедь», сейчас мне абсолютно всё равно. Мне больно… Нестерпимо больно…
Я отлично понимала, что этот разговор не поможет саднящей ране, пересекающей сердце, зарубцеваться подобно страшным порезам на руках, которые я сделала пять с половиной лет назад. Мне это и не требовалось. Я просто устала… Устала от сковывающего меня молчания, которое разрушало изнутри…

- Слышал? – повторила я зачем-то.
По его пристыжено опущенной голове и по тому упорству, с которым он прятал от меня глаза, я поняла – слышал. Конечно, их роман давно стал притчей во языцех…
Эффектная блондинка, полная мне противоположность. Ходили слухи о том, что она собирается побороться за корону первой красавицы страны на конкурсе «Мисс Украина-2005». Думаю, не без поддержки Игоря… Действительно, к чему думать о жене и предстоящем рождении ребёнка, когда есть более удачное «вложение инвестиций» - совершенное тело Дарьи…
Господи, до чего же противно и грязно всё это…
Нет, что ни говори, нужно уходить из этого дома, пока я не превратилась в аморфное существо, полностью зависящее от капризов мужа. Уж лучше побираться на вокзале, чем жить в его «золотой клетке», из которой только два пути – в сумасшедший дом или на кладбище.

- Успокойся… - Илья кашлянул в кулак и отвёл глаза в сторону, как школьник, который собирается соврать учителю. Затем, поколебавшись несколько минут, он резко поднялся с кресла, в котором сидел и, подойдя ко мне, опустился подле меня на одно колено. – Успокойся… - прошептал он, прижимая мои ледяные руки к своим горячим губам. – Это больно, неприятно, но это жизнь, - бормотал он, попеременно целуя то правую, то левую мою ладони. – Это жизнь, Лариса… Чисто мужская психология.
Это слово так поразило меня, что я даже не подумала отнять у него свои руки. Более того – мне в голову не могло прийти, что поведение Ильи неприлично и как-то выходит за рамки дружеского сочувствия…
- Психология? – пробормотала я, не понимая, какая связь может существовать между моим мужем, фотомоделью и психологией. – Я не понимаю…
«Наивная, сентиментальная дура, воспитанная на сказках о вечной любви», - скажете вы и попадёте в точку. Я действительно была такою в двадцать один год. Так называемые «откровенные темы» приводили меня в состояние неописуемого душевного трепета, заставляли смущаться, краснеть и делать всё возможное и невозможное для того, чтобы их избежать.
Илья не отзывался, увлечённый своим «процессом». Он с каким-то ожесточением сжимал мои запястья, поворачивал кисти моих рук так и эдак, шлёпая по ним губами… Он, сам того не замечая, причинял мне боль своими прикосновениями, и я осторожно попыталась вырвать их, но это привело лишь к тому, что он стиснул мои руки ещё крепче.

- Илья… - позвала я. – Илья… Илья, ты слышишь меня? – мне пришлось повысить голос, чтобы привлечь к себе его внимание.
- А? – он вскинул голову и уставился на меня затуманенным взглядом. Его рот был полуоткрыт, и дыхание вырывалось с таким звуком, как будто он только что пробежал стометровку на время. – Что? – казалось, он вообще не соображает, где находится и что делает. – Ты что-то сказала?
Его взгляд удивил и напугал меня. Так смотрел на меня Паша Александров в тот день в редакции, прижимая меня к стене. Та же вязкая муть плескалась в глазах Фредди, шарящего своими ладонями по моему телу… От этих воспоминаний по моей спине пробежал лёгкий холодок, и я вжалась в кресло, пристально глядя Илье в глаза.
- Прости… - отрывисто произнёс он. – Прости меня, пожалуйста… Помнишь, я как-то говорил тебе, что меня иногда «накрывает», - его голос звучал виновато. – Последствия контузии…
Илья поднялся с пола и, подойдя к столику, плеснул в рюмку коньяка, затем, повернувшись ко мне боком, чётким движением опрокинул её содержимое себе в рот и шумно вдохнул.

