История без названия

vol. 1 побег

Это странная история. Про нас. Таких банально обычных, похожих на остальных, психически нездоровых, нервно-надломленных, бескомпромиссно смышленых и безмерно трагичных. Мы – поколение ушедшей эпохи, тихонько стареем в новом столетии и непременно в нем же и умрем, пока не осознавая этого, ибо рано.
Ежедневно я разъедаю свой мозг творениями Европы и Голливуда, задумываюсь над смыслом жизни, съедаю огромный бутерброд (или сейчас модно говорить «сэндвич»?) на ночь, заедаю его шоколадкой, обещая что с завтрашнего дня, Нового года, следующего месяца или ближайшего Понедельника непременно начну новую жизнь, буду питаться только полезной пищей, смотреть только стоящее кино и читать исключительно…книги, а не сплетни, метастазами расползшиеся по сети. А еще, безусловно, сменю работу и расстанусь с этим кретином, разлегшимся на моем диване, словно кусок дерьма – мне давно пора вымыть от него помещение и, разумеется, проветрить. Не могу вздохнуть, не хочу курить, задыхаюсь затхлым запахом серого осенного города. Он безлик, как и я сейчас. Терплю руки «любимого куска сомнительно привлекательной плоти» на своих плечах, сердце отбивает дикий ритм протеста в груди, с губ вот-вот сорвется что-то непристойное, но вместо этого я позволяю ему впиваться в них поцелуем, а потом мы оказываемся в постели и мои мысли куда-то уплывают, как бесцветные облака за окном. Я не мечусь на промокшей от пота простынке в экстазе, но демонстрирую свою сносную актерскую игру, хватаю ртом воздух, картинно закатываю глаза и цепляюсь пальцами за спинку кровати. Пожалуй, только поэтому я его терплю. Говорят лучше синица в руках, чем журавль в небе – и, правда, лучше, особенного для малодушных, таких как я. Однако, несмотря этот его весомый плюс сегодня я чувствую себя точилкой: внутри что-то ерзает, зачем-то меня вертит, добивается эффекта для себя и использует меня как инструмент, пятнадцать минут – и карандаш подточен, его обладатель глубоко, надрывно дышит в трех миллиметрах от моего лица, неуклюже целует в шею и перекатывается на спину с кретинским выражением блаженства на лице. Ублюдок.
Сегодня суббота. Плаксивая, дождливая и какая-то неуютная. Вчерашняя пятница выдалась в разы лучше. Алкоголь, похожий на жидкие сладости, приятно горячил желудок, а сегодня он расплывается горечью полыни в глотке, давит на затылок, совесть, поддает сомнению наличие чести, принципов и гордости и вообще тонко намекает на мою ничтожность. Мой любимый и долгожданный, справедливо заслуживший в моем персональном списке звание «грандиозного разочарования года» тихо посапывал в комнате, нелегкий труд героя-любовника свалил беднягу, и я тихонько фыркала, чиркая зажигалкой – несмотря на запреты решила курить в квартире, мне как несправедливо обиженному ребенку, хотелось делать пакость за пакостью. Наконец, затянулась, смешала ядовитый дым с дождевыми облаками и в который раз с начала осени почувствовала горьковатый привкус разочарования. Вот так, вдребезги, разбиваются мечты и ожидания, тают вместе с остатками снега, смываются в канализацию с дождем, растворяются в пожарах, вызванных разъяренным июльским солнцем. А потом неожиданно появляется решение, достойное самого отъявленного слабака современности. Это решение приходило в умы великих, и во время его реализации они создавали бессмертные свои творения – в среде таковых оно называлось поиском вдохновения. Оно поселялось в разъеденных сердцах влюбленных и угнетенных горем: каков был результат судить сложно, но хуже уж точно не стало – здесь речь идет о смене обстановки с целью забвения, вытеснить плохие воспоминания из уголков своей памяти и реабилитировать душу. В моем же случае все несколько прозаичней – сбежать от разочарования, забыться, сменить круг общения, чтобы не дойти до греха и случайно не заколоть никого остатками разбившегося бокала, поменять декорации: бесцветные дома на красно-желтые листья, вонючий городской воздух на запах елей и умирающих трав.
Как порой легко даются решения, принятые сгоряча. И на лице моем уже блестит улыбка, и испарилась с глаз моих слеза – вертятся в голове невнятные строки, и я порхаю по квартире аки бабочка, не боясь разбудить Любимого. Невидимая теплая волна разливается по телу, предупреждаю родителей, слышу ряд возмущений и вопросов, но все же умудряюсь переубедить – у меня кризис, кризис личной жизни, кризис взрослости, кризис, одним словом, прошу [отъебитесь] поймите меня, отпустите и дайте возможность прийти в норму.
- То есть, ты бросаешь его?
- Да. Временно, навсегда, пока сложно сказать. Я заеду за ключами через час. Знаешь, мне нужно уехать дотемна.
Я радуюсь затяжным гудкам в трубке, закидываю сумку на плечо, оставляю короткую записку на тумбочке, в которой прямо говорю о его эгоизме и ограниченности, намерено не опустошаю пепельницу и целую свое Разочаровашее-Меня-Счастье в затылок, как будто делаю контрольный выстрел, а потом выпархиваю, свежая, окрыленная и беззаботная вон из этой квартиры, с тем, чтобы никогда сюда больше не вернуться. Выходит, навсегда.


