История без названия

vol. 5 ведьма?

В доме было намного теплее. Пожилые люди часто мерзнут до самых костей, часто выкручивает суставы на погоду, они прозябают до самых внутренностей даже в самые знойные вечера, поэтому стараются всегда поддерживать у себя в доме оптимальную температуру. В то время, когда половина деревни довольствуется относительно теплыми осенними деньками, Марья Федоровна уже две недели, как топит печь. Ей нравится раскрываться по ночам и дышать сухим теплым воздухом. Она говорит, что это полезно для легких. Кроме того, свои жалкие квадратные метры старуха делит с четырехлетним цыганенком, за здоровье и жизнь которого отвечает головой. С какой стати? Пока что я этого не понимала. На кровного внука маленький Лекса, играющий у печи допотопной машинкой, совсем не был похож. Цвет волос у Марьи Федоровны был серебристо-пепельный, такой бывает у светло-русых красавиц на старости лет, глаза – на удивление ясные светло-серые с легкой примесью чего-то глубокого, морского, ничего общего с чернобровым кареглазым мальчишкой. Впрочем, чего только в жизни бывает, Лекса мог перенять черты одного из родителей.
- Как же вы скрашиваете мое одиночество! – опуская на стол чайничек с заваркой, заявила женщина, - ведь у меня никогда не было детей, а теперь я сижу в окружении малыша и молодежи.
Ну вот, все умозаключения коту под хвост. Обычно цыганки крадут детей, а не славянские старухи цыганчат. Откуда же он взялся?
На столе лежит кружевная скатерть и мы пьем чай из ароматных трав с ярко-синих фарфоровых чашках, украшенных серебряными цветами. В глиняной миске в центре стола лежат бублики, а рядом стоит алюминиевая конфетница с желто-оранжевыми, такими теплыми, как само солнце, «Коровками».
Ты знаешь сказку про Гензеля и Гретель, Ярослав? Ты насыпал хлебные крошки от порога до порога? В селе ходит молва, что она ведьма, Гензель! Нужно быть осторожными и больше никогда не плавать на тот берег...
Жар мурашками ползет по коже. Какие глупости, черт подери, приходят порой мне в голову, и я большими глотками запиваю уже третью конфету, пока Слава рассыпается в похвалах перед хозяйкой.
- Извините меня за то, что вмешиваюсь, - я стараюсь подобрать слова, чтобы вопрос не выглядел грубо. Я пытаюсь сделать его максимально корректным, прилагаю усилия, чтобы адресатом почувствовал себя не только Ярослав, но и старуха, - книга… о жизни…это должно быть интересно, - корявый полувопрос, нет блеяние молодого теленка.
- Насколько будет интересно – зависит от меня, - улыбнулся мужчина.
- Правда, что ли? – хмыкнула старуха, - ты много на себя берешь, мальчик, - без злости, но с легким поучительным укором сказала она, - ты должен всего лишь красиво изложить на бумаге, я – достоверно передать. Даже мои сухие факты многого стоят, пока они не пришли на ум какому-нибудь фантазеру. Сейчас ты всего лишь биограф, Славочка, смирись, я помогаю тебе оттачивать мастерство, прежде чем ты создашь свой шедевр.
- Вам правда есть о чем поведать? – спросила я, с улыбкой наблюдая, как меняется лицо Ярослава. Он был опущен с небес на землю, как зардевшийся студент, получивший на экзамене «удовлетворительно».
- Любая жизнь достойна того, чтобы стать романом. Главное хорошая память и тоска по прошлому. Вспоминая, я оживляю события тех дней. Читая наброски Славы – переношусь в них, окунаюсь в картины минувший дней еще более глубоко, нежели когда заставляю их оживать в своих воспоминаниях. Я проживаю жизнь заново. Это отличное лекарство от смерти и скуки.
Ярослав поджал губы, как обиженный мальчишка, я жевала конфету, а маленький Лекса тихонько захныкал в углу.
- Не нужно обижаться. Я ведь позволяю тебе делать с исходным вариантом все, что заблагорассудится, только если уж ты сильно исковеркаешь мою героиню, то публикуйся после моей смерти, будь добр. Хочу избежать позора на свои седины.
Она говорила так слажено, несколько пафосно с легкими нотками превосходства в на удивление звонком голосе и образ старухи в черном платке, сгорбленной и дряхлой совсем не вязался с тем внутренним стержнем, который невозможно было не заметить. Я не знала, когда именно она играла роль: сейчас или сегодня утром, когда стояла у моей двери и с видом божьего одуванчика предлагала мне молочка. Сила и даже какая-то странная, нетипичная красота были присущи Марии Федоровне, которую я больше никогда не посмею назвать старухой. Впрочем, сейчас мне стало ясно, что она значительно старше того возраста, который я приписывала ей изначально. Ей было не меньше восьмидесяти.
- Мне нужно уложить мальчика, если вы не возражаете, - сказала соседка.
- Мы лучше пойдем, - улыбнулась я, вставая из-за стола.
- Возьми у меня на верхней правой полке узелок с травами и попей, девочка, иначе завтра же сляжешь с ангиной, не Июль, чтоб разгуливать под дождем в одной майке, - приказным тоном сказала она и я почувствовала себя непослушным, преглупым ребенком. Ведьма! Так говорят люди, а что ели не врут? Тем не менее я покорно потянулась за узелком и сжала его в кулачке, прошептав невнятное спасибо.