- Психология… - выговорил он после некоторого молчания. – Тебе когда-нибудь приходилось слышать о полигамной природе мужской натуры?
Я терпеть не могла научных слов и всегда пыталась обходить их стороной. Главный редактор нередко на меня «спускал Полкана» за то, что этих сухих терминов никогда не встретишь в моих статьях, но именно это привлекало к ним обычных людей. Я старалась писать обычным человеческим языком – простым и доступным.
И всё-таки, я попыталась расшифровать это слово явно греческого происхождения. Я охарактеризовала его для себя как «многобрачие» (иными словами, «многожёнство»), но делиться своими мыслями с Ильёй не спешила, опасаясь, как бы мои минимальные познания в греческом языке не сыграли со мною злую шутку.
- Судя по всему, не приходилось, - он спокойно улыбнулся, и я в очередной раз поразилась тому, как быстро вернулось к нему душевное равновесие. – Я попробую тебе объяснить… Полигамность заложена в мужчине природой, а природу, сама понимаешь, не перекроишь…
Я готова была с ним поспорить – рассказать о растениях-гибридах и животных-мутантах, но почему-то передумала. Углубляться в эти «дебри» мне не хотелось. Гораздо важнее было услышать объяснение поведения Игоря из уст его друга, который знал его ни один год.
- Это пошло ещё с первобытных времён, - он приблизился к камину и небрежно облокотился на красивый портал из белого мрамора, украшенный новогодней гирляндой, источающей аромат корицы и хвои. – Я бы даже сказал, из животного мира. Самец для продолжения своего рода старается за свою жизнь «покрыть» как можно больше самок. Насчет «покрыть» - вряд ли мужчины действительно этого хотят, изменяя, а вот поучаствовать в схожем процессе, результатом которого не будет продолжение рода, а просто удовольствие, они явно не прочь… Как бы грубо это ни звучало, мужчина может обожать жену, носить её до самой смерти на руках, пойти за неё в огонь и воду, но при этом – тр…ать всё, что движется, не испытывая при этом никаких чувств.
Его слова не укладывались у меня в голове. И, тем не менее, эти циничные и грубые по своему смыслу слова мне говорил мужчина, который, наверняка, знал им цену. А если знал, то, получается, стоило принять их на веру…

Из всего этого я почему-то сделала только один вывод, который мгновенно облекла в слова и выдала Илье «с пылу, с жару».
- Ты хочешь сказать, что мой муж – животное?
Нет. Наверное, всё же не это он хотел сказать, но слово всё-таки не воробей, вылетит – не поймаешь. Придётся «косить под дурочку»… Ох, не люблю я эти темы разговоров. И зачем только влезла со своим Игорем и его бабой? Сама бы как-нибудь разобралась…
- О Господи! – простонал Илья и сделал лицо святого мученика, которому приколачивали к кресту «месторасположение» этой «полигамности», находящееся ниже живота на одной оси с носом. – Да почему, Лариса?
- Ты же сам сказал сейчас про животный мир, - я удивлённо развела руками.
Никогда не понимала мужчин. Сначала что-то говорят, а потом таращат на тебя глаза и спрашивают: «Как тебе могло такое в голову прийти?» Как-как… Говорить надо уметь…
- Нет. Не так… Мы сейчас говорим о естественной потребности каждого мужчины, - освещённые ярким пламенем камина, его светлые волосы моментально приняли воинственный красноватый оттенок. – Скажи, ты можешь обходиться без еды?
Начинается. А ещё говорят, что женская логика не поддаётся анализу. Можно подумать, мужская поддаётся. Сначала завёл речь о многожёнстве, потом перекинулся на животный мир, а теперь заговорил про еду. И это нормально?
- Смотря, сколько времени, - честно ответила я. – В принципе, я всю свою сознательную жизнь именно этим и занималась…
- Я имею в виду – вообще без еды, без воды и без «перекусов», - его тон напоминал мне доказательство теоремы – такой же занудный и «всезнайский». – Сколько ты сможешь протянуть?
Ага! Я, кажется, догадалась, к чему он клонит… Вот я дура. Он же с порога заявил, что есть хочет, а я выставила ему горку мандаринов, тарелочку с мясной нарезкой и бутылку коньяка. Разумеется, он оголодал совсем! Вот почему он так странно на меня смотрел – это у него от голода в глазах мутится.
- Слушай, Илья, если ты хочешь есть, скажи сразу… - я поднялась с кресла. – А то глушишь этот коньяк… Напьёшься – что я буду с тобой делать? – сердобольно поинтересовалась я, направляясь в сторону кухни.
- Да не хочу я есть! – резко бросил он, в несколько шагов оказываясь рядом со мною и обвив мои плечи своими холодными руками. – Я хочу… - его взгляд скользнул по моему лицу и замер на моих губах. В серо-голубых глазах вспыхнуло пламя, под стать тому, что полыхало сейчас в камине.
Я испуганно попятилась назад и замерла посреди гостиной в неестественной позе, стараясь решить для себя, что будет проще – позвать охрану или просто стукнуть его блюдом с мандаринами…
- Я хочу договорить… - хрипло произнёс Илья, засовывая руки в карманы брюк и сжимая их в кулаки. Безумие в его глазах погасло, и мне даже на мгновение показалось, что ничего не было – просто плод моего воображения. Бывает же такое, когда нервы расшалятся. – Хотя, пожалуй, нам действительно лучше оставить эту тему. Это похоже на разговор физика с химиком… Позволишь? – он вновь наполнил коньячную рюмку. – Не смотри на меня так – у меня желудок привычный, как у всякого военного…