vol. 2 рай на отшибе

В деревне совсем другой воздух. Здесь пахнет лесом, рекой и животными. Поначалу мне показалось, что я очутилась в другой вселенной, но с детства знакомые улочки быстро отогнали это ощущение. Я снова стала маленькой девочкой, но теперь более бесстрашной, потому что совершенно одна шла сейчас по неосвещенной улице от автобусной остановки к чернеющему у самого леса холодному продрогшему домику. В кармане куртки отчаянно звонил мобильный телефон, а я просто по-дурацки улыбалась и не сбавляла шага. Когда-нибудь я решусь взять трубку и объяснить ему, что, черт возьми, стряслось. Скажу, что не могу больше быть с тем, кто воспринимает меня в качестве инструмента: для удовлетворения своих физиологических потребностей и для того, чтобы покрасоваться перед друзьями. Прости, Мое Сердце, все кончено.
Бреду по мягкой грязной почве, чувствую, как в ботинках плещется вода, улыбаюсь и горжусь собой, развязанные руки, высвобожденные запястья. Теперь не придется целовать его, изображая влюбленность и скучающе подпирать щеку рукой, когда он вздумает о чем-то рассказать. Не нужно больше затыкаться под пристальным и незаинтересованным взглядом – что ему до моей работы и моих друзей? Прошла пора вспыхнувших от стыда за него щек, когда при упоминании фамилии классика мировой литературы он закатывает глаза и странно хихикает. Он никогда не умел молчать, ему проще было прикинуться идиотом, чем смириться с поражением. Но сегодня я не оставляю ему ни шанса на победу, возможно, когда-нибудь даже он поймет, что так будет лучше, от этих отношений никогда не веяло любовью, был только страх остаться одному и жуткая страсть – потрахаться и забыть. Мистер и миссис Говнюки – как называли себя герои одной не слишком громкой киношной новинки ушедшего года. Мы были такими же, только не признавали этого до сегодня.
Тем временем удивительно теплая ноябрьская ночь окутывала темнотой дремлющий поселок. Она пришла вместе со мной со стороны города, поглотившего солнце, и теперь бесцеремонно наступала на реку, над которой завис, глядя рожками вверх, юный, теряющийся на тле сумрачного неба, месяц.
Обиженно заскулила калитка и в унисон ей на другом краю деревни воем отозвались собаки. В соседнем доме вспыхнул неяркий свет в окне и я отчетливо заметила руку, отодвигающую устаревшую занавеску. Скользкие мокрые листья под ногами тихонько заскрипели, и я направилась к входной двери, стараясь не обращать внимания на внешние раздражители. Там было холодно, сыро и темно. Деревянные доски пола стонали под тяжестью тела, а шорохи, вызванные танцем ветра в дымоходе отзывались ужасающими картинками в моем воспаленном воображении. Вдобавок ко всему куда-то подевался свет и, чтобы добраться до ветхой керосиновой лампы пришлось освещать себе дорогу зажигалкой. Спустя час хождений неприкаянным призраком по дому я, наконец, сдалась, махнула рукой на все детские страхи и нырнула в ледяную постель до самого утра. Без мыслей, страхов и сновидений. Как будто я оказалась под чьим-то надежным крылышком.
А потом меня встретил ласковый полдень, солнечный зайчик скользнул по щеке и спрятался под кроватью, чья-то тень мелькнула за окном, и я услышала неуверенный стук в стекло. Право, не ожидала гостей и не хотела открывать, даже выглядывать не хотела, но зазвонил телефон и меня мигом смело вон из дома – в странном шерстяном свитере и растянутых спортивных штанах – гламур бы разрыдался. Старуха в цветастой куртке, из тех что носили в 90-х годах школьники, с платком на голове и добрыми-предобрыми глазами смотрела на меня снизу вверх, я узнала в ней бабушкину подругу и улыбнулась, стараясь скрыть явственно читавшееся на лице недоумение.
- Вы что-то хотели?
- Молочка тебе принесла. Плохо в городе, детка? Знаю что плохо, хорошо, что приехала, - бабуля протянула мне банку трясущимися жилистыми руками.
- Спасибо, - насторожено произносила я, тоном намекая, что не слишком настроена сейчас на разговоры, но скука, опутавшая живущих здесь людей, похоже втоптала в небытие весь их врожденный такт. Старуха смешно вытягивала хрупкую шею, заглядывая внутрь дома, жутко улыбалась беззубым ртом и, похоже, напрашивалась на чай, а потом к ней подбежал лохматый черноволосый ребенок, похожий на циганенка – мальчуган лет четырех с изумительными угольными ресницами. Он смотрел на меня насторожено и тянул старушку в сторону дома, за что негласно заслужил симпатию с моей стороны. А потом они, наконец, ушли. Я пообещала старухе «как-нибудь, когда заскучаю, зайти» и, раскланявшись за молоко, вернулась в дом, ощущая, как меня захлестнула