Человекозависимость, милая, вот твой недуг.
Человекожелание. Запаха, глаз, хрипотцы и рук.
И когда с кем-то делишь постель, чтоб совсем не снилось,
Понимаешь с утра – человеконеобходимость.
Человекостремление, человекоизнеможение,
И нельзя в его сторону ни движения,
Ни письма, ни звонка, ни короткого сообщения.
Пустота. Немота. Человеконепозволение.
Он звонко смеется. Его смех в раны – едкой солью.
Да кому ты нужна со своей человеколюбовью?!
Что он дарит тебе – Человек – человеконенужность?
Человеконебрежность? Человеко-свою-равнодушность?
Просыпается где-то. Крепкий кофе. Парламент. Сплин.
Человек, который, как воздух, необходим.
Тот, который, гвоздями вколочен в самое сердце.
Человек-минус-тридцать. Никогда рядом с ним не согреться.
Человек, от которого надо бы прочь, но крепки канаты,
Что к запястьям своим привязала сама когда-то.
Человек-невозможность, человек–пусть-хотя-бы-снится,
Человекозависимость, милая. Как диагноз. Не излечиться.
Человекожелание. Запаха, глаз, хрипотцы и рук.
И когда с кем-то делишь постель, чтоб совсем не снилось,
Понимаешь с утра – человеконеобходимость.
Человекостремление, человекоизнеможение,
И нельзя в его сторону ни движения,
Ни письма, ни звонка, ни короткого сообщения.
Пустота. Немота. Человеконепозволение.
Он звонко смеется. Его смех в раны – едкой солью.
Да кому ты нужна со своей человеколюбовью?!
Что он дарит тебе – Человек – человеконенужность?
Человеконебрежность? Человеко-свою-равнодушность?
Просыпается где-то. Крепкий кофе. Парламент. Сплин.
Человек, который, как воздух, необходим.
Тот, который, гвоздями вколочен в самое сердце.
Человек-минус-тридцать. Никогда рядом с ним не согреться.
Человек, от которого надо бы прочь, но крепки канаты,
Что к запястьям своим привязала сама когда-то.
Человек-невозможность, человек–пусть-хотя-бы-снится,
Человекозависимость, милая. Как диагноз. Не излечиться.