- Нет-нет, - запротестовала я. Мне было плевать на его желудок. Важнее было другое. – Я хочу понять. Получается, мужик из-за этой своей полигамной натуры… Полигамной, да? Так вот, он, получается, вроде как конным спортом занимается?
Как вам такое сравнение? Нравится? И мне…
- Почему конным-то? – не понял Илья.
Он даже не удивился. Кажется, просто понял, что тупость моя непрошибаема, и для того, чтобы донести до меня какую-нибудь мысль, нужно быть образцом спокойствия и уверенности.
- На одной поскакал, на другую перелез… - пояснила я со свойственной мне «шикарной» женской логикой. –Чем тебе не конный спорт?
Действительно, чем?
- Что-то похожее есть… - вздохнул Илья. – Собственно, я не об этом. Если твой муж тебя любит, если ты – самое дорогое, что есть в его жизни… Лариса… У него было, есть и будет бесчисленное количество женщин, но если любит он всё равно только тебя… Тогда просто постарайся привыкнуть к тому, что потребность мужчины в сексе так же естественна, как потребность в еде. Я, собственно, именно к этому подводил… Вот увидишь, когда родится ребёнок, всё станет по-прежнему, - он доверительно улыбнулся. – Обязательно… Если только он действительно тебя любит. Но проблема одна – твой муж никогда не умел и не умеет любить… Лариса, мне так жаль, так жаль… - он тяжело вздохнул, делая очередной глоток коньяка…
Эти слова отозвались в сердце острой тянущей болью… Вырвать бы его к чертям собачьим, это сердце!
Не умеет любить… Не умеет…
Значит, всё-таки, я права…



Новогодняя ночь 2005 года
Киев, коттедж И. Кондратенко

Бой часов вернул меня в реальность, в просторную гостиную, щедро украшенную всевозможными «новогодними» вещичками, к догорающему камину, который уже не согревал, а, напротив, заставлял съёжиться от какого-то внутреннего холода. Подобно углям в камине, сгорали мои мечты…
Часы пробили три раза. Надо же… Три часа ночи… А спать почему-то совсем не хочется.

Чайковский. Адажио к балету "Щелкунчик"... Который раз уже диск проигрывает эту мелодию? Восьмой? Девятый? Десятый?

Я сидела на огромном бордовом паласе, покрывающим весь пол, обхватив колени руками и уставившись на огромную новогоднюю ёлку. «Нужно будет попросить охрану убрать её из гостиной, - вяло подумала я. - Завтра же… Нет, уже сегодня – всего через несколько часов…» Новый год закончился, и нет смысла оставлять её здесь. Нужно всё это убрать, прежде чем приедет Игорь. Ему это не нужно, как и мне. Мне уже ничего не нужно после рассказа Ильи… И никто…
Боже мой, с кем же я жила всё это время?
Как же не заметила того, что мой муж – психически неуравновешенный, невменяемый человек?
Его же в клетке держать надо, чтобы на людей не бросался… А я…
Насколько же слепой нужно быть?