волна невероятной скуки. Я гналась за вдохновением и покоем, а добилась какой-то опустошенности. Я послала к черту привычный круг людей, долой стены и интерьеры, от которых тошнило, как от текилы, употреблено после виски, долой меня и мое жалкое эго, мне хотелось просто существовать: вдыхать морозный воздух, творить, выживать, думать и ни с кем не делиться своей жизнью хотя бы временно. Вместо того – жалкие стены, навязчивые звонки, скучающие соседи, пустой желудок и. пустой холодильник. Говорят, чтобы хоть как-то себя занять нужно начать работать, перениматься какой-то проблемой и всячески стараться ее решить. Придумала сходить за продуктами, ибо на одном молоке долго не протяну. Без кофе!? Без вина?! О, пристрелите, я добровольно стану к стене и приму автоматную очередь.
Почти вприпрыжку я неслась по пыльной дороге, пиная носками старых кедов крошечные камушку, чувствовала себя самостоятельной и гордой, странновато улыбалась и не обращала никакого внимания на явную дырку в джинсах на колене, как беззаботной девчонке мне было плевать на всех и вся. С неба задорно улыбалось тепло-оранжевое солнышко, а следом за мной увязался очаровательный щенок – совсем еще малыш, он сопроводил меня до магазина, учтиво, вежливо, остался у входа, пока я делала покупки и, весело помахивая хвостом, поплелся следом, всем своим видом показывая, что отделаться от него мне не удастся. Это даже к лучшему. Кромешное, дрожащее одиночество, которого я так жаждала, успело надоесть мне за неполных три часа, а потом захотелось общения, взглядов и ощущения живого существа где-то рядышком. Малыш уютно устроился во дворе, зарываясь мордой в густой ковер из листьев, а я принялась готовить нам обед, с улыбкой наблюдая сквозь оконное стекло за тем, как он резвится. Трапезу устроили на крыльце – я с ногами уселась на плетеное кресло и пыталась одной рукой удержать полную пластиковую тарелку, пес – пристроившись у ступенек с воодушевлением грыз полуфабрикатную котлету, голодными глазами поглядывая на завернутую в салфетку куриную кость, словно не знал, за что взяться прежде, а что оставить на десерт.
Соседский цыганенок бродил у дороги и с интересом поглядывал в нашу сторону: в глазах мальчика читалось опасение и заинтересованность, похоже, чувствовала это не только я, но и мой новоиспеченный дружок. Я начала называть его несколько претенциозно – Сетом, что не удивительно ведь старомодные славянские клички для собак давно вышли из речевого обихода городских жителей. Так вот, Сет отвлекся от еды и рванул к мальчишке, заливаясь веселым лаем, мальчик начал пятиться назад, я вскочила с нагретого места и рванула следом, опасаясь недоразумений, однако щенок был настроен игриво, наматывая круги вокруг ребенка и откровенно удивляясь, почему тот с опаской пятится назад.
- Эй, послушай, не бойся, он не сделает тебе ничего плохого. Только погляди, он такой же маленький, как и ты, - с улыбкой сказала я, на всякий случай придержав пса за загривок. Обязательно куплю ему ошейник завтра.
- Я не маленький, - храбрился мальчик, - и совсем не боюсь, - крошечной ладошкой цыганенок дотронулся до кончика носа Сета и тут же отпрянул, когда тот попытался лизнуть его.
- Если хочешь, можешь приходить ко мне и играть с ним. Вы подружитесь.
Я удивлялась собственному гостеприимству и связывала его с порой взросления, когда человека, женщину, начинают умилять существа, нуждающиеся в ее заботе. Собаки и дети – что может быть лучше.
- Разве он твой? Я видел, он вчера играл с детьми на площадке.
- Я не берусь утверждать, что он мой, но мы, похоже, друг другу нравимся, - улыбнулась я, - и если у него нет хозяев, то я с радостью приючу его у себя.
- Хозяев? – задумчиво переспросил мальчик, и я только спустя пару секунд вникла в суть вопроса. Нет, он не плохо расслышал, просто детская, незапятнанная душа не понимала, почему человек называет себя хозяином собаки, в то время как собака ведет себя искреннее и преданнее многих друзе.
- А зовут тебя как? – спросила я.
- Лекса, - прозвучал ответ.
- Почему ты не играешь с другими детьми, Лекса? Я видела ораву ребят твоего возраста возле дремучей Ивы у болота.
- Они называют меня бесенком, а бабушку – ведьмой, - пожал плечами мальчик и понесся в сторону дома. Мой изменчивый Сет, наградил меня быстрым взглядом и, отчаянно виляя хвостом, умчался следом, а я, растерянная продолжала стоять у калитки и пялится им вслед. Был полдень, и солнце стояло высоко над белеющими в роще березами, заставляя искриться речную кромку, виднеющуюся за покатым холмом.

(c) Ivanka Sokol

продолжение следует...