История без названия

vol.7 о духовном

Мне как будто стало легче дышать, когда мы остались с ним наедине друг с другом. Однако здесь было тесно в этих стенах, ясный лоскуток дружелюбного осеннего неба, виднеющийся за окном, манил нас, словно младенцев-первооткрывателей броситься навстречу к неизведанному, несмотря на то, что практически каждый уголок деревни был уже изучен нами по отдельности в то или иное время. И вот мы уже вновь на велосипедах мчимся по тропе из мелкого камня и песка вниз, подальше от чопорных домиков к реке и роще, наперегонки, как безрассудные дети. Ярослав предлагает пока не останавливаться и посмотреть, что там дальше, за пристанью, вот, мы уже обходим справа его шикарный особняк, мчимся по дубовой аллее, раскинувшейся вдоль берега, катимся с горки и снова взмываем вверх. На дворе стоит полдень и вдалеке виднеется залитое высоко стоящим солнцем уже безжизненное поле, грудки чернозема податливо тают под колесами и крутить педали становится в разы тяжелее, только мы не останавливаемся, несмотря на пот, стекающий за шиворот и ноющую боль в икрах. Речка в этом месте сужается и змеей поворачивает налево, берега становятся более крутыми, теперь они покрыты низким мхом, вместо сероватого, по-осеннему унылого песка. Вместо берез и дубов перед нами вырастают упирающиеся верхушками в небо сосны, но кое-где, у самой воды, склонив ветви к зеркальной глади, плачут столетние ивы, и в голове мелькают пугающие с детства строчки: «аж по воді розіслала зеленії віти, а на вітах гойдаються нехрещені діти» - и я вместо того, чтобы смотреть вперед теперь вглядываюсь в зеленоватую воду, выглядывая в ней химер, порожденный бурным воображением.
- Постой, - говорю и останавливаюсь. Ноги почему-то скользят, но я спускаюсь к берегу и сажусь на влажную землю почти у самой воды. Ярослав не понимает, но следует моему примеру. Он рядом и его рука почему-то касается моей. Так мы сидим четверть часа, пялимся на реку и я снова мечтаю о том, чтобы побывать в королевстве на противоположном берегу, почти рукой подать, летом можно добраться даже вплавь и…разочароваться.
- Какая же ты непостижимо странная, - эхом доносятся до меня его слова, рожденные как будто из неоткуда. Они выводят меня из транса. Спасибо.
- Ты здесь со мной и не со мной одновременно. Я похож на декорацию в спектакле твоего одиночества. Но, пожалуй, из-за моей усталости от людей я совершенно спокоен по этому поводу. Мне хорошо. Мы вместе и в то же время каждый в себе.
О, как ты безгранично прав. Спасибо! Огромное и искреннее спасибо. Мне тоже хорошо. Невообразимо, но я чувствую то же самое. Мне лень шевелить губам, производить бессмысленные звуки, выливающиеся в слова, трепаться о погоде и политике, мне хочется слиться с тем, что нас окружает и чувствовать, как ветер легким прикосновением касается моей щеки. Впрочем, я не против, если к ней прикоснешься ты. Это будет так же приятно, так же таинственно и сакраментально. Ты не как все.
- Ты не находишь это странным: мы уже второй день не отходим друг от друга, а я до сих пор не попытался затащить тебя в постель. Это как-то не в духе нашего времени, - он задумчиво хмурит брови, глядя не на меня.
Мне хочется рассмеяться, но я подавляю улыбку. Как же он прав и не похож на тех, кто мне встречался. Что если он не настоящий, плод воображения? Живой человек из плоти и крови не может быть настолько близким и занимательным. Люди имеют свойство надоедать, если общение с ними не дозировано, но Ярослав – совсем другой случай. И я снова вспоминаю голливудские ленты, в триллерах с избитыми сюжетами часто бывает, что герою видится тот, кого нет: в видение влюбляются, его слушают, исполняют просьбы, с ним считаются, а потом наступает кульминация и все становится плохо. Пока еще наученная отличать реальность от были (ой ли! – усмехаюсь, вспоминая события прошлых суток) я уверена, что он настоящий. Ведь иногда так бывает и в жизни просто везет. Сколько можно встречать на своем пути не тех. Пора бы пересечься, наконец, с родственной душой: такой понятой и понятной.