Повеситься бы. На этой самой ёлке…
Вы помните это? «Большая елка посреди комнаты была увешана золотыми и серебряными яблоками, а на всех ветках, словно цветы или бутоны, росли обсахаренные орехи, пестрые конфеты и вообще всякие сласти. Но больше всего украшали чудесное дерево сотни маленьких свечек, которые, как звездочки, сверкали в густой зелени, и елка, залитая огнями и озарявшая все вокруг, так и манила сорвать растущие на ней цветы и плоды. Вокруг дерева все пестрело и сияло. И чего там только не было! Не знаю, кому под силу это описать…» - кажется, именно так описывалась ёлка в сказке Гофмана «Щелкунчик», которую я безумно любила в далёком своём детстве, будучи мечтательной сопливой девчонкой…
Нечто похожее высилось в гостиной – четырёхметровая искусственная интерьерная ель, украшенная белыми и бордовыми шариками и увенчанная фигуркой ангела. Всё в этой гостиной было или белым, или бордовым, но почему-то сейчас это сочетание напоминало мне кровь на белых простынях…
Много лет назад, ещё в Ленинграде, сидя на потрескавшемся давно не крашеном подоконнике, с детским любопытством глядя в сторону занесённого белым снегом огорода в окно, из которого вечно сквозило, я почему-то представляла себя героиней этой чудесной доброй сказочки. Холодные вьюги проносились над нашим домом дореволюционной постройки, вздымая к чёрному ночному небу клубы колючего снега, ветер колотил своими чёрными крыльями в стекло, откуда-то с площади, расположенной в четырёх остановках от нашего дома, слышался звук праздничного салюта…
А я неподвижно и по-детски терпеливо сидела, прижав к разукрашенному морозом стеклу ладошку, и верила в то, что вот-вот со мною приключится какое-нибудь чудо.
Например, придёт домой папа и притащит огромную пушистую ёлку, источающую аромат хвои, смолы и леса. Мы вместе нарядим её пусть не золотыми и серебряными, как в сказке, а самыми обыкновенными яблоками из подвала, набросаем на неё «дождиков» и под бой Кремлёвских курантов встретим Новый год.
Или, к примеру, появится откуда-то со стороны Фабричной канавки Дед Мороз в синем тулупе, с необъятным мешком за плечами, приветливо помашет мне рукой и вывалит из своего мешка игрушечную железную дорогу, о которой я так мечтала.
Или откроется дверь, и на пороге появится мама…
Но чуда не происходило. Ёлки у нас никогда не было, Деда Мороза не существовало, а маме не было до меня никакого дела. Детские мечты всегда разбивались вдребезги при соприкосновении с реальностью…

Ёлка… Теперь у меня была ёлка – высоченная, красивая и совершенно бесполезная. Нужно убрать её, пока Игорь не вернулся. Я не любитель делать уборку, но, уходя из дома, неприлично оставлять разного рода напоминания о себе. Я уйду. Уже сегодня… Вот только посижу немного и уйду.
Не хочу ничего с собой брать, кроме документов. Здесь нет ничего моего. Жаль, что я не могу уйти в том, в чём пришла – мой «парадно-выходной» костюм давным-давно где-то потерялся. Но ничего, я обязательно всё верну. Посылкой вышлю… Деньги и кредитную карточку, которой я пользовалась в последнее время нечасто, тоже оставлю здесь, как и документы на мою долю собственности в «Империи».
Я справлюсь. Сама. Нет, не так. Мы справимся… Не знаю, как, но справимся.
Так будет правильно… После того, что рассказал мне Илья, я не могу оставаться с Игорем под одной крышей. И Илью после этого тоже не могу видеть. Слишком страшными были его откровения…
Какое же чудовище мой муж. Настоящий дьявол во плоти. Бедный Илья… Что же он пережил по его вине, через какие адовы муки прошёл…



