Лебединая песня.

В гладком холодном пространстве зеркала отражались холл и белая мраморная лестница. По этой лестнице медленно спускалась дама. Она.
Длинное синее платье, облегающее фигуру до талии, а затем разбегающееся свободными складками к полу. Длинное синее платье, ниспадающее на белые холодные ступени. Длинное синее платье, подчеркивающее бледность ее кожи. Никаких украшений. Просто длинное синее платье.
Она медленно спускалась.
Вдруг, словно почувствовав на расстоянии его внезапную дурноту, его безумно колотящее сердце, она безошибочно нашла его глаза среди десятков других.
Она изменилась. Трудно было сказать, похорошела ли она, но что-то в ней явно было другим, незнакомым. В ее осанке, в позе, в том, как она положила руку на перила, явственно чувствовалась спокойная грация и уверенность. Уверенность в своих силах. Какая-то непривычная величавость. Он не знал ее такой. Он не был с ней знаком.
Сердце по-прежнему колотилось о грудную клетку, он не мог дышать, не мог двинуться, не мог отвести взгляд. Мгновение застыло в воздухе, и не было сил вырваться из него, раздвинуть руками тяжелые створки и шагнуть дальше. Она держала его в этом мгновении одним своим взглядом, одним наклоном головы, одним изгибом ресниц.
Затем она опустила глаза и шагнула на ступеньку вниз. Он смог выдохнуть. Тело, словно кукла на веревочках в опущенной руке кукловода, расслабилось. Задрожали руки. Он продолжал смотреть на нее, но теперь, не встречаясь с ней взглядом, ему было гораздо легче.
Она продолжала спускаться. Она шла по направлению к нему, он это чувствовал, но странным образом не приближалась, с каждым шагом словно оставаясь на месте. Зеркало играло с ним, но у него не было сил думать об этом.
За эти три года он совсем позабыл ее. Позабыл как она выглядит, как дышит, как говорит. Но – что самое главное – он прочно позабыл себя рядом с ней, себя неуспокоенного, себя в ожидании, себя в нетерпении, себя в ревности, себя в ее любви.
Медленно, не поднимая глаз, она подошла к нему и встала за спиной. Он по-прежнему видел ее только в зеркальном отражении. Странная. Тонкая. Взрослая. Чужая.
Бесконечный, невыносимо долгий, порезанный на кадры, взмах ресниц - и взгляд. Взгляд, пронизавший его сверху донизу, словно пригвоздивший его к месту булавкой в руках энтомолога, взгляд, высушивший горло… давно забытый, но выпорхнувший вдруг из глубин памяти, - ее взгляд.

Он сглотнул воздух и заставил себя повернуться.
В тот самый миг, когда они оказались в одной реальности, гул голосов вокруг смолк, праздные фигуры исчезли, а грандиозные люстры, заливавшие светом холл, потухли, оставив за собой только жалкий отсвет в маленькой настенной лампе рядом с зеркалом.
- Здравствуй, - хрипло сказал он.
Его голос, низкий и непривычно дрожащий, отразился слабым эхом в пустом зале, покружил над потолком и спрятался за колоннами.
- Здравствуй, - ответила она.
Она стояла совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. Между ними были три года. Ни вьюг, ни холодных режущих дождей. Просто три года чужой жизни.
- Как ты? – прошептал он, из последних сил пытаясь не поддаться – чему, он не понимал, но явственно ощущал, как земля уходила из-под ног.
Она улыбнулась глазами.
- Все хорошо. Ты?..
- Да, - выдохнул он в ответ.
Слов не было. Его переполняли чувства - странные, незнакомые, волнующие... Чувства, которые возникают у людей, стоящих на вершине отвесной скалы. Там, внизу, в зияющей пропасти, блестит и извивается змеей речка, зеленеют луга, щедро политые ярким солнцем, улитками перемещаются ленивые пятнистые коровы, а вокруг – небо... Необъятное, зовущее, жаждущее заключить в объятья слабое бренное тело... Чувство демонического страха перед последним шагом, страха, сосущего внезапно похолодевшую кровь и глодающего мозг, словно суповую баранью кость. Чувство невыносимого блаженства от предвкушения невесомости, от предчувствия прощания с землей, от предвосхищения этого последнего шага.
Все это он хотел сказать ей. Но слов не было.
- Я пойду, - неожиданно сказала она.
Горло перехватило – уже в который раз. Он снова судорожно глотнул. Облизал сухие губы.
Но слов не было.
Она медленно повернулась и также медленно, словно во сне, пошла по направлению к двери. В бессильной попытке вымолвить хотя бы звук, он подался вперед, но она уходила.
Она уходила снова, а он ничем не мог удержать ее. Впрочем, нет, мог. Он верил, что, когда она дойдет до тяжелой массивной двери, она повернется и снова посмотрит на него. И тогда – он уже был твердо уверен в этом – своей неожиданной силой он волшебным образом превратит этот ее прощальный взгляд в величайшее торжество любви.
И он звал ее мысленно. Душа горела и, разрывая грудь в клочья, рвалась вон, вверх, к тяжелым погасшим люстрам.
Он знал, что она оглянется. Все эти три долгих года вынужденного счастья он и сам не понимал, что ждал, в сущности, только этого венценосного мига.
В ее взгляде на него от дверей сейчас заключалась вселенная. Ради этого взгляда маршировали планеты в холодных просторах космоса, в парке падали листья к ногам, из-под снега выбивались первые робкие цветы, на озерах распускались кувшинки, день сменял ночь... ради этого взгляда рождались дети... ради него цвели тюльпаны...