- Слава, творческих тебе успехов. И не засиживайся опять до утра. Дорогу сами найдете? - спросила она и взяв мальчишку за руку, исчезла в соседней комнате.
Точно дети, справедливо отруганные, несколько шокированные и чуть-чуть запуганные мы вышли с Ярославом на улицу и переглянулись, разве что за ручки по-братски не схватились. Он молча закурил. Я молча, одним только выглядом, выдурила у него сигарету и с таким же немым согласием мы поплелись ко мне, жечь керосиновую лампу и пить коньяк.
- И все-таки здорово, что ты ненормальная, - заявил он. Я вопросительно вздернула бровь, застыв на месте, - ну знаешь: «она любила летать по ночам», - нараспев произнес он, а я едва ли сдержалась, чтоб не брызнуть ему в лицо выпивкой.
- У меня такое впервые, все из-за переезда, вестей о Кирилле, смены обстановки. Подожди, а «почему «здорово»?.
- Окей, тогда выпьем за твое минутное помешательство, - улыбнулся он, поднимая стакан и выпивая до дна. Я видела как он едва скривился, манерно запрокинул голову на спинку дивана и спустя тридцать секунд с улыбкой поглядел на меня, - здорово потому, что ты пригласила меня на обед, не назвав адреса, я волей случая оказался в гостях у твоей соседки и ты буквально вплыла к ней во двор под покровом дождя. Вот я и говорю – здорово. Иначе пришлось бы мне завтра бродить по селу вслепую в поисках тебя.
- Брось, я бы опомнилась и как бы невзначай приехала на причал.
- Но меня бы там не оказалось, потому что я искал бы тебя в деревне.
- Фух, Ярик, выпили мы с тобой изрядно, чушь всякую несем, - покраснела я.
- И ничего не чушь. У нас, можно сказать, дружба зарождается, а ты портишь такой прекрасный момент.
Мне полегчало. Слово «дружба» имеет прекрасный бело-молочный оттенок, оно похоже на легкое кружево – крепко связанное, но ажурное, с лазейками между плетениями, символизирующими свободу.
- Пойдем спать, - предложил он, - я придумал, какими словами будет начинаться мой роман. Можно, я расскажу тебе?
Можно! Безусловно! И я лежу на диване, укутавшись в одеяло, а он – немного поодаль на старом матраце, повернут ко мне лицом с подогнутой под голову рукой, бархатным голосом рассказывает мне сказку на ночь, главной героиней которой является наша соседка-ведьма:
- Зима, наступившая в ее когда-то вольной, словно чайка, душе была в несколько раз холоднее и суровее одесской стужи, опустившейся на город. Море, похожее на зеркало, замерло и слилось со свинцовой кромкой неба, солнца не было видно уже вторую неделю и небо ночами наполнялось черной тяжестью кудрявых туч со светящимися под холодным отблеском луны гребнями. Тогда морская гладь начинала рябить и волны лениво облизывали галечный берег, лаская ледяной водой голые пальцы, виднеющиеся сквозь протертые носки старых сапог. А за спиной в глухом вое пронзительного ветра слышались недовольные крики, они снова звали ее, возвращали в тюрьму, из которой не было возможности выбраться, несмотря на то, что когда-то все было совершенно иначе. Нарядная Одесса блестела в искрах миллионов фонарей, они затмевали игривые звезды, и море флиртовало с отдыхающими, весело пританцовывало и время от времени выплескивало волны на набережную, непринужденно зазывало и позволяло собой любоваться.
Мари тогда было восемнадцать, и она постоянно улыбалась, никому не показывая свою истинную капризность и дерзость…
Она гуляла с галантными студентами, выходцами из буржуазных кругов, по Потемкинской лестнице и приморскому бульвару, любуясь призрачными тенями кораблей выстроенных в порту: там было темно, они словно грелись под лунным светом, потерянные и заблудшие, как некоторые души. Аккуратно склоняя голову на бок, Мари упиралась руками в кованые перила и становилась на цыпочки, чтобы лучше рассмотреть, что там дальше за громадными железными глыбами, бороздящими морские просторы, но в ту самую секунду отвлекалась на голос продавщицы мороженого и, повиснув на плече о кавалера, просила его угостить ее сладостью.
Она жила на окраине города в деревянном доме, постройки еще прошлого века. Известняковый фундамент день ото дня подмывали соленые волны и домик со временем оседал в ил, так что весной, порой, приходилось по нескольку раз в день промокать воду, выступающую сквозь половые доски. Мать девочки была представительницей одной из древнейших профессий, но всегда ходила с высоко запрокинутым подбородком и презрительно фыркала на ядовитое шипение в свою сторону, а, когда перебывала в скверном расположении духа – отбривала обидчика находчиво и не без юмора. Женщины ее терпеть не могли, в то время как мужчины дрожали от желания при виде статной черноволосой красавицы.
Я заснула приблизительно на этой ноте и во сне видела продолжение.