Новогодняя ночь 2005 года
Воспоминания Л. Никитиной

- Ты так много знаешь о семейных отношениях, что впору книгу писать. Почему же ты сам не женишься? Ещё не нашёл «ту самую»? – спросила я, глядя на своего собеседника поверх стакана мандаринового сока.
Если бы я только могла тогда вообразить ответ Ильи, то, наверное, держала бы язык за зубами. Но в тот день, вернее, ночь, моё женское любопытство заставило меня разворошить старую рану в душе этого одинокого человека. Рану, которая кровоточила много лет…
- Почему? – переспросил Илья, грустно улыбаясь и как-то рассеянно глядя на язычки пламени, плясавшие в камине. – Просто не сложилось… С самого училища. Но это всё были увлечения молодости – что-то несерьёзное, ещё мальчишечье…Глупо рассказывать о моих любовных похождениях, да тебе и неинтересно будет… А «та самая», как ты говоришь, в моей жизни была… Алиса…
Я вздрогнула. Несколько раз Илья называл меня этим именем, и я почему-то думала, что он просто не может запомнить, как меня зовут. Оказывается… Получается, я ассоциируюсь у него с этой самой Алисой из его воспоминаний.
- Она была очень похожа на тебя… Удивительное сходство. Если поставить вас рядом, можно подумать, что вы родные сестры… Рост, волосы, черты лица… Особенно глаза. Я никогда больше не видел таких глаз, как у Алисы и у тебя… - он ссутулился в кресле и, сжав в руках рюмку с коньяком, печально скривил губы. – У вас даже характеры похожи… У меня было много женщин, но её я любил. Любил по-настоящему, как только возможно, всеми фибрами своей души. Она была настоящим ангелом во плоти… Прости, мне больно об этом воспоминать, и я никогда бы тебе не рассказал, если бы всерьёз не опасался за твою жизнь…
Это было неожиданно. Так неожиданно, что некоторое время я молчала, стремясь вникнуть в смысл его слов.
Илья молчал, не желая ничего уточнять и предоставляя мне право спросить… Ну что ж…
- За мою жизнь? – произнесла я удивлённо. – Не понимаю…
- Ей было всего семнадцать, когда её не стало… Это…- в уголках его глаз заблестели слёзы. Он резким движением поставил рюмку на пол и, ткнувшись головой в ладони, протяжно застонал, словно раненый зверь. Вся его поза выражала скорбь и отчаяние, и от этого у меня в груди больно заныло сердце…
Зачем только я подняла эту тему? Растревожила старую рану, разбудила глубоко спрятанные чувства… Как я могла? Какое право имела на это?
Я робко протянула руку и погладила его по голове, движимая жалостью… Почему-то мне подумалось, что эта девочка, на которую я так была похожа внешне, ждала от него ребёнка и умерла при родах. Вероятнее всего, это так…
Как же это, должно быть, тяжело для него – потерять одновременно любимую и будущего ребёнка…
- Это страшно было, - с надрывом выговорил он. – Её убили. Тот, кто лишил её жизни, надругался над ней, а потом просто пристрелил как худую собаку… Прости, Лариса, мне больно тебе об этом говорить, но именно для этого я здесь. Я хочу спасти тебя от этого страшного человека… Ты, должно быть, слышала, что Игорь пять лет провёл в колонии за убийство? Кровь Алисы на его руках… - и заплакал как ребёнок, уткнувшись мне в колени, обнимая меня своими холодными руками…
Сказанное им было ужасно. Я сидела в оцепенении, не в силах ни приблизить его к себе, ни оттолкнуть. Я просто потерялась во времени и пространстве… Кажется, я разучилась дышать…
"Кровь Алисы на его руках..." Ничего больше не существовало – ни этой гостиной, ни новогодней ёлки, не обезумевшего от горя мужчины… Даже меня самой не существовало… Ничего, кроме этого страшного откровения… Ни-че-го…



Новогодняя ночь 2005 года
Киев, коттедж И. Кондратенко

Илья давно ушёл. О его пребывании здесь свидетельствовала лишь початая бутылка конька, да тошнотворный сигаретный запах, который не в силах было перебить мандариновое амбре. И ещё – тяжёлый осадок от его слов, которые уже не выкинешь из головы, не сотрёшь из памяти… Этот осадок имел своё обоснование, конкретные формы и даже запах. Он пах кровью…
С чем лично у вас ассоциируется Новый год? Красноносый Дед Мороз, спешащий к детишкам с мешком подарков наперевес? Праздничный салют, способный разбудить даже мёртвого? Пушистая новогодняя ёлка с красной звездой на верхушке? Хлопья белого снега, тихо кружащегося над подгулявшей толпою? Весёлый звон бокалов, в которых пенится и искрится шампанское? Список можно продолжать бесконечно… А вот у меня – вы, наверное, будете смеяться – он отождествлялся раньше с запахом мандаринов и корицы. Но в ту новогоднюю ночь сквозь этот не сравнимый аромат, щекоча ноздри, кружа голову и вызывая тошноту, пробивался «металлический» запах крови. Он существовал лишь в моём воображении, созданный рассказом Ильи, но при этом никуда не девался, не рассеивался, а, кажется, наоборот пропитывал насквозь стены, потолок, пол…
Кровавый туман… Кровавое марево…
Ещё немного, и я сойду с ума.