- Вчера, когда ты уснула, я не хотел, чтобы заканчивалась ночь. Сегодня я не хочу чтобы заканчивался день. Неужели я и дальше буду наслаждаться мгновениями, съедаемый страхами о том, что они не вечны?
Как же люблю творческих людей! Они так красиво говорят и несомненно верят в собственные слова. Мужчина с творческим началом думает сердцем, а не концом.
- Ты в коконе. Совершенно закрыта от меня, - вот-вот и он умоет руки, расценивая мое молчание, как непонимание, а я в свою очередь готова подписаться под каждым словом.
- Мы оба в коконе, при чем в совместном. Оградились от быта и наслаждаемся первозданной красотой, - отзываюсь я, скользя пальцами по его руке.
- Хочешь, будем питаться кофе и круасанами и никогда не покидать наш маленький мирок?
- Ты сам говорил – ничто не вечно.
- А что если вложить в наши мгновения вечность. Минута – за час. Час – за год. У нас выйдет.
- Ты ее любил? – внезапно о мирском спрашиваю я.
- Я видел твое лицо, и мне было чертовски приятно.
Что ж, пункт первый, присущий всем мужчинам, которых я знала, и Ярославу в том числе – тщеславие. Мы сидим на берегу где-то с полчаса, а потом уходим, молча держась за руки, словно дружные дети, словно новоиспеченные любовники – этот трогательный момент, когда ни сантиметр животрепещущего тела рядом с тобой еще не тронут, но искра уже проскочила и сжигает изнутри. Этот эпизод всегда казался мне наивным и неправдоподобным: когда пальцы сплетаются, а сердца бьются не в унисон. Естественно держать за руку только ребенка. Держать за руку мужчину – дурной тон, театральная демонстрация близости, сплетенные между собой пальцы дают электрический разряд только в те минуты, когда остальные части тела также соприкасаются. Неужели мы как все? Держимся за руки. Он смотрит в пол, я – в небо. Да, такие же, заскучавшие и нашедшие друг друга два одиночества.
Его дом красив, но безжизнен. Как особняки в зарубежных кинофильмах, он вычурен, хорошо обставлен, дышит достатком, но выглядит потерянным на тле могущественной природы. Мне куда больше нравится моя пыльная, затянутая паутиной лачуга. Здесь все как будто искусственное. Вот, он достает из-под дивана граммофон и ставит пластинку – о, теперь я понимаю, о чем шла речь. На ней записан старый джаз родом из30-х - мы никогда не поймем эту музыку, мы родились не в то время и не в той стране, но это не мешает нам наслаждаться сильными, хлесткими нотами и мелодичным звуком саксофона. Он почти незаметно движется в такт музыки, обнимая меня за талию, и вот мы уже топчемся вокруг своей оси, жадно вцепившись пальцами друг в друга, глаза – в глаза, танцуем плавно, как утренние волны на реке.
- Так ты ее любил? – не унимаюсь я.
- Почему тебя это так занимает?
- О, прекрати, - закатываю к потолку глаза, - снова тешишь самолюбие? Дважды за четверть часа – не многовато ли?
- Разве похоже, что я ее любил, - игнорирует меня и хитро улыбается, пристально вглядываясь в глаза, словно пытается прочесть мои мысли, - разве люди, которые когда-то были влюблены, способны общаться так, - замолкает, подбирая слова, - не принужденно.
- Она была напряжена, - возражая, чувствуя, как он прижимает меня к себе сильнее. Откидываю голову назад, взгляд на потолок, потом – ему в глаза. У меня не выходит прочесть его мысли.