Худенькая девочка с васильковыми глазами взобралась на перилла набережной и крепко держалась за хлипкие плечи воодушевленно глядящего на него юнца, одетого опрятно и чистенько. Мари заливалась заразительным хохотом, а мальчик неловко улыбался, осторожно придерживая ее за талию. А потом они вместе сорвались с места и рванули к воде. Пестрое лето улыбалось, как новорожденное дитя – счастливо, беззаботно и несколько неосознанно.
- Она отчетливо понимала, что любовью в этих отношениях и не пахнет, но ощущение нужности захлестывало ее, как волна корабль в штормовую ночь.
Сквозь сон я слышала голос своего гостя.

- В те дни она была счастлива и беззаботна, впервые не чувствовала хандру из-за прихода зимы и искренне радовалась тому, что ей дарована жизнь. Внимание, комплименты, ароматный кофе и всевозможные сладости – глупые студенты теряли голову при одном только взгляде на эту порхающую, похожую на само солнце, бабочку. Но, как это часто бывает, моменты радости меняются в лучшем случае серостью, а то и непроглядной горькой темнотой.
Тучи затмили лазурное небо, море разозлилось и зарычало, выплеснувшись серой волной на берег. Мои, его, ее герои, герои моего сна и его романа успели отпрянуть, но теперь вместо счастья их охватывал всепоглощающий страх. Мари коснулась рукой лица своего студента и обхватив руками плечи, попятилась назад. Она продрогла, промокла, красивый персиковый цвет юного лица стал сероватым, губы дрожали, а глаза померкли.

- Каждый день ровно в семь утра наша ведьма садилась в один и тот же трамвай. Он уезжал в депо, расположенное в трех километрах от ее дома. Мари позволяла студентам провожать ее только до остановки и никогда – домой. Ей было стыдно за мать и условия, в которых они жили. Сегодняшний мальчик чуть не плакал, не желая отпускать возлюбленную, Мари хваталась пальчиками за его китель и сама, похоже, была бы не прочь остаться еще не на долго, но трамвай не будет ждать. Он последний, а завтра будет новый день. Студент сжимал в руке стакан с лимонадом и неловко наклонился к подруге, чтобы поцеловать ее в щеку, она отпрянула, а мимо пролетел юноша лет двадцати и зацепил парочку плечом. Она отметила недобрый волчий взгляд и поежилась. Трамвай опоздал на десять минут. Курточка студента была облита сладкой водой, а в душе Мари поселилось какое-то нехорошее чувство: этот цепкий недобрый взгляд и тонкая нитка искривленных в жуткой полуулыбке губ не оставляли ее в покое. Чувство тревоги осколком засело в сердечке, на море разгулялся шторм, мокрый снег залепил окна трамвая, но девушка еще могла разглядеть вдалеке поникшую фигурку студента, которого ей никогда больше не суждено увидеть.

У меня перед глазами вихрем кружились колючие снежинки и силуэты недавних персонажей таяли в обволакивающей белоснежной тишине. Под одеяла пробирался сквозняк и я укуталась посильнее, слова Ярослава перестали быть ясными, голос стал хриплым и терялся среди звуков, издаваемых засыпающим домом. Наконец, я очутилась в объятиях глубокого забвения.