*******

Она всегда приходила ровно тогда, когда он был на краю. Но отнюдь не для того, чтобы вдохнуть в него хоть каплю жизни, которая медленно утекала сквозь его пальцы, а лишь затем, чтобы он еще сильнее, с еще большим отчаянием и безысходностью понял, что выхода нет, и что последний шаг в бездну вовсе не станет долгожданным спасением.
Она неслышно, уверенно и легко входила в его мир.
Она всегда знала немного больше.
Иногда она приносила с собой запах дешевого парфюма- бездарной подделки под чудесные ароматы известных фирм, иногда – вонь сигарет с ментолом, иногда – осенней утренней свежести.
Иногда он хотел продать душу за то, чтобы узнать, что она пьет по утрам – кофе или чай, или за то, какой натуральный цвет у ее волос.
Легкими полуулыбками – полуусмешками, мягкими переливами – перезвонами ненавязчивого, негромкого смеха, едва уловимым движением иссиня – черных, длинных ресниц, обрамляющих глаза удивительного янтарного цвета, она с удивительной легкостью превращала остатки его души в кровавое месиво.
Она любила сидеть прямо на холодном полу его обшарпанной «однушки», медленно, якобы с удовольствием затягиваясь сигаретой и медленно, с усилием выдыхая едкий дым. В такие момент ему чудилось, что рядом с ней лежат ее обугленные, окровавленные, изрезанные крылья, а шрамы на сердце просвечиваются прямо через кожу. Он часто моргал, и видение исчезало.
Она ненавидела вопросы. Он никак не мог привыкнуть к саднящему чувству неопределенности. Оно заставляло его мысли путаться, смешиваться в адский коктейль из остатков его былого безразличия. Самой страшной болезнью это чувство медленно разливалось по венам, заставляя сердце пропускать удары.
Иногда он терзал теми же самыми вопросами, не нашедшими у нее ответа, себя, но ответы все так же повисали в воздухе.
Она просто была.
Он составил ее образ из сумасшедших слайдов своего воображения, из ее несуществующих отражений в грязных весенних лужицах, из тысяч мгновений, которые могли бы быть их.
Недосказанными словами несуществующей, эфемерной любви, недопетыми строчками на редкость бездарных песен, криками, которыми он так и не мог поделиться даже с душными, бессонными ночами, пропитанными запахом дешевых сигарет и теплого пива, он не мог отпустить ее.
Он любил ее тягучее, долгое молчание, изредка прерываемое пространными рассуждениями о важности первого снега, о том, что где – то есть Аргентина и о том, что у нее совсем никого нет. В такие моменты ему казалось, что еще немного – и все будет. Но она неизменно осекалась на полуслове, долго смотрела ему прямо в глаза тяжелым, немигающим взглядом, закуривала и снова молчала. Долго – долго.
Она любила звук разбивающихся о раковину капель из ржавого непочиненного крана, осенние листья, размешанные с грязью, и засохшие алые розы с черным отливом.
Иногда ему хотелось положить к ее ногам весь мир. Она ненавидела подарки.
Она носила белье ядовито – розового цвета и красила ногти бесцветным лаком. Ей нравилось сзади.
Она любила нарочито – пошлые фразы, всегда приводившие его в искреннее замешательство.
Но самое главное – больше всего она любила уходить. Кто знает, может , она получала от этого изощренное, садомазохисткое удовольствие, может, действительно не могла остаться.
Она уходила тихо, бесшумно и больно. Долгим взглядом окидывала жилище, накидывала плащ, обувалась, и стоя в проходе, смотрела на него. Иногда ему казалось, что она решит остаться.
Ее глаза никогда не умели врать. Там уже не было ни части его.
Она снова прикуривала из его рук, быстро подносила руку к лицу и обжигала его воздушным поцелуем.
Он просыпался среди ночи от резкого, обманного звука закрываемой ею двери.
Сотнями длинным, наполненных безысходным отчаянием вечеров, он ждал, когда она вернется к нему, разбитая на части, с ожогами от чужих, ненужных поцелуев, с кровавыми ранами на сердце и легкой, едва различимой улыбкой на губах. Он ждал, когда его жилище снова наполнит вонь сигарет с ментолом и дешевого парфюма. Он ждал, когда она наконец научится жить.