Игорь – насильник и убийца… Господи… Как же так?
Я знала, что он был связан с криминалом. Знала, что приходилось ему и убивать… Но здесь – не то. Здесь совершенно другое. Изнасиловать и убить – это так отличается он банальной бандитской «разборки». Даже на зоне эта статья, мягко говоря, не в почёте - самая гнусная, самая ублюдочная статья, какая только может существовать в классификации уголовных преступлений. За неё и убить могут там, на зоне...
Игорь никогда не говорил, чем именно занимался в девяностые, и моё воображение мигом вернулось к давным-давно оставленной мною теме журналистского расследования… Я тогда пробовала самостоятельно разобраться в исчезновении с одной из «точек» проституток… Может… Может быть, «бригада» Игоря занималась чем-нибудь подобным?
Никогда не приходилось мне видеть такой щемящей тоски в глазах человека, какую я прочла в эту новогоднюю ночь в глазах Ильи. Он умолял меня забрать вещи и уйти из этого дома. Предлагал мне укрытие – настолько надёжное, что чуть ли не превосходило по степени безопасности «сталинские» объекты…
Я не реагировала. Просто застыла в кресле, понимая, что никуда с ним не пойду. И не потому, что не доверяю… Просто не могу находиться рядом с человеком, которому мой муж сломал жизнь, растоптал её, пустил под откос… Не могу…

Я уйду. Обязательно уйду… Вот только соберусь немного с силами и уйду…
Куда угодно, лишь бы не находиться здесь, рядом с этим страшным человеком…

Жуткая догадка пришла в голову. Получается, Игорь во мне видит эту самую Алису? Девочку с зелёными глазами? Ту, которую лишил жизни?
Так вот почему от женился. Он просто хотел искупить свою вину. Всё верно.
Он не стал бы следить за мной пять лет. Кто угодно, только не Игорь. А он стал, потому что ему «кровавые девочки» мерещились. Вот она, разгадка… А сейчас он понял, что я – не Алиса, и поэтому так быстро охладел… Вот оно как…
Голова уже даже не болела – она просто горела от наполнявших её мыслей.



Новогодняя ночь 2005 года
Киев, коттедж И. Кондратенко

- Лариса Александровна… - голос Володи вывел меня из оцепенения. – Уже четыре часа… Вы бы ложились…
Ну вот, дожила. Уже и начальник охраны начинает говорить, что мне делать… Ложиться? Ложиться… Ну да, лечь и не проснуться. Традиционное «хочу сдохнуть».
Я отрешённо посмотрела на него, даже не подумав подняться с пола. Ответить что бы то ни было я тоже была не в силах… Почему-то даже его лицо я видела смутно, как в тумане… Провела подушечками пальцев по глазам и почувствовала влагу. Я, должно быть, плакала, но даже не заметила этого. Разве так бывает – плачешь и не замечаешь собственных слёз?
Я уже не знала, как бывает, как должно быть. Хотелось только одного – тишины и одиночества.
Но мне нужно было сыграть роль сердобольной хозяйки больного дома. Дома, построенного на крови и костях таких, как неизвестная мне Алиса. Омытого слезами таких, как я…

- А сам почему не спишь? – спросила я, по возможности спокойно, но голос почему-то получился ненатуральным и хриплым как у пропойцы.
- Работа, - он передёрнул широченными плечами и, помявшись немного, вытащил из кармана пиджака носовой платок. – Возьмите…
- Спасибо… - я кивнула и зачем-то свернула платок в треугольник, не понимая, для чего он нужен.
И вдруг одиночество захлестнуло меня новой страшной волной… Одиночество и боль…
- Садись рядом… - попросила я, ненавидя себя за эту слабость.
- Лариса Александровна… - он не сделал ни шагу, стоя от меня всё на том же почтительном расстоянии.