- Делай выводы, - усмешка не сходит с его лица.
- Она тебя любила? – я наивна, как первый подснежник, замерзший под скупым зимним солнцем. Конечно, любила! Он мил, обходителен, обаятелен, а она – настоящая женщина, способная бороться за свое счастье, единожды ухватив его – ни за что не отпустит. Не отдаст мне. Сотрет меня в порошок.
ЕЕ-СЧАСТЬЕ наклоняется к моей шее и нежно целует. Я чувствую бархат его губ и задыхаюсь. Телом скользит волна возбуждения. Мы - такие как все. Загораемся друг от друга, словно свечи, наслаждаемся теплом, медленно дотлеваем.
- Ты слушаешь музыку 30-х годов, искришься от ощущения собственной значимости, размышляешь о любви, пишешь книги – это делает тебя романтиком, - шепчу ему на ухо, вцепившись руками в запястья, не даю рукам сползти ниже талии, - ты разубеждаешь меня в своем желании по отношению к моему телу, но опускаешься губами к груди, я слышу твое сердцебиение, и чувствую, как в меня упирается кое-что еще – это делает тебя мужчиной. Тебе не жаль разбивать наше духовное единение утехами иного рода? Секс часто все рушит.
Запомните милые дамы, никогда нельзя говорить подобное мужчинам. Иные бараны смотрят на тебя возмущенно-непонимающими глазами и, вместо «мне хорошо с тобой», «ты безумно интересен, трогателен, заботлив», «у нас обязательно все будет в будущем, но я пока не могу, просто не готова, уверена в тебе, как в родственной душе, но не готова раскрыться настолько» слышат совершенно категоричное, грубое «НЕТ», пропуская мимо ушей остальную информацию, как воздух сквозь пальцы.
Ярослав должен был поступить так же. Но я опять убедилась, что он мужчина, взошедший на более высокую ступень эволюции. Или так считают все девушки, когда осознают – это ОН? Проводит рукой по волосам, грустно улыбается и отпускает. Наполняет бокалы и пьет за мое здоровье.
- Можно вопрос?
Киваю.
- Когда ты читаешь книгу, ты ведь держишь ее в руках, так? – риторический вопрос, - а теперь представь, что она, раскрытая, лежит перед тобой. Ты дочитала разворот и тебе нужно перевернуть страницу. Но кто-то дал тебе установку – не дотрагиваться до нее. Как быть?
- Вот к чему ты клонишь, - мне кажется, мое лицо посерело от разочарования.
- Ты – как разворот. Но ты замкнулась и не позволяешь мне перевернуть страницу. Тобой было справедливо замечено – я мужчина и я не скрываю, что с трудом сдерживаю себя, но мне бы очень не хотелось, чтобы ты считала меня таким, как все. Я знаю, женщины идентифицируют нас одним очень неприятным словом. Я был таким по отношению к Насте. Но ты – это другое. Сложно объяснить, как я пришел к этому выводу за столь короткий период времени. Может, что-то в вине? Пожалуй, истина.
Я, глупая-глупая, таю, словно лед на реке в апреле. Цепляюсь пальчиками в его толстовку, притягиваю к себе поближе и впиваюсь поцелуем в такие теплые желанные губы, но он отстраняется и отходит к старомодному дивану, манит меня к себе кивком головы, делает большой глоток, улыбается.
- Переночуешь?
- Ну, ты же эксплуатировал вчера мои матрацы.
- Я разрешаю эксплуатировать мою кровать.
Я задыхаюсь от возмущения. Самомнение этого человека прилично зашкаливает. Хочу что-то возразить, но он затыкает мне рот поцелуем. А потом тихо-тихо шепчет на ухо, теребя дыханием завитки волос, заставляет меня буквально дрожать от желания.
- А утром я продолжу свой рассказ о ведьме. Ничего так не бодрит по утрам, как ласковый и разговорчивый мужчина и горячий кофе в постель.