Она не оглянулась.
Хлопнула дверь, в холл со звуком пластинки, которую насильно удерживают под иглой проигрывателя, вернулась реальность. Люди двигались вокруг, смеялись, разговаривали. Кто-то нечаянно задел его рукавом. Он очнулся.
Что это было? Сон? Явь? Воображение играло с ним. С ним постоянно что-то играло... Память, воображение, зеркала...
- Этого просто не могло быть, - сказал он себе и успокоился.
Он не мог встретить ее здесь, не мог стоять рядом с ней, так бесконечно близко, на расстоянии вытянутой руки. Он не пережил бы этого.
Значит, снова она привиделась ему, значит, не было этого взгляда, этого тихого скучного разговора в пустоте театра. Значит, он будет продолжать жить. Значит, впереди у него – сладкое безмятежное счастье.
- Значит, - повторил он вслух, - значит, ее не было.
Слова слетели с губ и, словно стрекозы, повисли в воздухе.
Через секунду за его спиной хлопнула дверь.
На улице он метался взад и вперед вдоль фасада театра, высматривая знакомый силуэт в пестрой толпе прохожих, разрывающих вечерний воздух.
- Ведь ее нет, - твердил он себе, а глаза продолжали иссушено шарить по прохожим, - ведь ее не было...
И вдруг – словно молния пронзила его сознание – вдруг он увидел ее на другой стороне улицы. Она пыталась поймать такси.
В висках застучало.
В бешеной попытке успеть остановить ее, не дать ей снова исчезнуть, он, ничего не видя по сторонам, не разбирая дороги, полетел.
Он не слышал ни скрипа тормозов, ни криков, не почувствовал удара. Вообще ничего не почувствовал. Понял только, что лежит на земле в какой-то луже. Было мокро и неудобно. Холодно.
Он закрыл глаза и приготовился встать.

И вдруг – благословенное мгновение – он почувствовал знакомый, едва уловимый фиалковый запах, ощутил желанное тепло и услышал ее голос. Не открывая глаз, он нащупал ее руку и ласково погладил ее. Она была все такой же – ее маленькая худая рука с тонким филигранным запястьем. Нежная кожа...тюльпановые лепестки...
- Посмотри на меня!
Голос звучал глухо, как из-под ватного одеяла, троился и быстро удалялся.
- Посмотри на меня!!!!
Теперь громче. Четче. Ближе.
Он с трудом разлепил залитые кровью веки.
- Посмотри на меня!!!! Я здесь. Я с тобой. Посмотри на меня!!!
Невероятным усилием воли он сконцентрировал на ней мутнеющий уходящий взгляд. Легко улыбнулся.
- Я люблю тебя, слышишь?...
Последнее, что он увидел – это себя, распластанного по земле, окрыленного любовью, благословленного небесами...себя, чей безвозвратный уход отражался теперь в ее зеркальных глазах.