Мне почему-то вспомнилась сцена из фильма «Бесприданница» с Гузеевой в главной роли.
- Лариса Дмитриевна, уважаю я Вас и рад бы... Я ничего не могу. Верьте моему слову!
- Да я ничего и не требую от тебя; я прошу только пожалеть меня. Ну, хоть поплачь со мной вместе!
- Не могу, ничего не могу.
- И у тебя тоже цепи?
- Кандалы, Лариса Дмитриевна.
- Какие?
- Честное купеческое слово.
Не правда ли, есть что-то похожее? Василий, связанный своим словом. Володя, обречённый нести свою службу… Как же они похожи. И есть в каждом из них, вроде бы, что-то человеческое и одновременно нет. У обоих цепи… Нет, кандалы… И пожалеть они не могут. И ничего не могут совсем…

- Знаешь, Володя, я уйду скоро, - произнесла я, обхватив руками колени. – Как думаешь, он же не будет меня искать? Теперь, наверное, не будет?
- Будет, - уверенно произнёс он. – Вы же сами понимаете, что будет…
- Зачем? – я удивлённо рассматривала его сквозь сгущавшийся туман. Щёки жгло огнём, веки словно налились свинцом, а голова стала весить целый пуд. Я бессильно поникла, уткнувшись лбом в сложенные на коленях руки… - Зачем, Володя?
Наверное, ему было противно наблюдать мою слабость. Совсем я расклеилась... Так нельзя. Нужно собраться, выпрямиться, взять себя в руки... Только откуда взять силы для этого?
- Вы не хуже меня знаете ответ на этот вопрос.
- Знаю? Я? – я покачала головой, чувствуя ужасающую "ватную" слабость во всём теле. – Я уже давно ничего не знаю, ничего не понимаю…
- Он Вас любит, Лариса Александровна. Как и Вы его. Он очень сложный человек. И ему сейчас тяжело. Он так часто в этой жизни обжигался, что просто разучился прощать, разучился верить… Вы бы видели, какое у него было лицо, когда Илья Бериславович…

- Любит? – перебила я, не желая слышать ничего ни о выражении его лица, ни об Илье, которому Игорь причинил столько боли. – Разве? Разве это – любовь? «Лжете. Я любви искала и не нашла. На меня смотрели и смотрят, как на забаву. Никогда никто не старался заглянуть ко мне в душу, ни от кого я не видела сочувствия, не слыхала теплого, сердечного слова. А ведь так жить холодно. Я не виновата, я искала любви и не нашла… ее нет на свете… нечего и искать. Я не нашла любви…» Это, Володя, Островский. «Бесприданница». Ты читал когда-нибудь?
- Давно, Лариса Александровна. В школе ещё…
- В школе… - задумчиво повторила я. – В школе… «Возьми свое и пойди», – ударили слова. Она не знала, откуда они, эти слова, и что они значат. «Что я должна взять свое? Что тут мое?» – оглянулась. И тут подумала: «Я пришла с раскаяньем, с поздним раскаяньем. Он не принял мое раскаянье, он проклял меня…» Алексей Черкасов, «Хмель»… Я уйду, Володя… Вот только чуть-чуть посижу и уйду… Голова что-то закружилась… Любит? Ты говоришь, любит?
- Любит. И обязательно простит…
- Простит? – в каком-то странном забытьи пробормотала я. – За что меня прощать?
- За то, что у Вас с Ильёй Бериславовичем было. Ему Илья сам сказал, когда от Вас выходил. При мне… - ему, кажется, неудобно было говорить на эту тему.
- Было? С Ильей? – нет, Володя ничего не понимал. Он всё путал. Илью несколько часов назад провожала я, и никакого Володи не было. И Игоря тоже. Игорь в Праге со своей любовницей… – Это не у меня было. Это у Игоря с Ильёй было… - мысли в голове путались, превращались в вязкую субстанцию. Что-то странное, похожее на бред. Я, должно быть, медленно схожу с ума… Что со мной? Что же было? О чём толкует мне Володя? Была Алиса, которую любил Илья и которую Игорь застрелил, грязно овладев ею… Меня ещё не было тогда. Меня не за что прощать… Или он считает, что я виновата в том, что рассказал мне Илья? Но откуда он мог узнать, что я знаю об Алисе? Впрочем, он всё обо мне знает… Он выше моего Ангела-Хранителя, которого сам мне когда-то создал…

