Игра.. Дом.. Одиночество

«До-мой», - хочется произносить его по слогам и смаковать кончиком языка.
«Домой» – пахнет ванилью и пряностями. «Домой» – вызывает приятные в голове импульсы и ассоциации.
«Домой» - это теплая постель, мартини и книжка. «Домой» – это пижама, вязаные носочки и плед.

Затем достаю железную коробку с портретом Боба Марлея, сажусь у окна и начинаю крутить...
Смотря на величие города, я снова и снова предаюсь воспоминаниям прошлой жизни.

А когда я встаю, то первым делом наливаю стакан кефира.
Пос-то-янст-во.

Потом подхожу к зеркалу, которого стараюсь избегать в последнее время все чаще и чаще,
дабы сократить свои визуальные контакты с тем лицом, которое оттуда на меня смотрит.
Уж слишком глаза полны боли, и брови слишком нахмуренные.
Даже страшно иногда становится смотреть.

Я себя вообще не люблю материализовывать в сознании, я люблю находиться в воображении некой субстанцией,
без каких либо половых, внешних, и так далее признаков.

В детстве я часто потешалась про себя над людьми, которые принимали мой образ за чистую монету.
Я думала: «Какое мне дело до того, что они видят? Они думают, можно судить о книжке по обложке,
но самой-то книжке видней!».
И только сейчас я стала понимать, что если книжку так ни разу и не раскрыть и не прочесть,
- она сама рискует обратиться в то, что в ней видят другие...

Выдыхаю и отмахиваюсь от этих мыслей.
Все равно сейчас это уже не имеет для меня никакого значения.

Что она вчера сказала? Что я слишком задумчивая
и хочется даже передо мной станцевать и спеть песенку?
Да, мне не помешало бы сейчас, наверное, немного цирка и представления.
Вывести из равновесия и мозговой напряженности.

«Блядь», - тут же прерывает меня другая мысль,
- «А куда же еще засунуть все эти комплексы и неуверенности,
кроме как заставить себя о них не думать и жить в повышенном ритме активности?»

В колонках играет Земфира.
И все эти серые лица мне точно также не внушают доверия» - думаю я,
сплевывая смачно зубной пастой на свое отражение в зеркале.

Решаю одеть сегодня на ноги самые высокие в гардеробе шпильки,
и таким образом избавиться от неуверенности.
Пусть хоть мужики покричат вслед мне пошлости о моей заднице,
чем я весь день буду убивать себя воспоминаниями о ее зеркальном отражении в обнаженном виде.


Новый день, который ничем особенным и сегодня для меня не закончится.
Ничем новым не ознаменуется и ни в какой новый цвет не окрасится.
Потому что мой маршрут ежедневно строго ограничен всего 3 пунктами, - дом, работа, тренировка.


И я даже уже не жду ничего, никакого сверх-чуда.
Потому что все мое чудо, которое могло со мной случится, - уже случилось.
И сейчас осталось только вспоминать о нем, и делиться воспоминаниями с другими.

Провожу иногда дни у окна. В 8 утра глазами провожаю детей в школу,
в 13 часов дня смотрю, как мамы кидают им обеды с балкона в пакетах.
Слежу за тем, как они играют вечером во дворе, как ходят вприпрыжку,
и как семенят ножками смешно, когда бегают, или забираются на горки.

А в полночь, сидя на подоконнике у раскрытого настежь окна,
я смотрю сверху на город, горящий и мерцающий огнями,
и, может, я бы полетела заглядывать людям в окна, если бы умела летать.

Полетела бы смотреть на жизнь в их глазах и желать им счастья.
И беречь их счастье.
Беречь, если они сами не ценят его и не могут беречь.

Каждый день по маршруту «дом – работа – тренировка – работа – дом».
Это ли не прообраз идеальной и правильной жизни?

Да, я идеальная, сгенерированная человеческими ожиданиями,
созданная согласно общепринятым нормам поведения, построенная на социальной терпимости,
слепленная под давлением социальных фактов,
я - прообраз идеального человека в общественном сознании.

Я веду себя так, как надо вести, живу так, как, согласно неписаным законам, надо жить,
- я создаю в ваших глазах то, чего вы хотите видеть.
Играю, не потому что мне хочется, а потому что вы этого сами от меня хотите.
Теряю себя и свои желания в этой игре, забываю, кем была и кем хотела быть когда-то.
Под диктовку совершаю действия и поступаю не так, как хочется, а так, как надо.

А что останется, если снять с меня всю эту шелуху из масок, нарядов,
ролей и реплик, подсказанных подсознанием, когда-то вычитанных в книгах,
услышанных в кино и пойманных с театральных сцен?

Что-нибудь останется, или я слилась с ними,
и стала всего лишь совокупностью всего вышеперечисленного?

А публика, когда-то толкнувшая меня на это, сейчас бросает мне обвинения в безразличии и наигранности.
Публика забыла, как яростно аплодировала мне на мой ангажемент, и как яростно толкала меня к сцене.
Публика так и останется публикой, - она будет смеяться, плакать, сопереживать,
аплодировать, осуждать, но никогда не задумается о настоящих переживаниях играющего.
Публика никогда не задумается о том, что истинная поэзия проистекает из чувств,
которые понимаешь только тогда, когда они остались позади, а ты уже стал совершенно безмятежен.

И в голове у меня крутятся только лишь эти слова:
«Научиться просто дышать...
Банально, и не больше того».



Как же красиво я раньше чувствовала, как же красиво писала ..

Как могла я все это потерять и куда оно ушло?
Я испачкалась. Слишком испачкалась.
Слишком устала. Мне нужен re-load.

А еще я поняла, что самое страшное в одиночестве - это не невозможность получать,
а невозможность отдавать. Отдавать то тепло,
которое внутри тебя накапливается снежным комом ежедневно.
Независимо от того, чего ты из себя пытаешься строить.