- «Я не знала людей, – призналась сама себе с обидным опозданием, – великое множество людей! Не знала их, не понимала. Что-то мне претило понять все суетное, мазутное. И так постепенно я оказалась совсем одна…» Володя, мне плохо. Нестерпимо плохо… Я… Помоги подняться, - я протянула ему руку, и он помог мне встать на ноги. Гостиная качалась, словно палуба корабля во время шторма. Я сделала нетвёрдый шаг, и ткнулась лицом в широкую грудь Володи.
- Лариса Александровна, вы вся горите, - пробормотал он, приложив свою огромную ладонь к моему лбу. – Нужно врача вызвать…
- Нет, никого не нужно… Я только пройду на минутку в комнату, чтобы забрать документы… А ты… Если тебе не сложно, отвези меня на вокзал. Хорошо? Или нет… Тебе нельзя покидать дом… Я сама доберусь… - кровавый туман сгущался перед глазами. И из этого тумана на меня смотрело обезображенное смертью лицо похожей на меня девушки. – Что-то мне, Володя, плохо совсем…
- Я врача вызову…
- Нет. Не надо никого… Сегодня Новый год. Так зачем омрачать людям праздник? «Нет, незачем… Пусть веселятся, кому весело… Я не хочу мешать никому! Живите, живите все! Вам надо жить Я ни на кого не жалуюсь, ни на кого не обижаюсь… Вы все хорошие люди… Я вас всех… всех люблю…» Это снова «Бесприданница». Я её играла ещё в школе, в театральном кружке… Я так хотела стать актрисой, но не стала никем. У меня нет места в этой жизни. Нет и не было… Всё ложь… Я пойду, хорошо? Я не могу больше здесь находиться. Мне всё здесь противно… Володя? Володя, ты слышишь меня?
Володя, вытянувшись как гренадёр на параде, смотрел куда-то сквозь меня. У меня же не хватало сил для того, чтобы повернуть голову… Я просто чувствовала, как в моей душе происходит какая-то странная борьба. Бушующее внутри меня пламя гаснет под действием леденящего могильного холода...



Новогодняя ночь 2005 года
Киев, коттедж И. Кондратенко

- И далеко, интересно знать, ты собралась? – ворвался в моё затуманенное сознание голос Игоря.
Нет, это не мог быть его голос. Он в Праге, и вернётся, наверное, нескоро. И уж точно не мог он быть дома сегодня, в Новогоднюю ночь.
Я сделала над собой усилие и обернулась…

Его чёрные глаза прожигали меня насквозь. На губах застыла холодная усмешка, придающая его лицу что-то демонически мрачное и притягательное одновременно. Он был одет во всё чёрное, начиная пальто и заканчивая модельными туфлями, которые больше подошли бы для осенней погоды, а не для зимы и уж тем более – Новогодней ночи. На его волосах таяли снежинки, превращаясь в хрустальные блёстки. Такие же водяные шарики лежали на плечах и груди, таинственно мерцая в приглушённом свете.
- Нет… - я испуганно отвернулась, бросив умоляющий взгляд на Володю, который, увидев своего шефа, мгновенно обратился в памятник самому себе. – Только не ты.
Это непостижимо, но его появление мгновенно рассеяло мою апатию. Кажется, даже голова прояснилась, разжиженные мозги обрели нормальную форму, а температура стала резко падать, превращая щёки из свекольно-алых в бледно-розовые.
Мне уже не было жарко. Мне было холодно...
- Нет я, - насмешливо произнёс он. – Владимир, хватит изображать из себя подпорку для огурцов. Отцепись от моей жены и дуй отсюда, пока ещё на меня работаешь…

Я спокойным взглядом проводила удаляющуюся неуклюжую спину Володи. С каждым его шагом моя голова поднималась всё выше и выше.
- И всё-таки, - голос Игоря звучал по-прежнему холодно, но в нём отчётливо слышался плохо сдерживаемый рокот раздражения. – Куда ты собралась?
- Я ухожу от тебя, Игорь, - произнесла я по возможности ровно.
Вот так. Всё правильно. Всё так и должно быть.
Как хорошо, что он всё-таки приехал. Как хорошо, что у меня хватило мужества произнести эти слова, глядя ему в глаза.
Я больше не буду убегать как воровка из фруктового сада, распихав по карманам куртки сорванные с яблони кислые зелёные яблочки. Я уйду, как подобает взрослой женщине – с высоко поднятой головой.
Никогда, ни за какие блага на свете я не стану жить под одной крышей с убийцей…
- Я ухожу, - твёрдо повторила я.
Он ответил мне безмятежной улыбкой, в которой читалась непоколебимая уверенность в том, что своим поступком я делаю хуже только себе, но никак не ему.
Ну и пусть. Пусть так…